– Потерпите, я сейчас к вам приду, – произнес он вслух и потуже затянул на шее петлю. – Если Бог есть, то мы еще будем вместе…

При этих словах ни одна мышца не дрогнула на его лице… он улыбнулся и пихнул стоящий внизу стул вбок…

Но едва тот упал, как проклятый крюк в потолке вырвало с корнем, и Стен рухнул на пол кухни, больно ударившись локтем и боком.

Он выматерился, с трудом поднялся с пола, поставил в нормальное положение упавший стул и в изнеможении опустился на него, потом долго сидел ссутулившись, опустив голову и спрятав лицо в ладонях.

Сколько это длилось, он не помнил. И только две женские фигуры, совсем недавно умерших мучительной смертью самых дорогих ему людей: одна больше, жены Эмили и другая поменьше – доченьки Сьюзан, чудились ему где-то совсем рядом. Как чудились они ему в тот день, когда он вернулся с их похорон в опустевший навсегда дом. Он долго бродил тогда по пустым комнатам и не мог поверить, что их обеих уже больше нет…

В конце концов, он встал, подошел к холодильнику, достал оттуда бутылку и стал пить прямо из горлышка, кашляя и чертыхаясь.

Потом, не выпуская бутылку из рук, отправился в их с женой спальню, стараясь не обращать внимания на все еще разобранную постель, на разбросанные по всей комнате вещи, белье, на их семейные фотографии. Он ничего не тронул здесь с того самого дня, когда все это произошло. Тут была его комната скорби. Он часто сидел тут в углу, обливаясь слезами и крича время от времени в никуда, пытаясь криком, а еще алкоголем притупить, хотя бы на мгновение уменьшить невозможную, непереносимую боль, которая никак, никак не хотела из него уходить…

Вот и в этот день, памятный день, он, сидя с бутылкой в углу их общей с женой спальни со всей этой хмельной дурью в башке и вдруг вспомнил про пистолет. Тот, старый отцовский пистолет в скрытом от посторонних глаз сейфе. Он кое как встал, нашел ключ, подошел к ничем не приметному столику, отодвинул его в сторону, присел, чуть не свалившись от вновь ударившего ему в голову алкоголя, и открыл панель в стене, за которой обнажилась дверца сейфа.

Он открыл его и достал пистолет. «Берета» была старая, чуть ли не миллион лет назад выпущенная. Чистая игрушка по сравнению с нынешним оружием. Но больше ничего подходящего для самоубийства у него сейчас не было.

Пистолет когда-то принадлежал его отцу, храброму честному полицейскому в маленьком южном городке. Полное имя машины было «Беретта» 8000 Пума Джи Инокс, калибр 9,0 мм. Сейчас она была единственным в мире предметом, который мог помочь ему безболезненно и быстро лечь третьим холмом рядом с двумя остальными.

Он отлично умел пользоваться этой машиной, наученный еще в юности отцом метко стрелять, но сейчас ему все это было не нужно: с такого расстояния он уж точно не промахнется, да и мишень никуда не убежит.

Стэн усмехнулся.

И тут вдруг в голове у него неожиданно мелькнула мысль о том, что те, кто виновен во всем этом, так и гуляют до сих пор на воле… И еще он подумал, что если угрохает себя прямо сейчас, то они так и будут гулять до конца жизни безнаказанно… и кто его знает, каких еще бед натворят…

Это ошеломило его.

Господи, как это он не догадался раньше, бессмысленно блуждая по миру в поисках хоть какого-нибудь смысла существования, что этот смысл – вот он, рядом. И смысл этот, эта его единственная цель жизни звались Мщение, Возмездие, Кара. Как это там сказал тот, черный парень в старом-старом фильме Тарантино «Криминальное чтиво»? «И совершу над ними великое мщение наказаниями яростными…»? Точно, так он и сказал. Именно великое мщение наказаниями яростными! Да, яростными! И ни один не уйдет от него! Ни один!

В голове у него молниеносно сложился план мести.

Однако он тут же решил не привлекать к себе особого внимания и, обмозговав все как следует, на следующий же день, отоспавшись и приведя себя в некое подобие порядка, отправился на работу.

Никто особенно не удивился его появлению в офисе компании – многие посчитали это лучшим для него способом пережить кризис, уйдя в дело с головой. Однако при этом практически все окружающие Стена коллеги обратили внимание на произошедшую с ним после трагедии разительную перемену: все его движения стали статичны и невыразительны как у примитивного допотопного робота. Вот он идет ни на кого не глядя и ни с кем не здороваясь, вот отдает распоряжения, вот принимает доклады – все без каких-либо эмоций, без осознания того, что делает. Выражение его лица стало совершенно застывшим. Нет, оно не стало угрюмей, просто оно исчезло, стало никаким. У него был постоянно отрешённый взгляд, губы все время сжаты. Он словно бы жил по инерции, в один день разом потеряв ко всему всякий интерес, он словно бы делал что-то, а на самом деле и не делал, а вернее сказать – не присутствовал в том, что делал.

В конце концов, дела у него пошли совсем плохо, ибо он перестал управлять процессами и людьми, эффективность работы фирмы стала падать день ото дня. Но он ничего не мог с собой поделать: ему это все было уже не интересно и не важно. Конечно, все понимали, что трудно ждать от человека в его положении героических поступков на ниве бизнеса, но интересы фирмы есть интересы фирмы. Кончилось все тем, что вскоре босс предложил ему уйти в длительный отпуск. Стэн хорошо понимал, куда тот клонит, что скорее всего, его уже не возьмут назад, но все равно согласился, потому как на самом деле за его внешним равнодушно-бесстрастным обликом было скрыто нечто, о чем не догадывался ни один человек на свете, а именно – он готовился к возмездию, давно готовился, тратя на планирование его все ресурсы своего незаурядного мозга и гораздо менее заурядного тела. Поэтому когда босс предложил ему отчалить, он ни секунды не потратил зря, собрал в ящик все свои пожитки и быстро пошел к выходу из здания, сопровождаемый сочувственными взглядами сослуживцев. Впрочем, ему уже было сейчас не до них, потому что все свободное время он посвятил тому, что искал убийц жены и дочери.

Это было его единственное спасение, это было свидетельство его прошлого, единственное свидетельство того, что это прошлое у него было. И оно, это прошлое взывало к нему о мщении. Он бросил заниматься чем-либо в доме, переключив все внимание на ухаживание за старушкой «Береттой»: ему было плевать на остальные вещи в доме. Что ему было до вещей – вещи живут дольше людей, позволяя хранить память о тех, кто ими обладал когда-то. Как хранило память его израненное сердце, все еще полное любви. Нет, сами Эмили и Сьюзен, как материальные воплощения этой его любви уже умерли, исчезли под холмами быстро осевшей земли, но жив был он, Стэн, и его к ним любовь умирать никак не хотела. Да он и сам этого не хотел.

С того дня, как он вытащил из сейфа старушку «Берету», он стал охотником. С тихими, неслышными шагами, крепкой рукой и острым взором. К тому же у него было оружие. Его руки ласкали его, его тело носило его по городу, его глаза высматривали ему жертву и мишень.

Он был словно одиноко бродящий в поисках добычи волк. Иногда ему казалось, что у него стали волчьими уши, что они приподнимаются, услышав хруст павшей ветки под ногой жертвы, а глаза его при этом расширяются во тьме и вбирают в себя последние крохи лунных отсветов, а руки-лапы пальцами-когтями впиваются в вороненый металл оружия.

Он знал, что «Беретта» при этом тоже дрожала в предвкушении жертвы. Или то была только дрожь его рук-лап? Сейчас он был охотником, он держал в руках смертоносное оружие и оно водило из стороны в сторону своим вороненым жалом в предвкушении скорой и неминуемой добычи, истекая кровавой слюной. А три стрелы, летящие сквозь три круга, изображенные на рукоятке пистолета, были гарантией того, что другие, маленькие и короткие смертоносные стрелы-пули летят туда, навстречу своим обреченным целям.

Стэн то и дело гладил темную сталь пистолета и при этом улыбался. Это была улыбка радости за своего верного друга, единственного друга, который всегда с ним и который не подведет.