– Выключить свет?

– Да. Да уж… Ну и гадость это ваше повышение рождаемости! – наконец не выдержал я.

– Не парься, – Мелисса махнула рукой, – тебе же не вынашивать их. Не рожать. Не выкармливать, – она будто выплёвывала эти слова, – получил своё и ушёл.

– Но почему именно я? Я даже не здоров.

– А ты думаешь, чадо будет твоё?

– А почему нет?

– На этот счёт не волнуйся, Яр-или-как-там-тебя, я здесь уже две недели и буду ещё, пока это безопасно для плода. Не ты первый, не ты последний в этой комнате. Даже за сегодня.

– Мерзость! Зачем ты мне всё это рассказываешь?!

– А зачем ты спрашиваешь? – сквозь одеяло я чувствовал, как девушка пожала плечами, – обычно с нами не разговаривают, максимум, здороваются и прощаются. Ты, видимо, вообще не в курсе, как тут всё устроено. Странно. Я думала, парни обожают болтать об этом, ведь программа увеличения рождаемости – их единственный шанс на "приключения" и "разнообразие".

– Хм, ну да, – я припомнил бурные обсуждения старшеклассников на последних годах обучения и гостей моего соседа по квартире, – но я как-то не интересовался… И правильно делал, как выяснилось. Они смогут как-нибудь проверить, что мы?.. То есть, что мы не…

– Нет, расслабься, до такого ещё не докатились.

– Тогда предлагаю просто полежать час, который мне выделили на посещение, чтобы точно не вызвать подозрений. Я чертовски устал.

– О, вот за это спасибо, – Мелисса вздохнула с явным облегчением, да и мне уже стало не настолько неловко, как до этого решения. Мы несколько минут пролежали молча: она под одеялом по пояс, я – поверх, на другой половине кровати. Кстати, неплохая возможность опробовать моё ночное видение. Я вгляделся в кромешную темноту, и так как глаза не могли дать требующейся информации, автоматически включился ультразвуковой имплантат. Разумеется, ультразвука мы не услышали, но во всплывающем окне в моём поле зрения появилось довольно чёткое чёрно-белое изображение Мелиссы. Движением зрачка я растянул его на весь "экран". Тело девушки отлично посматривалось под тканью, и хотя ей не было ещё и двадцати двух, оно было совсем не девичьим. Довольно большая и уже начавшая обвисать грудь, широкие бёдра и чуть выпуклый живот странно контрастировали с почти детским лицом. И таким старым взглядом, который мой ультразвук, к счастью, не отображал.

– Это будет не первый твой ребёнок, да? – осторожно спросил я.

– Четвёртый.

– Это как вообще?!

– Мы начинаем работать с шестнадцати лет.

– Т-ты… Не можешь уйти отсюда? Уволиться?! Распределение же не обязывает тебя работать именно в демографической службе! – меня снова начало слегка трясти. Отчаянно не хотелось верить, что человек рядом со мной находится рабстве, это было бы слишком страшно, слишком…

– Ну да, могу. Распределение не обязывает меня быть живым инкубатором, как и тебя не обязывает быть… Кто ты там?

– Инженер.

– Хм, интересно. Я бы тоже хотела быть инженером. Или архитектором.

– Но девочки же не…

– Поэтому я и сказала "бы"! – Мелисса неожиданно повысила голос, так что я даже вздрогнул. Какой же я идиот – чуть не повторил глупость, которую в меня вдалбливал Тётя Мама и школьные учителя. В СИВЗ закрепилась система обучения "семь плюс четыре". Семь лет общего образования и четыре года специального, но для женщин были доступны только первые семь. Разве что, если они проявляли просто блестящие результаты, то могли пойти учиться на учительниц или детских врачей. В СИВЗ считается, что женщинам лишнее обучение только вредит, отвлекая от их истинных обязательностей, заложенных природой. Но я-то знал, что всего каких-то двести лет назад, до Голубиного инцидента, спустившего курок апокалипсиса, всё было иначе.

Мне вдруг безумно захотелось рассказать Мелиссе об этом. И ещё что-нибудь сказать, например, что она симпатичная, и при других обстоятельствах я бы с удовольствием лишился невинности с ней, просто здесь даже подумать об этом тошно. Хотелось что-нибудь пообещать, что-нибудь предложить, уйти куда-нибудь. Только вот у меня ничего нет, и нам некуда идти. Конечно, она может уволиться с этой работы, но здесь она – ценная человеческая единица, которую обеспечивают каким-никаким жильём и трёхразовым питанием, возможно, между родами и новым зачатием ей даже полагается отпуск. А кому она будет нужна, если уйдёт отсюда? Тем более, она ведь уже "испорчена", пусть и во благо СИВЗ.

– А что с тобой будет, когда ты больше не сможешь… Кхм…

– Рожать детей? Вообще после десяти успешных родов нам полагается бесплатное жильё и большая пенсия.

– И много кто до неё доживает?

– С нашей-то медициной? Не смеши.

Как она может говорить об этом с таким бесстрастием?! Я издал что-то среднее между ругательством и всхлипом и протянул к ней руку, но остановился в нерешительности, представив, как, должно быть, ей осточертели бесконечные человеческие прикосновения.

– Не нужно так меня жалеть, Яро. Я выполнила свой план почти на треть. У меня есть еда и крыша над головой, я избавлена от непосильного труда и физических наказаний. Насилие по отношению ко мне строго наказуемо. Хотя это и не всех останавливает… – в качестве иллюстрации она начала было насвистывать какую-то мелодию через дырку от выбитого зуба. А потом внезапно с шипением выдохнула, натянула одеяло на голову, судорожно съежилась и замолкла, слегка дрожа от беззвучных рыданий. Я замер, молча паникуя. Но тут в комнату громко постучали и донёсся лязгающиц голос:

– У вас пять минут!

Воспользовавшись этим, я включил свет, обулся и встал с кровати, но почему-то чувствовал, что просто физически не могу взять и уйти. Вот сейчас было бы здорово, если бы имплантат отрубился вместе с грёбаной эмпатией.

– Ну… Эм… Типа, спокойной ночи, – я похлопал по свернувшейся девушке там, где предположительно находилось плечо, – спасибо, что не держала меня в неведении, а рассказала всю эту… Адскую хрень, – у меня к горлу уже тоже подкатил комок, я гладил девушку с опаской, словно ежа, – может, мы ещё увидимся, так что надеюсь, что не сдохнем… Ну, или лучше сдохнем, тут уж как посмотреть. Бывай.

С этими словами я бросился вон.

Домой вернулся совсем поздно, хотя в это время года что пять часов вечера, что десять – всё выглядит как глубокая ночь.

– Ну, как она? – поинтересовался сосед по квартире, не успел я даже раздеться.

– Ничего так, – хмуро ответил я, дыша на онемевшие руки, прежде чем заставлять их расстёгивать пуговицы.

– Это не ответ, как так-то, Яр, первый раз всё-таки! – прогундосил он и вкрадчиво добавил: – а я… Чайник поставил.

Это было необычное поведение для Бобра (да-да, это имя, а не прозвище – бедняга родился в год зверей, на три года раньше меня), обычно он не особо интересовался моей жизнью, предпочитая веселиться со своими друзьями. Мы сохраняли сдержано приветливый нейтралитет, но он не мог устоять, желая услышать пикантные сплетни. А я соблазнился кружкой горячего чая, от которого смогу наконец согреться. Правда, теперь придётся выдумвать первый раз, которого не было, я же даже не возбудился в том душном чулане. Конечно, ведь запретное иностранное кино, которое я мог посмотреть у себя в голове, обещало совсем другое: обоюдное влечение, ласку или хотя бы какую-то эстетику. Я взял с блюдца и опустил в кипяток дважды использованный пакетик чайного напитка, отчего вода слегка пожелтела (сверх обычной желтизны нашей водопроводной воды).

– Эй, не отключайся!

– А?..

– Я спросил, чего ты такой унылый, она страшная была? Или старая?

– Нет… Просто устал. Боб, откуда ты вообще знаешь, куда именно я ходил?

– Я, конечно, не такой умник, как ты, но два и два сложить могу. Как звали, может, я её тоже видел? Правда, меня всего пару раз отправляли…

– Мелисса.

– Твоя ровесница, что ли?

– Угу, – я бросил в чай кусочек сахара размером с ноготь и рассеянно наблюдал, как Боб точит бутерброды с маргарином. Самому есть вовсе не хотелось, даже немного подташнивало от вида пиши.