Литмир - Электронная Библиотека

Позже до меня дошли слухи, будто я взяла её в команду, потому что она еврейка. Её и вправду можно было принять за еврейку: чёрненькая, да и имя Эмма. Но я знала, что она русская, а имя ей дал отец, побывавший в Германии. Со временем коллектив принял Эмму и даже полюбил её.

Эмма была кандидатом биологических наук и работала на полставки в МГУ. Из её рассказов мы узнали, что её муж – большой учёный, доктор физико-математических наук, часто ездит в командировки в Германию. У них двое взрослых детей: дочь и сын. О дочери она всегда отзывалась тепло, а на сына жаловалась за его грубость и невнимательное отношение к родителям.

После возвращения в команду по окончании летних каникул Эмма обычно выставляла на общий стол бутылку ликёра Бейлис. Как-то она сказала, что такая бутылка стоит восемьсот рублей, и мы, пенсионеры, были поражены щедростью её приношения. Увидев наше удивление, она ответила, что ей так хорошо в нашей команде, что не жалко делать подобного рода подарки. В нашей команде играла также Юля, в прошлом медсестра. Когда она впервые увидела Эмму, то сказала мне, что у Эммы заболевание кожи – витилиго. Стало понятно, почему у неё был такой неестественно белый цвет лица (что, впрочем, в сочетании с её тёмными волосами придавало ей внешнюю привлекательность) и почему она, в отличие от других волейболисток, которые летом играли в купальниках, никогда не снимала брюки.

Однажды я собирала деньги на мяч и записывала имена сдавших их волейболистов. В большинстве случаев мы не знали фамилий друг друга, лишь имена и телефоны. Но поскольку у нас в команде были две Эммы, я решила уточнить их фамилии. Услышав фамилию Эммы, о которой я сейчас рассказываю, я машинально записала её, но, взглянув снова, вздрогнула. Я была озадачена.

В этот же день после игры, когда Эмма собралась идти пешком в Ромашково вместе со своей подругой Шурёнком, я попросила разрешения присоединиться к ним. Эмма неохотно согласилась: она предпочитала совершать подобные прогулки только с близкими подругами.

В пути, улучшив минутку, я спросила Эмму:

– Твоего мужа зовут Лёва?

Эмма удивилась и ответила утвердительно. У меня забилось сердце, во мне всё затрепетало. Я продолжала спрашивать:

– Он учился в аспирантуре Института физики?

Эмма удивилась ещё больше:

– Да. А ты знаешь его?

Я ответила, что не знаю, просто когда-то оба были на одной конференции. Эмма снова задала мне вопрос:

– А он тебя знает?

Я решительно ответила, что нет.

– А сколько ему было лет, когда вы пересеклись?

– Двадцать пять.

Всю дальнейшую дорогу я прокручивала в уме услышанную информацию, которая буквально всколыхнула всё моё существо. Надо отдать должное Шурёнку. По-видимому, она тоже была поражена, но не задала ни одного вопроса. На «привале» Эмма спросила меня:

– Какой Лёва масти?

Я уверенно ответила:

– Блондин, – и добавила, – симпатичный.

На это Эмма возразила:

– Сейчас он уже не тот, ведь ему уже много лет.

Я ответила:

– Догадываюсь.

Теперь уже задала вопрос я:

– А как вы познакомились?

В ответ я услышала:

– На катке. Я всё хи-хи да ха-ха, а потом мы поженились. У нас даже отчество одинаковое: мы оба Васильевичи.

В электричке Эмма угостила меня и Шурёнка сырниками, причём, как мне показалось, угостила из вежливости, не от души, что-то вроде «на, бери». Видимо, Эмма тоже была взбудоражена. Я не отказалась от угощения, так как в Раздорах не принято отказываться, а про себя подумала: «Такие подгоревшие сырники и я могу приготовить», что означало самую низкую оценку её кулинарных способностей. На самом деле это свидетельствовало лишь о том, что я начала относиться к ней с пристрастием.

Дома во мне все ещё продолжали кипеть страсти, я долго не могла успокоиться. «Минувшее мелькнуло предо мною», как если бы это было вчера. Мне двадцать один год. Я студентка МВТУ имени Баумана. Перешла на пятый курс. У нас последняя за время учёбы в институте практика на аэродроме под Мелитополем. Жаркое лето. Помню, что мы осмотрели кабину пилотов и ознакомились с приборами на пульте управления, над совершенствованием и проектированием которых нам в будущем предстояло работать. Но больше запомнилось, как, спасаясь от жары, мы лежали в тени под крылом самолёта.

Когда практика закончилась, я вместе со своей знакомой из соседней группы отправилась к морю, в Крым, в Симеиз. Почему в Симеиз? Скорее всего, туда было удобно добираться. Ещё потому, что это название мне было хорошо знакомо: в своё время там отдыхала и лечилась моя мама.

В Симеизе у нас появились знакомые ребята. В меня влюбился Женька – парень хороший, но внешне неинтересный и малообразованный. Был ещё один знакомый – высокий, красивый. Это он сказал мне, что я «первая красавица Симеиза». Возможно, это даже было правдой: мой загар красиво контрастировал с серо-голубыми глазами. Но он был слишком хорош, и я понимала, что это не моё.

Однажды вечером я пошла на танцы. На мне жёлтая с бело-чёрными цветами ситцевая юбка, гипюровая блузка без рукавов с жёлтыми же ажурными металлическими пуговицами, сшитая мной на руках, и белые матерчатые босоножки. И никаких украшений. Современные девушки могут по этому поводу только посмеяться, но тогда было другое время и другие возможности.

На танцах я обратила внимание на трёх молодых мужчин, один из которых мне понравился с первого взгляда. Голубоглазый блондин среднего роста. Мы встретились с ним взглядом, и он пригласил меня танцевать. Алла – Лёва. Он аспирант Института физики. Ему двадцать пять. Меня закружил вихрь эмоций. Не только с каждым днём – с каждой минутой меня всё больше захлёстывало ощущение счастья, полноты, полёта. Спустя пару дней я услышала разговор Лёвы и двух его друзей – тоже аспирантов.

– Если женишься на еврейке, не выпустят за границу, – сказал один из них. Я слышала это, но меня уже ничто не могло остановить в моём душевном порыве.

Через несколько дней мне уже надо было уезжать. Как мы провели эти оставшиеся до отъезда дни, уже не помню. Я пребывала в состоянии восторга. Вечерами мы гуляли по кипарисовым аллеям, и однажды нам под ноги выкатился ёжик. Помню наш единственный, почти невинный поцелуй, помню, как сквозь свою и его одежду я ощутила, как напряглось его тело. К тому времени у меня ещё ни с кем не было сексуальных отношений, и мы молча отстранились друг от друга. Было бы у нас продолжение, если бы я повела себя иначе?

В Москве я едва дождалась его телефонного звонка. Пригласила в гости. Тогда мы с мамой жили в коммунальной квартире. В комнате находилась облицованная кафелем голландская печь и рояль, на полу в общем коридоре местами лежал повреждённый линолеум, так что были видны доски, на которые он был настелен. К этому времени загар с меня почти сошёл, я уже не искрилась и не выглядела так, как в Крыму. Мы пошли гулять в сад «Эрмитаж», находившийся напротив нашего Лихова переулка. Чувствовалось, что он разочарован. Попрощавшись, не предложил мне встретиться снова…

Оба первых семестра пятого курса я жила, как в тумане, в тоске, с постоянной сердечной болью. К счастью, мое душевное состояние не сказалось на экзаменационных оценках. Поделилась своей болью с подругой – сокурсницей Леной – и уговорила её поехать вместе со мной к Лёве домой, предварительно узнав его адрес в адресном бюро, которые раньше были на каждом шагу. Платформа «Северянин». Я ехала с тяжёлым сердцем. Звонок в дверь. Появляется на пороге. Удивлён, но внешне этого не показывает. Войти в квартиру не предлагает. Стоим с Леной буквально в дверях. На меня не смотрит. Смотрит и разговаривает с Леной. Чувствуется, что он несколько растерян, но в его глазах я не вижу победного ликования или иронии, которые можно было бы ожидать в подобном случае. Возможно, он думает, что у меня с головой не всё в порядке? Или ему неловко за моё появление в его доме? Он даже как бы сопереживает мне и осторожно спрашивает Лену, опасаясь услышать что-либо тревожное, вызванное моим душевным состоянием:

2
{"b":"700048","o":1}