Счёт на пальцах – низшая математика, первое, чему человек обучается после рождения, это начальный уровень математического аппарата, доступный даже ребёнку. Это уровень позволяет объяснить простые вещи: вроде правил игры в «двадцать одно» и правил поведения, связанных с этой игрой. Однако существенное количество людей эпохи Кали-юги застревают на этом уровне и во взрослом возрасте: именно этим и объясняется всё возрастающая популярность этого метода объяснения в современном мире. По определённым причинам, этот способ объяснения получил наибольшее развитие именно на той одной шестой части суши, которая непосредственно прилегает к Гиперборее: что как бы наводит на мысль о близости начальной математики к изначальной Традиции. Начиная с конца XX века, в России на пальцах легко объясняются не только направления внутренней государственной политики, суть международных отношений, производственные и экономические задачи, вопросы социальной и национальной идентификации населения, но даже удовлетворяются культурные и духовные запросы: о чём свидетельствуют как известный анекдот о телефонном звонке в прачечную, так и манера поведения существенной части религиозного клира.
Следующий этап математики – это арифметика, включающая, например, умение считать до ста и производить числовые операции в этих пределах (уровень, которым германская директива о введении в действие плана «Ост» времён Второй мировой войны предлагала ограничить образование на восточных территориях). Владение этим математическим аппаратом уже позволяет несколько расширить картину мира современника за счёт создания более сложных образов при помощи цифр и чисел: например, такой человек уже способен понять, что одиннадцатый айфон лучше десятого, и даже представить, насколько будет крут сотый, что позволяет поставить перед ним задачу дожить и накопить. Арифметика позволяет создавать несложные бизнес-планы, необходимые для удачного замужества или выгодной женитьбы, а также просчитывать (иногда даже в уме) количество и последовательность фраз и поступков, необходимых для подъёма на ступеньку-другую по социальной лестнице. Собственно, в позднюю Кали-югу, участниками которой мы все являемся, этот уровень математического аппарата свойственен для подавляющей части населения мира: что наводит на мысль о победе плана «Ост», хотя и другими методами, и на несколько более обширных территориях, чем это предполагалось его создателями.
Что же до более высоких уровней математического понимания, то в современном мире они доступны лишь немногим, что позволяет метапсихологу с чистой совестью отказаться от подробного разбора. Скажем лишь, что уровень математического аппарата кандидата физико-математических наук обеспечивает уже понимание мира в объёме, при котором лихорадочно-напряжённое выражение лица сменяется, наконец, расслабленной усмешкой. Уровень математического аппарата гения обеспечивает картину мира, позволяющую проигнорировать очередное приглашение придти и таки забрать свой миллион долларов. Хотя людям, незнакомым с этими уровнями, вполне может показаться (и не безосновательно), что высшая математика, включая матанализ, – это, строго говоря, тот же способ объяснения «на пальцах»: просто это распальцовка высшего уровня, где количество используемых пальцев составляет (две руки) в степени N.
Математический способ объяснения мира (и общение между людьми с использованием математического аппарата) характеризуется тремя особенностями.
Во-первых, этот аппарат мощно развит и постоянно продолжает совершенствоваться. Во-вторых, что вытекает из «во-первых», этот аппарат однозначен: он исключает возможность трактовать сказанное как Бог на душу положит. В-третьих, этот аппарат предельно демократичен: желающему понять мир через математику достаточно просто поднять качество своего аппарата до того уровня, который требуется для понимания мира в запрошенном объёме. Например, чтобы совершить чудо приворота, достаточно уметь подсчитать количество красных роз в покупаемом для любимой букете (для совершения дальнейших чудес уже потребуется волшебная палочка подлиннее – в математическом, разумеется, смысле). Уровни же владения математическим аппаратом, позволяющие за письменным столом производить пространственные и временные трансформации мира, по-видимому, высших пределов не имеют: хотя и на этом уровне за кефиром идти с авоськой в ближайший магазин придётся всё равно самостоятельно…
Таким образом, математический язык (который, в своём выше табуретки уровне, для большинства является совершенно «птичьим»), выступает практически идеальным средством понимания и объяснения мира, шаманством восьмидесятого градуса. А вот с философским языком, то есть вербальным, словесным способом объяснения мира (которым, как вы уже поняли, и намерен оперировать в своих манипуляциях автор), дело обстоит значительно хуже.
Начинается всё неплохо. Уже лежащий в кроватке младенец начинает произносить буквы алфавита, которые знает от рождения. Правда, буквы это исключительно гласные: «О-о», «У-у», «А-а», но зато, что важно, универсальные во всех языках мира. То есть любой новорожденный уже, в известной степени, полиглот и способен быть понятым родителями любой языковой группы (и младенцами, разумеется, тоже). Внимательный каббалист заметит (впрочем, внимательный волхв-хранитель праславянской буквицы заметит то же самое), что Бог наделяет человека от рождения только той частью языка, которая является его, языка, духом – то есть гласными. А вот ту часть языка, которая является его, языка, материей, то есть согласные буквы, человеку уже приходится осваивать, изучать, воспринимать от других людей, с учётом специфики того языка и культуры, в которой его угораздило родиться. То есть, как нам и показывает Традиция, дух универсален, а материя относительна и предельно обусловлена.
Для тех, кто не слишком понял суть предыдущего абзаца, проведём небольшой эксперимент. Прочтите фразу «Т хчшь скзть, чт нчг н пнл в прддщм абзц?»
Подобная фраза в древлесловенском езыке, а также в каббале (да и в Традиции в целом, поскольку всё прочее является лишь её манифестациями в конкретной культуре) – лишь неодушевлённая материя. Чтобы создать, предъявить и сделать доступной и понятной материю, её достаточно просто структурировать, – что сейчас и было продемонстрировано читателю. Но чтобы материю оживить, Голему необходимо налепить на лоб бумажку, взывающую к духу. Иными словами, чтобы сделать речь звучащей, её необходимо наполнить гласными: читателю предлагается самостоятельно завершить создание нашего маленького лабораторного Голема, заполнив гласными вышеприведённую фразу. Или оставить всё, как есть.
Попутно поясним, что одним из аспектов всемирного заговора, имеющего, как известно, целью выдать мрак за свет и хрен за огурец, стала подмена понятий и в характеристиках букв. Те буквы, которые несут информацию и структуру (то есть при помощи которых и можно прочесть слово), до заговора именовались гласящими. Те же, которые между ними потом вставляются (и без которых, в принципе, можно и обойтись), – согласующими (с учётом вышеприведённого примера это вполне логично). Однако заговорщики, как это обычно и происходит, всё поменяли с точностью до наоборот: гласящие стали согласными, а согласующие – гласными. Понятно, что такая подмена весьма напоминает действия революционного матроса в грозу семнадцатого года, который в хлебной лавке штыком заставляет перепуганного булочника менять местами хлеб на стеллажах, белый на место ржаного, а ржаной на место белого, «потому что у нас теперь власть рабочих и крестьян»: однако потомственные филологи, ещё помнящие, как обстояли дела во времена Золотого века, никак не могут простить нынешним хозяевам жизни этот акт перемен.
Один из носителей Традиции Михаил Булгаков в своём романе «Собачье сердце» описал, как происходит процесс освоения речи. При этом, для наглядности, автор показал не маленького ребёнка, и не его взросление в течение нескольких лет, а представил модель того, как это могло бы происходить в течение нескольких недель или даже дней. Превращаемый практикующим евгеником в человека пёс начинает своё обретение речи, так же, как и ребёнок, с выкрикивания гласных звуков: и это подтверждает мысль о первичности проявления духа даже в том, кто ещё не является человеком, так сказать, по форме.
