Вечером позвонила Галя. Голосок ее дрожал и прерывался.

– Коля, ты был на кладбище? Попроси у папы фотографию, я там у нее на коленях… Папа знает… Он привезет. Ладно?

– Галя, Галенька, ты держись, слышишь? Тебе нельзя…

– Я держусь… держусь…

Еще через пару дней, вечером, когда Коля, вернувшись от Гали, прикручивал винты Сашиной кроватки, пахнущей деревом и лаком, соседка позвала его к телефону.

– Это Коля Морозов? Привет, одноклассник. Мы с тобой с первого по восьмой учились вместе. Люся Головкина, помнишь?

– А-а-а… да-а-а… Помню, Люся, да…

– Ха-ха-ха, врешь, небось, не помнишь! Ладно, не тужься, не в этом дело. Я с твоей женой в роддоме познакомилась. Бок о бок лежали. Я сегодня выписалась. Да, спасибо… Мальчик… Третий… Спасибо, спасибо. Так вот что. Мы ведь с тобой еще и живем рядом. В 38-м доме, квартира 72-я. Прямо через двор. И как я тебя во дворе раньше не видела? Коль, мы люди уж опытные. Нужно что-нибудь – приходи в любое время дня и ночи. Понял? Не за что. Телефон мой запиши. Записываешь?

Коля, улыбаясь, записал.

– Когда выписываться будет, позвони. Муж у меня таксист – встретит на машине. Ну давай, одноклассник, звони, не стесняйся.

Коля бегал по магазинам, покупал фрукты и соки для Гали, пеленки и распашонки для Саши. Потом, посмотрев со двора на бледное Галино личико в окне третьего этажа, шел домой, нехотя ел, потом ставил любимые Галины пластинки и под Баха и Вивальди раскладывал на столе купленные за день сокровища.

Брал в руки и Галину Библию. Листал, заставлял себя вчитываться – и не мог. Это было совсем не то, что испытал он в ту страшную белую ночь. Это были чужие древние слова, неправдоподобные события, не то, все не то. Бог, спасший для него Галю, не имел с этим ничего общего. Но и то, что было пережито, уже растерялось в повседневной суете. Коля грустно прислушивался и не находил в себе того откровения.

«Прости меня, – говорил он мысленно с Богом. – Все мы такие, подлецы. Как плохо нам – так помоги, Боженька! Как стало хорошо – так и забыл!»

Появилась однажды на пороге мама Аля. Прошла в комнату решительно, как в свой кабинет.

– Н-ну, как ты тут один поживаешь? Все уже готово? Кроватка стоит, так. Манеж где будет? Ну-ну, местечко светлое. Вообще комната прекрасная. Я всю жизнь мечтала жить вот так, скромненько, в одной комнатке, обмывать ее, как игрушечку, протирать, вылизывать.

Альбина обвела глазами потемневшие углы потолка и, как будто машинально, провела пальцем по крыше бельевого шкафа. Коля с облегчением вспомнил, что вчера, убирая на шкаф коробку с инструментом, он стер заодно и накопившуюся пыль.

Но мама Аля, взглянув мельком на свой палец, продолжала оглядываться, будто что-то искала.

Коля расставил на столе чашки и ушел на кухню за чайником. Когда вернулся, Альбина уже рылась на полке с Галиным бельем и озабоченно бормотала:

– Неряха… Мучение мое, всю жизнь… Все комком, все кое-как… Трусы с сорочками. А это что? Это разве Галин лифчик?

– Галин, конечно, – удивленно отозвался Коля.

– Хм… Не ее размер… вроде… А постирано плохо. Хм!..

– Вам чай покрепче или не очень? А сахару сколько? – взывал к ней Коля, но Альбина успокоилась не сразу. Затолкала на полку Галино белье, погремела деревянными вешалками на перекладине, гневно захлопнула шкаф, уж тогда села за стол и милостиво поднесла бутерброд ко рту.

– Ну не знаю, не знаю я, как Галина справится!.. Может быть, вам пожить со мной первые месяцы? Хотя это страшно неудобно: я сейчас печатаю отчет. У самой в ушах звенит, а тут еще и ребенок будет. Но если нужно, я пойду на все. Ты же знаешь, я такая безумная мать: ради Галины – что угодно!

– Что вы! Что вы! – испугался Коля. – Справимся как-нибудь, привыкнем…

– Ну смотрите!

Альбина клюнула его на прощание холодными губами, и каблуки ее загремели по лестнице.

Желанный день все приближался и приближался. И вот он у порога!

Накануне Коля долго выспрашивал Галю:

– Ничего мы с тобой не забыли? Вспомни, может, еще что-то взять? А может, тебе не синее платье, а лучше в клеточку, то, новое?

Галя, веселая, порозовевшая, кричала ему с третьего этажа:

– Да хоть какое! Хоть в бумажку заверни, только бы домой поскорей!

Поднес Коля цветы Марии Кирилловне, с трудом упросив, чтобы пропустили к ней в кабинет. Она приветливо покивала Коле и еще раз повторила о всяких предосторожностях: тяжелого не поднимать, принимать выписанные лекарства, через неделю показаться кардиологу, питаться хорошо, гулять много…

– И не жить! Только через три месяца и только с моего разрешения! – строго погрозила она пальцем.

– А все-таки… Больше у нас не будет детей?

– Я же вам уже говорила, – сдвинула брови Мария Кирилловна.

– А вдруг чудо случится? – жалобно улыбнулся Коля.

Мария Кирилловна, смягчившись, похлопала его по руке:

– Дорогой мой, всяким чудесам предел есть. Мы же Галину утробу буквально по лоскуткам собирали. То, что от нее осталось. Не думайте больше об этом. Идите с Богом.

Коля стоял перед дверью. Рядом, чуть позади, застыли, взявшись под руки, Альбина и Анатолий. Так, наверное, стояли они двадцать пять лет назад на своем торжественном бракосочетании. За ними две милые барышни держат под руки мамушку Свету. Кому теперь придет в голову назвать этих двух красавиц кукарямбами? Только старшему брату.

За дверью заливались младенческие голосишки, готовясь предстать перед папками, бабками, дедками, тетками, дядьками и прочей родней. Время от времени дверь открывалась, выпуская очередного жителя этого мира.

– Галина, конечно, последняя! – у Альбины и тут нашелся повод поворчать.

Ну вот и Галя!

А девушка в белом несет Что-то, туго затянутое в пеленки и одеяла.

Коля, задохнувшись, принимает Это на руки и тут же ощущает тепло сквозь толщу пеленок. Кружевной уголок закрывает личико, одна лишь голубая пустышка маячит сквозь ажурную ткань. Коля подбородком отодвигает ее и видит плотно сомкнутые веки, розовую пуговку носика. Спит, дышит. И пахнет тонко-тонко, нежно-нежно. Сынок…

Талантливый человек талантлив в любом возрасте. Главное, чтобы ценили. А у Саши Морозова был такой избранный круг – ценители на любой вкус.

Мама – ценитель неискушенный, наивный и доверчивый.

Папа – ценитель-сноб, знающий толк и видавший виды.

И просто толпа восторженных фанатов. Баба Лида с бабой Тоней – эти всегда рядом, каждую минуту готовы ценить талант. Ну и рыжий Барсик с ними заодно.

А еще бабуленька Света. Она часто-часто в гости приходит и приносит много вкусного.

А еще Бабаля – она пореже приходит и приносит книжки с картинками, от нее еще очень громко пахнет по всей квартире. А еще деда Толя, хороший такой, как Дед Мороз, с бородой. А еще две одинаковые тетки – Даша и Таша.

И для этой толпы фанатов у Саши всегда есть наготове шедевры. Если что-то быстренькое, наспех, то можно ограничиться халтурой вроде ламбады. Номер дешевый, но беспроигрышный, публика визжит и плачет.

Или можно взять в кулак клизму и петь в этот микрофон на очень иностранных языках, время от времени взревывая: «Атас!».

Но самый лучший номер, высший пилотаж, Саша приберегает для избранных. Тут важно правильно выбрать момент и не спешить, а то весь эффект насмарку.

Вот пришел наконец папа с работы, поужинал и сел к телевизору. Скорее к нему на колени. Он такой большой, твердый и теплый, как печка. Так бы и подремал у него на плече, но надо ждать маму, которая, как всегда, возится на кухне. Погоди, папа, сейчас она догремит там своей посудой – и начнем. Саша лукаво заглядывает папе в лицо. Папа опускает глаза, подмигивает сыну – и опять в телевизор.

Там, в телевизоре, по очереди выходят к микрофону сущие бездари, даже петь не умеют, только говорят, кричат и иногда плачут. А однажды даже подрались. Одним словом, депутаты.