– К тому времени нас завоюют инопланетяне, – изрек Мишка.

– Нет, – покачал головой Паша. – К тому времени нас завоюют зомби.

Сомов цокнул языком:

– Не исключено. Пари, Кисель?

– Я – Павел Александрович, – напомнил долговязый одноклассник.

Их диалог заставил искусствоведа Куприянова поморщиться:

– О чем вы, молодые люди?

– А вы нам покажете эти работы? – перебив всех, напрямую спросила Юля.

Вопрос вернул хранителя к действительности.

– Вот, девушка! Чтобы показать вам эти работы, я должен потратить несколько часов своего времени, а то и дней, забросив другие дела, куда более важные для меня и музея. Понимаете?

– Ну покажи ты им эти картины, Борис Борисович, – попросила Зинаида Ивановна. – Видишь, молодые люди интересуются.

– Очень интересуемся, – подтвердила ее слова Юля.

– Это и странно, – заметил Куприянов, – и похвально одновременно. Что ж, идемте. Убью на вас полдня, молодые люди.

– С нас коньяк, – когда они выходили из кабинета завхоза, тихонько сказала Юля.

– Да ладно уж, – отмахнулся Борис Борисович, но сделал это неуверенно, без души, что явно говорило: идея с коньяком не так уж и плоха. – Я только возьму ключи, – предупредил он и направился в свой кабинет.

– Не смог он тетке соврать, – усмехнулся Мишка, – мол, нет у нас таких картин! Потом попросил бы у нее холстов и подрамников, лаков и красок или чего еще, а она бы ему: нету, Борис Борисович! Иди ты лесом.

– Да, Зинаида Ивановна – молодчина, – согласилась Юля.

Куприянов очень скоро вышел с общей тетрадью под мышкой, закрыл кабинет и направился к молодым людям.

– Ну что, идемте искать ваши полотна?

Несколько коридоров, один темнее другого, и они у цели. Куприянов загремел ключами. Дверь открывалась со скрипом. Воздух был спертым, приторно пахло краской и старьем. Запасники музея представляли собой заброшенный склад. Тысячи предметов искусства – живописи и скульптуры – громоздились тут на стеллажах и вдоль стен. Иные полотна были хорошо упакованы, другие просто укрыты холстами или клеенками. Под драпировками читались фигуры греческих богов. Проходы между стеллажами вели в разные концы обширного помещения.

– И таких залов у нас три штуки, – заметил Куприянов. – Этот – второй. Тут еще ничего себе так. Третий – просто свалка. Каждый год хотим устроить большую ревизию, да все руки никак не доходят. Нам бы за первым залом уследить, сохранить экспонаты, уже хорошо!

– А почему не выставить шедевры хотя бы из первого зала? – спросил наивный Мишка. – Если там все прилично?

– Потому что музей ограничен по объему, молодой человек. Представлены наиболее ценные экспонаты. Но иногда мы одно снимаем и выставляем запасники, – он заглянул в тетрадь. – Коллекция из дома купца Мельникова должна быть где-то здесь. Седьмой ряд, третий ярус.

– Они настолько второсортны, – разочарованно спросила Юля, – что вы от них попросту отказались?

– Они настолько убиты, если говорить современным языком, – пояснил Борис Борисович. – Вот он, седьмой ряд. Картины – не ветхое жилье, они подлежат восстановлению. В восемьдесят пятом году прибалтийский психопат сжег в Эрмитаже «Данаю» Рембрандта серной кислотой – сжег процентов на девяносто. А теперь она висит на том же месте как новенькая. Правда, это уже не Рембрандт, а произведение лучших специалистов-реставраторов, но факт остается фактом. Картиной опять можно восхищаться! Но сколько было потрачено мастерства и времени на ее восстановление! Так это Рембрандт! Тут, в этом музее, таких картин – полуистлевших, выцветших, безымянных – тысячи, но кто ими будет заниматься?

– Нас интересуют картины не как произведения искусства, – вдруг заговорил до того молчавший долговязый парень в «страшной» майке. – Нас они интересуют как носители той или иной информации.

– А вы, простите, чем занимаетесь, – нахмурился Куприянов, – молодой человек в интересной майке? Я все хотел спросить, да как-то откладывал.

Юля опередила спутника:

– Это Павел Киселев – краевед, он лучший в городе специалист по Мельниковым. Да, Павел?

– Можно сказать и так, – кивнул долговязый.

– Похвально. Я бы хотел спросить о майке… Можно?

Как было отказать искусствоведу Куприянову?

– Спрашивайте, – разрешил Паша.

– Вы носите из чувства протеста? – поинтересовался искусствовед.

– Он ее носит из чувства солидарности со всеми серийными убийцами мира, – вновь за Пашу ответил Мишка.

– Заткнись, Сомов, – пробурчал Киселев.

– Мальчики, – предостерегла их Юля.

– Ну что ж, о вкусах не спорят, – пожал плечами Борис Борисович, так и не дождавшись ответа от Паши. Зачем тогда вся эта мизансцена? – Вот мы и пришли. Дальше тупик, – он оглядел стеллажи. – Кажется, здесь этот самый третий ярус.

– Кажется или здесь? – переспросил Мишка.

– Не придирайтесь к словам, молодой человек. Теперь надо забираться вглубь. Вы готовы, конкистадоры?

– Всегда готовы, – кивнул Мишка. – А вы сами туда полезете?

– Я?! Сейчас! – рассмеялся Куприянов. – Мне делать больше нечего? Туда полезете вы. Причем, я думаю, именно вы, – кивнул он на Мишку. – Вы самый миниатюрный в вашей компании. Не каланчу же вашего туда посылать, – он смерил взглядом Киселева. – В интересной майке.

– А у каланчи руки длиннее, – заметил Мишка.

– Тут одних рук мало будет – тут ползком придется. И тем более не даму же мы заставим пыль глотать, – добавил искусствовед.

– Она еще юрче меня! – Сомову не хотелось бороздить запущенные просторы провинциальных запасников.

Паша злорадно посмеивался.

– Вон ту лесенку только надо взять, – посоветовал Куприянов.

Она как раз стояла сложенной «в тупике» у стены.

– Давай, конкистадор, – хлопнула по плечу рыжего друга Юля. – Покажи класс! Во имя искусства, которое ты так любишь!

Сомов уничтожающе взглянул на девушку и спросил у Куприянова:

– И куда мне продвигаться, Борис Борисович? В каком направлении?

– Думаю, вначале налево, потом, если не выйдет, направо и только потом прямо.

– Я даже лестницу ради такого дела принесу, – сказал Паша и пошел за лестницей.

– Чуть не забыл, вот вам волшебный фонарик. – Куприянов вытащил из кармана самый обыкновенный фонарь.

– А почему он волшебный? – спросил Мишка.

Паша принес, разложил и поставил перед Сомовым крепко сбитую деревянную лестницу.

– А вот когда окажетесь там, наверху, в темноте, тогда и поймете, почему он волшебный, – весело ответил искусствовед. – Смотрите на бирки по краям упакованных картин.

Мишка взглянул на Юлю, та вздохнула и развела руками: куда деваться? Судьба! И ее рыжий друг полез на верхние стеллажи – скоро луч фонаря забегал по упакованным полотнам.

– А пыли тут! – жалостливо пропел Сомов.

– Терпи, Мишка, ради искусства стараешься, – ободрила друга Юля.

– И ради истории! – добавил Паша.

– Ну смотри, Киселев, если твои старые краеведы ошиблись, если все это выдумки старых маразматиков, я тебе это до смерти не прощу!

– Будем надеяться на лучшее, – резонно заметил Паша.

– А что вы, собственно, ищете? – спросил Куприянов. – Зачем вам эти древние работы?

– Скоро мы все узнаем вместе с вами, – ответил Киселев. – Потерпите.

– Как скажете, – заинтригованно пожал плечами искусствовед с аккуратной бородкой.

Оказавшись наверху, почти скрывшись из глаз, Мишка придушенно засопел, потом стал ругаться – грязно, по-взрослому, но очень тихо, чтобы не услышали Юля и Куприянов. Но кое-что до них долетало, и Юля морщилась.

– Главное, чтобы он там не пропал, – заметил искусствовед.

– В смысле? – поинтересовалась Юля.

– Не попал в другое измерение.

– Это вы так шутите?

– Все может быть, – весело кивнул Куприянов. – Музей-то старинный. Мы таким образом уже трех младших научных сотрудников лишились. В газетах не читали?