К вечеру пошел настоящий проливной дождь и стал размывать очертания мегаполиса, погружая его в дымку свинцовых капель. Свет фонарей и вывесок блестящими пятнами распылился в насыщенном водяными каплями воздухе. Нереальный, сюрреалистический город, хаотическое и в то же время гармоничное нагромождение бетона и зеркального стекла. Старинные здания, панели реклам. Траффик, спешащие пешеходы…

Переулок был длинный, узкий и кривой, как позвоночник кифосколиозника, и невероятно грязный.

Наконец стемнело настолько, что Стэн перестал быть виден. Это было именно то, что ему нужно: раствориться во тьме, стать частью ночи.

Дождавшись, когда последний из всех, кто был в его списке, будет готов для выполнения им своей миссии, Стэн вытащил пистолет с глушителем и прицелился. Он был уверен, что сквозь шум дождя никто не услышит легких хлопков, следующих сразу друг за другом. Так оно и получилось.

А потом… потом он стоял у раскрытого окна у себя дома и курил. Сдутые в темноту искорки от сигареты сверкали, улетая во тьму, и быстро гасли.

Он вспомнил силуэт Эмили и Сью у окна, в ту, последнюю ночь перед катастрофой, когда он ходил за почтой, а потом вернулся в дом. Сью плющила о стекло свой розовый носик и махала вместе с матерью ему рукой. Он помахал им обеим в ответ и быстро пошел к дому, потому что начинал накрапывать дождь.

Тут он опять вспомнил сегодняшний поздний вечер и того, седьмого и последнего из короткого списка… Тогда, вечером, ему ужасно хотелось курить, хоть это и не помогало успокоить нервы. Просто так было бы легче ждать, коротая время. И, как на зло, тогда он не мог этого себе позволить, не мог внести сбой в хорошо отлаженный механизм возмездия. Он не мог курить, не выпуская дыма и не оставляя окурков, потому и не курил. Он покурит потом, позже, дома… когда всё закончится… потом он будет курить сколько захочет… потом, но не сейчас… Сейчас в его силах только расслабиться насколько позволят нервы и ждать… Холодная сталь вселяла радость… наконец он увидел того, кого ждал, осторожно снял пистолет с предохранителя… Прицеливаться долго ему было не нужно, все происходило почти автоматически. С десяти ярдов попасть в такую крупную мишень давно уже не было для него проблемой…

Первое нажатие на спусковой крючок, потом второе… потом он подошел к лежащему на земле и выстрелил в него еще раз… в голову… чтобы наступившая за этим тишина была гарантированной.

Затем он включил автопилот… поставил «Берету» на предохранитель, свинтил глушитель… оставалось только убрать все во внутренние карманы, оглядеться и быстро, но без суеты уйти. Потом пройти пару кварталов, сесть в машину и убраться из этого района.

Едва закончив последнее дело, он почувствовал, что жизнь снова стала утекать из него. Пропал тонус, пропало ожидание завтрашнего дня, пропало всё…

Теперь он ничего не хотел. У него вдруг образовалась невероятная пустота внутри: впереди у него уже ничего не было.

Когда он, наконец, пришел в себя, осознав, что все важные дела в этом мире им уже сделаны, то увидел, что сам этот мир вокруг него переменился. Реальность оказалась совершенно ему незнакомой. Людские голоса заглохли, знакомые лица исчезли напрочь. Ему стало казаться, что перед ним двигаются, жестикулируя, неизвестные марионетки, произнося слова без смысла. Он не узнавал их, не понимал их языка.

Он никак не мог очнуться и стряхнуть наваждение. А марионетки вокруг него двигались, что-то делали. Какие-то тени вместо людей. А он стоит неподвижно посередине их хаотичного движения с застывшим взглядом и не может вспомнить, что же хотел сделать секунду тому назад. Ему казалось, что вот-вот и он поймет их, узнает чужие непонятные ему слова. Но время шло, а понимание не приходило.

Ему страшно было признаться самому себе, что больше ничего уже не будет. Страшно признаться в том, что смерть забрала у него все, все самое дорогое. И что те, которые ушли, больше никогда не вернутся. И что больше никакого дела у него в этой жизни нет и уже никогда не будет.

Его глаза темнели все больше с каждым днем, как темнела и его душа. Какая-то часть его все же осталась жить, не желала умирать, боролась, хваталась за жизнь. Но ей препятствовал этот его взгляд глубоких глаз, потерявших свет и раньше времени угасших. Эти глаза насмехались над его жизнью с ее мелкими глупыми радостями, презрительно глядя вокруг с ядовитым цинизмом.

До этого он никогда не был злым. Он мог быть жестким, требовательным, всё, что угодно, но только не злым. А сейчас он вдруг обозлился, к нему пришел дух небытия, чтобы накрыть его всего призрачной пеленой. Пришел, завладел всем его существом и удалился обратно, в преисподнюю, оставив лишь записку «Спасибо за внимание, всегда к твоим услугам, Люцифер».

Люцифер только ушел, но не умер. Он не мог умереть.

Ушел, оставив после себя вместе с запиской нескончаемое и нестерпимое Одиночество как своего верного слугу.

Стэн вдруг почувствовал себя сломанной, брошенной за ненадобностью вещью. Его карнавал прошел, оставив после себя куски битого стекла, пластиковые стаканы и мертвые воспоминания – цветные и черно-белые, радостные и печальные, хорошие и плохие, но всё равно мертвые. Питаясь ими можно протянуть еще пару-тройку лет, не больше. Потом останется гнить в болоте как безмозглый овощ, которому уже ничего не нужно. А потом трясина, громко чавкая, поглотит его, вот и всё…

От этой безысходности и бессмысленности своего существования он стал пить. Пить до такой степени, что однажды не смог добраться до дома из кабака, упав прямо на улице.

Так он и лежал на голом асфальте, пьяный, грязный и не мог, да и не хотел подняться.

Мимо шла пара.

Мужчина остановился, но женщина стала тащить его дальше со словами:

– Пойдем, дорогой, пойдем.

– Сейчас, – сказал мужчина, доставая портмоне. – Только дам денег этому бедолаге.

– Нашел, на кого время тратить, – проворчала женщина. – Это же полное ничтожество.

Стэн с трудом повернул к ним голову, случайно поймав взгляд мужчины.

И узнал его.

Это был один из его бывших сотрудников в фирме, где когда-то он был боссом.

Рука с портмоне на мгновенье замерла. Чувство брезгливости вдруг овладело его знакомым, он убрал портмоне и быстро пошел от Стэна прочь вместе со своей дамой.

А ему было на это плевать. Все прошлое, все его посты и достижения были так давно, что казались попросту нереальным.

Холод безразличия вонзился ему в душу тоненькими иголками. Равнодушия никогда не бывает мало. Хватает одной капельки, чтобы свести тебя с ума от ощущения собственной ненужности и бесполезности.

Наконец он осознал, что пора заканчивать, пора подбивать итоги жизни, ибо эта его жизнь имела одну-единственную цель – Смерть. Сначала для них, что были в недлинном его списке их семи человек, а теперь – и для него…

Что ж, оставалось съездить в последний раз на кладбище, попрощаться, потом вернуться домой и сделать то, что и оставалось сделать человеку без всякого стимула жить…

День, который он наметил последним в своей уже совсем ему ненужной жизни, был на удивление погожим.

Наконец-то наступило долгожданное утро, последнее утро его дрянного, бессмысленного существования.

Он поднялся в этот день еще засветло, умылся, тщательно и аккуратно побрился, оделся во все новое и, прихватив с собой скорее по привычке, чем по необходимости верную «Берету», отправился в последний раз на кладбище к своим.

Конечно же, то, что он собирался сегодня сделать, не было самым веселым делом в его жизни: ну не радоваться же из-за того, что ты решил распрощаться с этим светом и отправиться на тот. Хотя и горевать по этому поводу он не стал: давно уже он сделал на этом свете всё, что хотел, да и не держало его тут ничто и никто.

И все-таки, как он не был безразличен к происходящему вокруг и в нем самом, предстоящее ему самоубийство нагнало-таки на него тоску. Настроение у него стало отвратительным, отчего трамвай, в который он сел, чтобы добраться до кладбища, наполнился невесть откуда взявшимися уродами. Тетка с синими бородавчатым носом, наступала на ногу какому-то противному старикану с покрытой редким синим пушком головой невообразимой формы. Кретин-негр вяло переругивался с пузатым, как беременная баба, вынашивающая шестерню, мужиком. Какие-то сосунки гремели на весь трамвай своей идиотской музыкой, ухитряясь в такой давке еще и пританцовывать ей в такт. Молодая кривоногая бабеха с прыщавой рожей что-то бубнила в смартфон, поминутно суя туда свою морду, будто бы кому-то там, на другом конце, было интересно ее рассматривать. Все это колыхалось в такт движений трамвая, а на остановках одни уроды выпускали других и впускали других. На сидениях повсюду виднелись грязные ругательства с вопиющими грамматическими ошибками. Поручни прокручивались и были покрыты чем-то липким и вонючим. Интересно, если бы он сейчас ехал в своей машине, неужели все это переселилось бы и туда?