Юра проголодался, но ел несмело, медленно разжевывая еду. Женщины молча смотрели на него. А когда он поел и выпил кружку молока, его снова спрашивали про Ивана. Как он там себя чувствует, не ранен ли, когда приедет домой?

Вечернее солнце опускалось уже за крыши, когда с работы вернулся старший Бондаренко. Михалыч, как называла его Олина бабушка, вошел во двор, щелкнул запором калитки. Юра с Олей сидели на крыльце и разговаривали. Вернее, говорил один Юра. Он повторял рассказ о ее отце.

Когда дед ближе подошел к ним, Оля дернула Юру за рукав:

— Гляди, дедушка наш пришел… Дедуль, а это Юра приехал.

Юра встал навстречу. Михалыч тихим, спокойным голосом, словно удивляясь, произнес:

— Так вот ты какой, Юра Подтыкайлов? — и как взрослому протянул ему руку. — С прибытием тебя. Устал небось?

— Нет-нет, что вы! Я с бойцами ехал, всю ночь и все утро спал.

— Дедуль, ты не спрашивай Юру про папу, хорошо? Я тебе сама все-все расскажу, ладно? А то бабушка с мамой просто замучили его.

— Там видно будет, — уклончиво ответил дед и направился в дом. В дверях он обернулся, сказал просто, доброжелательно: — Я, Юра, быстренько умоюсь с дороги, и мы потолкуем с тобой…

Дед прикрыл за собой дверь.

— Юра, пойдем погуляем? Я тебе город покажу, нашу школу. А то у меня настроение такое… Не очень, понимаешь?

Юра прислушался, как дед громыхал в сенях рукомойником, и отказался:

— Нехорошо получится, — сказал он тихо, но твердо. — Ему про дядю Ваню узнать хочется, а я уйду. Нечестно будет, обидится.

— Вообще-то ты прав, — вздохнув, согласилась Оля. — А потом сходим, ладно?

— Потом можно.

Некоторое время они сидели молча. Вскоре Оля не выдержала молчания:

— Ты книги любишь читать?

— Люблю. Особенно сказки.

— Я тоже сказки люблю. С ними хорошо мечтается.

Она снова печально опустила глаза. Юра чувствовал, что ее все время что-то тревожит, волнует.

— Что с тобой?

— Ничего.

— А почему до меня плакала? Обидел кто-нибудь, да?

Оля нахмурилась, опустила голову… Вдруг повсюду завыли тревожные гудки. Оля вскочила.

— Воздушная тревога!

Подбежала к окну!

— Мам, идем!

Повернулась к Юре:

— Мы у соседей в подвале прячемся, когда фашисты бомбят. А дедушка в своем погребе. Идем с нами, места хватит.

Юра не знал, что ответить, но почему-то решил, как дед скажет, так он и сделает.

Послышалась частая стрельба зениток и сразу приближающийся гул самолетов. Из дома торопливо вышла Катерина. Взяла за руку Олю, позвала с собой Юру. Но появившийся следом дед сказал:

— Ты, Катерина, иди с внучкой, а мы с Юрой в своем погребке пересидим, о жизни потолкуем. Так что идите, идите.

По шаткой крутой лесенке, вслед за Михалычем Юра спустился в погреб. Пахло сыростью. Дед засветил свечку, и Юра увидел маленький столик, прижатый к стене, рядом стояла коротенькая дубовая скамеечка, едва вместившаяся сюда.

Вдвоем уселись на скамеечку.

— А почему бабушка не идет? — спросил Юра.

— Она не спускается. Сколько раз объяснял ей, что пуля — дура, шлепнет — и поминай как звали! Она и слушать не хочет. Меня гонит, а сама не идет! Да и трудно ей спускаться, на сердце жалуется… Ну, Юра, расскажи про сына, время у нас теперь имеется, говори по порядку, не спеши.

Дед закурил, привалился боком к столу, уставился в одну точку и, слушая, медленно и глубоко затягивался дымом…

Где-то совсем рядом вздрогнула, загудела земля. Взрывы бомб, стрельба зениток, надрывный самолетный гул — все смешалось воедино.

Некоторое время Михалыч и Юра сидели молча, вслушиваясь и стараясь представить, что же творится наверху. А когда звуки боя стали удаляться, дед не спеша загасил цигарку, сказал веско:

— Видать, немец и у нас скоро объявится. Жмет, проклятый, со всех сторон, — помолчал с минуту и добавил с горечью: — По восемнадцатому году хорошо его помню. Кровавые следы оставил. А этот похлеще прежнего будет. Одним словом — фашисты!

Михалыч замолчал, задумался. Юра смотрел на него и чувствовал неотвратимое приближение новой беды.

— Что к нам приехал — молодец! Спасибо тебе. О твоей беде все знаем, сын написал. Живи, Юра, у нас как дома. — Дед прислушался к далеким разрывам. — Никак наше депо на станции Сновск бомбят. Я там, дорогой мой, всю жизнь работаю. С детства каждый уголок, каждая пядь земли роднее родного стали. А он, стервец, вторую неделю бомбами замучил. Подъездные пути ремонтировать не успеваем. Ну, ничего, соберутся наши силой, всыпят еще по заслугам — обратно фрицы бегом побегут. Наполеон и в Москве побывал, а что из этого получилось? То-то и оно! Народ наш не такой, чтоб его покорить можно. Так что, Юра, доскажи-ка мне про Ивана, как вы с ним расстались и когда?..

Вечером семья Бондаренко была в сборе. Ужинали поздно. С работы вернулась Маринка, сестра Ивана. Она работала в исполкоме инспектором. Энергичная и приветливая, она сразу понравилась Юре. Вела она себя так, словно давно знала Юру. Непринужденно и быстро выспросила про брата и снова собралась уходить.

Мать всполошилась:

— Ночь на дворе!

Дед посмотрел на Маринку и промолчал.

— Фашисты близко. Вот секретарь райкома с председателем и собирают актив. О чем пойдет речь, не знаю. Вернусь — расскажу. Ну все, я побежала, а то опоздаю.

— Чай хоть допей, — вздохнула мать.

Маринка отхлебнула глоток, накинула на плечи кофту и заторопилась к двери.

— Марин, — остановила ее Оля, — ты придешь провожать?

Маринка задержалась в дверях:

— Ой, Катенька, Оленька! Давайте простимся, а то вдруг не успею вернуться, и вы без меня уедете.

Она подлетела к Оле и Катерине, обняла обеих, расцеловала и убежала.

Несколько минут в доме царило неловкое, напряженное молчание. Нарушил его Михалыч. Он встал из-за стола, покашлял и сказал как бы между прочим:

— Значит, так, Катерина, решила эвакуироваться?

Катерина вздрогнула, прикусила нижнюю губу, кивнула головой. Юра понимал, что ей об этом не хотелось говорить; было неудобно перед родителями мужа, что она уезжает.

Их эвакуировали всем цехом, организованно, семьями. Начальник строго предупредил: не хныкать, не колебаться, раз Родина в опасности, значит, все приказы — закон для всех. И предупредил, чтоб явились на эвакуационный пункт без опозданий.

Так вот почему плакала Оля, догадался Юра. Значит, они уезжают!

— Может, Юра, и ты с нами поедешь? Вам с Олей будет веселее, поехали?

Юра в нерешительности посмотрел на деда. Но тот категорически отрезал, что мальчик останется здесь, а там жизнь подскажет, как поступить дальше.

Катерина с Олиной бабушкой ушли в другую комнату готовиться к отъезду. Взять нужно было только самое необходимое… Оля позвала Юру во двор. Дед тоже вышел следом, сел на крыльцо, закурил.

Вечерняя прохлада надвинулась незаметно. Звездное небо было чистое, спокойное, мирное. Словно и не было войны. Но в душе каждого таилась тревога — за завтрашний день, за будущую неизвестную судьбу, за все, что ожидало их впереди…

Катерину и Олю провожали на станцию дед с Юрой. На эвакуационный пункт пришли вовремя. Народу здесь собралось много. Хотя всех и предупреждали не брать лишних вещей, однако большинство людей были с огромными узлами, тяжелыми чемоданами.

Над станцией Сновск стоял тревожный человеческий гул. Кто-то кого-то просил, убеждал, уговаривал, давал советы, обещания.

Подошел поезд. Толпа качнулась и хлынула к вагонам. Послышался прощальный плач.

Катерина обняла деда, поцеловала в колючую щеку, чмокнула Юру и, смахивая слезу, подхватила чемоданчик. Поцеловала деда и Оля. Юре же подала руку, а у самого вагона ему шепнула:

— Как приедем, я обязательно тебе напишу. Только смотри — отвечай! И папе пиши. Хорошо, что мы ему общее письмо послали. Он будет рад, правда?

Юра кивнул. У него щемило сердце. Приехав в Щорс, он думал, что его война позади, а тут опять фронт не за горами, снова слезы людей, приближение новой беды.