– Ну, вообще-то, иногда…
Коренастый и его напарник, ещё более угрюмый, видимо, из-за того, что приходится работать в вечер единственного выходного, посмотрели на меня с подозрением и лёгкой укоризной. Что-то вроде "его наградили, за то что шибко умный и план перевыполнил, а он ещё и нос воротит" читалось в их выражении. Конечно, я могу отказаться. Насильно меня никто не потащит, как борова на разведение. Но мой отказ точно озадачит, кого не надо, а это очень опасно, прослыть брезгливым или высокомерным, граничит с непатриотичностью. Могут решить, что я чем-то болен, из-за чего не могу выполнить долг по передаче генов… Или, что хуже всего, подумать, что я вообще не по девочкам, а это в СИВЗ – прямая дорога на костёр.
– Просто пытаюсь быть социально ответственным гражданином, – примирительно кивнул я, – но я, конечно же, не медик, так что в министерстве им лучше знать.
Лучше знать, ха-ха! Я даже не уверен, что тамошние медицинские генетики смогут рассказать по памяти законы Менделя! С чего они вообще взяли, что уровень интеллекта передаётся по наследству? Тем более, что мои заслуги обусловлены не столько умом, сколько источником информации, недоступным для других. Хм, кстати, если я кажусь окружающим настолько умным, наверное, я заигрался, и нужно поменьше светиться. Или зря я так парюсь… По поощрениям такого рода наверняка тоже есть раскладка на год, вот и дают под конец сезона кому попало, чтобы не отстать от графика. Вообще, всего этого цирка с конями можно было бы избежать: в Сети и как-то прочитал о такой штуке, как искусственное оплодотворение… Но, видимо, у нас не принято так играться с жизнью, ибо есть в этом что-то от лукавого. Мда, ну и мрак.
Самое забавное, что своё грехопадение я уже совершил. Давно, ещё в четырнадцать лет. И я сейчас не об одном из тех надуманных грехов, вроде «потыкаться в кого-то гениталиями при обоюдном согласии, но при осуждаемых обществом обстоятельствах». Мой грех был куда более тяжким. Непростительным.
Очередное показательное мероприятие: не публичная казнь, но, по сути, то же самое – отправление СИВЗовских солдат в новый крестовый поход. Обстановка более чем торжественная: празднично наряженная толпа (вместо серых костюмов мелькают болотно-зелёные, коричневые, тёмно-синие), солдаты, выстроившись стройными рядами, сверкают начищенными металлическими пуговицами, штыками и глазами, полными воодушевления (или фанатизма?..). Хотя у некоторых я видел и другое выражение – хорошо замаскированный страх. Мне было слишком знакомо это чувство, чтобы не узнать его в других. Люди с таким выражением, скорее всего, не вернутся, потому что сосланы в Крестовый за какой-то проступок. «Интересно, возможно ли во время похода сбежать? – задумался я, – правда, куда потом-то идти?».
– Яролист! – прошипела Тётя Мама, заметив, что я перестал улыбаться, погрузившись в задумчивость.
Пришлось снова напрячь мышцы до боли, растянув уголки рта чуть ли не к ушам, и выкатить грудь колесом. Церемония почти подошла к концу: самые милые, специально отобранные, девочки из нашего приюта вручали военачальникам символические пузырьки со святой водой. А те, что постарше (тоже специально отобранные по индивидуальным предпочтениям) уже давно разместились в сопроводительном транспорте, чтобы привилегированным героям не было скучно в дороге. Это, правда, не афишировалось, но я-то мог получить доступ к камерам и прочим источникам информации. Наша задача была попроще: стоять по бокам дороги, по которой пройдёт торжественный отъезд, улыбаться, приветственно махать, а в финале – петь гимн. Разумеется, Тётя Мама не хотела ставить меня в первом ряду, опасаясь, что я начну чудить, но здесь решала не она: детей сказано было поставить по росту. Я в том возрасте был одним из самых низких ребят в своей группе, поэтому и попал в первый ряд, и всё, что она могла – поставить меня с краю, чтобы оказаться рядом со мной и пресечь любое непослушание.
Но я и не собирался отклоняться от сценария… Пока не начали рассказывать о новых боевых машинах. Речь объявляющего была полна пафоса, и я понял лишь, что маленькие уродливые танки, дюжина которых ехала впереди нормальных машин, были беспилотниками. А вот это уже интересно! Вряд ли они всего лишь радиоуправляемые машинки: механизм должен быть посложнее, наверняка там есть хотя бы примитивный компьютер…
– Яролист Август! – на этот раз я получил затрещину и, поскольку уже начал исследовать с помощью имплантатов «мозг» танков-уродцев и отвлёкся от реальности, был порядком дезориентирован. Затравлено оглядевшись, я столкнулся взглядом с глазами Тёти Мамы, от с трудом скрываемого бешенства превратившимися в щёлочки. От этого её и без того сухое и морщинистое лицо стало похоже на скомканную газету: – только попробуй что-нибудь выкинуть во время проезда. Я тебе голову откручу!
По её шипению понял, что когда доберёмся до приюта – мне не жить. Что ж, Тётю Маму тоже можно понять – ей и самой вставят по самое не могу, если один из её ребятишек облажается на столь знаменательном мероприятии. Но робот… Вот же он, настоящий робот, хоть и не напоминающий по форме человека, вот-вот проедет на грохочущих гусеницах прямо передо мной! Мне отлично было видно и машины, и людей, потому что мы стояли на покатом возвышении, длинном валу из земли, специально насыпанном вдоль дороги. Затянув гимн в нужный момент, после выстрела, ознаменовавшего окончание речей и выступление, и продолжая петь на автомате, я снова выскользнул из своего тела и устремился разумом к танку. Система защиты предстала в мысленном пространстве не кодом, а замысловатой разноцветной головоломкой: такова специфика подсознательного управления моего имплантата. Так как создатели танка на автопилоте даже не предполагали, что кто-то действительно попытается его взломать, это смог сделать даже четырнадцатилетний подросток, самостоятельно усовершенствовавший пиратский имплантат и кое-как научившийся программировать.
И вот я внутри: смотрю его глазом-камерой, слышу ухом-микрофоном. Пилот, точнее, тот, кто следил за действиями автоматики, чтобы она не опозорилась (примерно, как Тётя Мама за нами), ещё не осознал, что одна из его игрушек не подчинится приказу. Впрочем, ехать по прямой было просто, так что он пока ничего и не приказывал. Я не хотел никак обнаруживать своё присутствие, просто немного проехаться вместе с ними. Какое странное чувство: будто это мне аплодируют сотни, тысячи людей, будто это меня считают героем. На глазах у многих слёзы: кто-то плачет от гордости, кто-то от того, что его любимого человека вскоре разорвут мутанты. Если они вообще существуют и это не очередной обман, чтобы избавляться от неугодных.
Вот потянулись ряды приютских детей: вытянувшихся в струнку, одетых парадную светло-серую форму, до блеска умытых и причёсанных как никогда тщательно. Они поют. В грохоте машин и сотен тяжёлых сапог слов не слышно, но вроде стройно, хотя глаза их слезятся, а в глотках першит от густого облака пыли. А вот и наша группа… Тут я осознал, что увижу себя.
В тот момент я подумал, что мой мозг взорвётся. Или мой мозг – это компьютер маленького танка на автопилоте, а то худое мальчишеское тело никак ко мне не относится? Может, теперь вместо ног у меня гусеницы, а руки заменяет большая пушка? Теперь я силён, я освободился от приюта, Тёти Мамы и всего этого чёртового города?! Но кто же тогда тот мальчик?.. Моё Я затуманилось, задребезжало, растворяясь в очередной поломке имплантата.
Я видел, как мальчик перестал петь и так и остался с приоткрытым ртом. Глаза его закатились, спина безвольно согнулась, на штанах медленно расплывалось тёмное пятно. Видел, как рука стоящей рядом женщины взметнулась в воздух, как плеть, и ударила мальчика по затылку. Он упал, словно тряпичная кукла. Она попыталась поднять его, поскольку происходящее прекрасно просматривалось с другой стороны дороги – противоположного вала, на котором стояли важные люди из администрации Восемнадцатого города и даже других городов. Интересно, откуда я знаю, что они важные? Как вообще определяется, какие люди более важны, а какие – менее?
