Я бежал и видел, как гибнет всё мною встреченное, что пыталось, вслед за Египтом, стать землями фараона или уподобиться им. Я проходил через изумрудные побережья Эллады, через величие и крах Рима, через венецианско-османский делёж Великого шёлкового пути, через рождение Нидерландов и ничью Алой и Белой Розы. Я видел как падали короны Карла Великого, Бурбонов, Габсбургов, Романовых. Последними изо всех встреченных мною Царств Египетских, уже в XX-ом веке, рухнули два, изначально задуманные как Рай земной. С ума они сошли по очереди, а погибли оба. Впавший в бесовство первым, напал на второго, укусил, был разбит и уничтожен. Но яд, попавший в рану, оказался смертелен: после победы второй заболел и через сорок лет умер. А я всё бежал и бежал…
Но вот, после стольких лет бродяжничества по свету, я вдруг с удивлением обнаружил под своими лапами тот же самый песок, и увидел прямо перед собой уходящую в небо пирамиду, с вершины которой резанул меня всё тот же самый, выпаливший египетскую пустыню, огненный глаз.
Круг замкнулся. Исход привёл меня туда же, откуда я бежал…
И тогда, вытянув глотку к повисшей над молчаливым Нилом луне, я издал тот вой, который для меня и мне подобных означает «Я здесь, братья! А вы где? Слушайте меня, о волки…»
Почему так случилось?
Почему река, вырвавшаяся три тысячи лет назад из каменного плена, не породила множество рукавов и потоков, не впала в великий океан, а описав петлю, хилым ручейком вернулась к своему истоку?
Зачем я нарисовал себе эту карту? Зачем я опять построил вокруг себя ту же тюрьму, из которой бежал?
Может, я просто всё это время носил её с собой?»
—…обенно эти вопросы важны для вас, если у вас есть очень определённое чувство, явное ощущение того, что всё, что происходило до этого, в том числе и непосредственно в вашей жизни – это не то, что вы хотите видеть, что многое или почти всё происходит не так, как следовало бы; если вы не просто предполагаете, что можно и нужно иначе, но почти в этом уверены; и если вы чувствуете или ощущаете в мире последних нескольких лет те перемены, тот некий перелом, о котором я сказал чуть выше.
–Да, есть такое чувство…
– В таком случае могу сказать, что предчувствие вас не обманывает, и думаю, что вы извлечете для себя пользу из нашего небольшого разговора.
– Спасибо, но скажите: а что вы думаете о…»
Глава 1. Необходимое философское и математическое обоснование исследования, или провод по понятиям
В конце концов, дело не в полемике
личного характера с каким-то сумасшедшим, а в том,
чтобы восстановить истину. Поэтому повторяю ещё раз,
что недопустимо выдумывать новые названия,
исходя из дословного перевода, когда у нас есть
всем известное отечественное – «сойка»…
Когда неспециалист и хулиган берётся не за своё дело,
то это наглость с его стороны. Кто и когда называл
сойку ореховкой? .. Сойка останется сойкой,
хотя бы ваш редактор даже наклал в штаны.
(Ярослав Гашек )
Философы, как известно, только объясняли мир, пока Карл Маркс не запретил им этого делать. Математики тоже объясняли мир, и продолжают это делать, поскольку им этого никто не запрещал.
Помещение этой главы в текст книги необходимо просто потому, что прежде чем объяснять предмет, надо договориться о методе. Как говорила (правда, по другому поводу) среднестатистическая продавщица или гардеробщица позднего советского периода «Вас много, а я одна». Любой оратор, начинающий делиться с аудиторией своими соображениями, рискует уже тем, что в аудитории могут оказаться люди, по субъективным причинам не способные к пониманию в рамках выбранного им метода. Или, чего доброго, наоборот, слишком способные.
В самом конце главы будет размещено Откровение. Однако попытка прочесть его без предварительной подготовки гарантированно приведёт к непониманию смысла, а непонимание может привести к потере интереса к содержанию книги в целом. Поэтому настойчиво рекомендуем читателю не отклоняться от последовательного восприятия: как говорил гашековский бравый солдат Швейк «Необходимо, чтобы из меня всё лезло постепенно, как из старого матраса, а то вы не сможете себе представить весь ход событий».
Итак, некий моложавый британский джентльмен, посасывающий трубку у камина запущенной холостяцкой комнаты в центре Лондона, слегка заносчиво объяснял своему новому компаньону по аренде жилья: «Я – детектив-консультант. Единственный в своём роде. Это моя профессия, я сам её изобрёл…»
Автору этой книги вздумалось назвать себя метапсихологом. Это моя профессия, я сам её изобрёл. Как говорил шевалье дю Валлон де Брасье де Пьерфон, «Я дерусь потому, что я дерусь». Я делаю то, что я делаю, потому, что уже давно перестал соотносить мотивы собственного поведения с собственной личностью: впрочем, это можно было понять из вступления к книге, представляющего собой, безусловно, просто смесь шизоидного бреда с языческим воодушевлением, на которую способен только снобствующий шаман-конспиролог с комплексом исторической вины.
Метапсихология, как можно понять из самого названия, является новой и качественно более высокой ступенью по сравнению с почившей в бозе архаичной наукой «психологией», изобретённой в конце XIX века в Австрии борцами за новый мировой беспорядок. Представьте человека, сидящего за столом и рассматривающего в микроскоп один образец за другим. При этом он с важным видом ведёт периодические записи, аккуратно сортирует рассмотренные образцы, и даже иногда впадает в счастливую задумчивость, представляя, как много его работа даст ему самому и миру: так человек исследует жизнь. Однако проблема в том, что ему даже не приходит в голову исследовать сам микроскоп, которым он пользуется: хотя именно характеристики, качество, да и просто исправность микроскопа и определяют, целиком и полностью, всё, что он видит, пишет, сортирует и думает. В голове человека смонтирован сложнейший микроскоп, но вместо того, чтобы обеспечить его адекватную работу, исследователь продолжает упорно перекладывать стекляшки перед окуляром. Как итог, рано или поздно он сталкивается с необходимостью выдать весь понаписанный им бред за результаты научного труда: и тогда он, с упорством, достойным лучшего применения, начинает натягивать сову на глобус. Зигмунд Фрейд, с именем которого связывают возникновение психологии, разумеется, ничего нового не изобретал: то обстоятельство, что человек постоянно врёт самому себе, и всем окружающим, по поводу подлинных мотивов собственных поступков, стало его неотъемлемым свойством сразу после того, как человек обрёл способность мыслить словами и ими разговаривать (в том числе, сам с собой). Однако, как справедливо утверждал Екклесиаст, хотя под луной и нет ничего нового, но рынок ждёт от нас прорывных решений, свежих продуктов и пилотных проектов: всему своё время, нужно только аккуратно собрать разбросанные камни после того, как уйдут в мир иной те, кто разбрасывал, после чего их можно будет выдать за свои. Этим и занялся австрийский доктор, презентовав под новым углом некоторые постулаты религий, шаманских практик и древнегреческой философии: а уж когда его кабинет наводнили сексуально репрессированные дамы, которые наконец-то услышали от него подлинную причину собственных регулярных истерик, и впервые почувствовали себя любовницами французского лейтенанта, Фрейду вообще стало не до теории; любой маркетолог подтвердит, что если проект выстреливает, то надо не дорабатывать продукт, а развивать продажи; или, как говорил в известном анекдоте некий прапорщик «Чего тут думать? Трясти надо!» Сам Фрейд уже при жизни подвергся довольно жёсткой критике со стороны, в том числе, и своих учеников Адлера и Юнга, а спустя сто лет его уже не пнул только ленивый, что, в частности, и отражено в известном анекдоте:
