Еще я смотрела документальные фильмы в Ютубе, где журналисты брали у Уэльбека интервью. Во многих из них он сидит с полузакрытыми глазами, затягиваясь имитацией сигареты (пока не увидишь, даже не представляешь, что такие существуют) с видом человека, которого совершенно не интересуют задаваемые вопросы. Не думаю, что кто-нибудь еще умеет выглядеть таким незаинтересованным, как Мишель Уэльбек, которого интервьюирует Би-Би-Си. В одном из этих роликов одна женщина сказала, что самая большая проблема, связанная с Мишелем Уэльбеком, это то, что он такой неинтересный. Это прозвучало фальшиво. Самой большой проблемой, связанной с Мишелем Уэльбеком, не может быть то, что он неинтересный, потому что тогда все решилось бы само собой. Самая большая проблема, связанная с Уэльбеком, это то, что он отвратительный тип, но интересный отвратительный тип. Я хотела сказать это Калисто, но это было невозможно. Постепенно я посмотрела все документальные фильмы, которые есть в Ютубе. Тогда я вернулась к телесериалам и выработала что-то вроде распорядка дня: я то читала, то смотрела сериалы, то просто ходила по дому и перебирала вещи Калисто.

Я по-прежнему ощущала свое полное одиночество в доме. После появления Милдред мне случалось, сидя на диване в сумерках, смотреть в темноту за окном, и тогда мне казалось, что кто-то стоит снаружи и заглядывает в дом. Такое может казаться, объясняла я себе, это самое естественное чувство, когда сидишь в освещенной комнате и смотришь в темноту. Я видела в окне свое лицо и улыбалась самой себе, пытаясь найти в улыбке ощущение уверенности. Но не получалось.

Однажды я позвонила в свою деревню подруге, с которой ни разу не говорила после отъезда в Стокгольм. Она рассказала, что в деревне меня обсуждают, что кто-то сказал, что я познакомилась в Интернете с кем-то из Стокгольма. «Что нового в деревне?» – спросила я. Подруга ответила, что ничего особенного не произошло, кроме того, что размазня вышвырнула Йонни из дома. «Где он теперь живет?» – поинтересовалась я. «Он живет в фургоне в лесу, недалеко от их участка», – ответила она. «И как он себя чувствует?» – спросила я. Она ответила, что не знает, что никто его уже давно не встречал, он больше не приходит в деревню по вечерам, и никто не видел в окрестностях его «субару». Еще моя подруга сказала, что надеется, что я не сменю диалект. Заговорить на новом языке – это как добавить еще один корабль к своему флоту, но смена диалекта больше похожа на измену родине.

– Можно отрубить пальцы, пятку и кости, чтобы нога влезла в туфельку, но туфелька останется туфелькой, а нога ногой, – сказала она. – Не забывай, Эллинор, что бы человек ни делал, нога все равно всегда останется ногой.

Вообще, больше всего в жизни у Калисто мне нравились будни и та рутина, которую нам удалось выработать. Когда он возвращался домой, мы ужинали, но до того, как сесть за стол, он обычно шел в спальню переодеться, а потом в ванную вымыть руки. Потом приходил на кухню. Мы садились за стол, Калисто наливал нам вина, а я расставляла тарелки. Ели мы в тишине. Калисто не замечал, что ест. Он не замечал и не чувствовал вкуса. Очень жаль, потому что я проводила довольно много времени на кухне, занимаясь ужином. Часто готовка отнимала у меня целых два часа. Я всегда всё очень тщательно продумываю, когда готовлю еду. Например, я даю уксусу пропитать салат, прежде чем налью в него масло, потому что добавленное масло ничему не даст впитаться. А Калисто иногда все съедал всего минут за пять. Ел он молча, с отсутствующим взглядом, как будто вместо того, чтобы думать о еде или о человеке рядом, перебирал в памяти, что он сделал за день, на каких встречах побывал, о чем напишет завтра, как ему вступить в спор с теми или иными людьми и стоит ли тратить на это силы. Иногда я спрашивала его о делах, но он отвечал односложно.

– Ты написал что-нибудь занятное? – могла, например, спросить я.

– Занятное?

– Да. Или интересное?

Он никогда не отвечал на такие вопросы и продолжал жевать, держа вилку над тарелкой. Через какое-то время я сдавалась и тоже умолкала.

После ужина Калисто говорил:

– Поставь посуду в мойку, я потом ею займусь.

Но я никогда не ставила посуду в мойку. После ужина я всегда наводила порядок на кухне. Иногда Калисто подходил ко мне сзади и обнимал, пока я мыла посуду. Иногда прижимал меня к себе и шептал мне на ухо:

– Ты придешь ко мне на диван, когда закончишь? Может, посмотрим какой-нибудь фильм?

Я домывала посуду, вытирала руки кухонным полотенцем, а потом шла в ванную и мазала их кремом для рук Clarins. Мой крем для рук – единственное дорогое косметическое средство, которое я покупала. Калисто говорил, что мои руки – самое красивое, что у меня есть. Кто-то другой, может быть, воспринял бы это как оскорбление, но не я. Я знаю, что он имел в виду, говоря это. Руки у меня одновременно сильные и мягкие. Такие руки могут выглядеть ни на что не годными, но при необходимости ими можно крепко ухватить, вцепиться намертво. Именно это Калисто и имел в виду. Намазав руки кремом, я шла в гостиную. Калисто лежал на диване, держа в руке пульт, и впервые после возвращения домой улыбался мне.

– Ложись сюда, – говорил он и похлопывал рукой по свободному месту рядом с ним.

Я ложилась, и он обнимал меня сзади.

– Что ты хочешь посмотреть? – шептал он.

– Не знаю, – отвечала я.

– Порно? – спрашивал он и, не дождавшись от меня ответа, включал порнофильм.

Кончив, Калисто брал пульт и выключал фильм, который теперь был абсолютно ни к чему. А потом просил прощения.

– Прости, Эллинор, за все.

– За что?

– За все. За то, что я так устал. За то, что я прихожу домой и трахаю тебя под фильм, а потом засыпаю. Прости. Просто я дико устал, но вместе с тем дико возбужден.

– Это ничего, – отвечала я. – Ты просто устал и возбужден. Если ты поешь, поспишь и займешься сексом, все будет хорошо.

После этого он уходил спать, а я еще какое-то время сидела смотрела телевизор. Так проходили дни и недели.

Я прожила у Калисто несколько недель, когда случилась история с Милдред. Сразу после обеда около калитки остановилась машина. Я подошла к окну посмотреть, кто там. К нам никто никогда не приходил. А теперь у дома стояла какая-то машина. Я подумала, уж не автор ли рукописи приехал, но это оказался совсем не он. Из машины вышел по виду шофер и открыл заднюю дверцу. Появилась женщина в короткой белой шубке. Ее лицо было скрыто большими черными солнцезащитными очками, а у шубы был толстый высокий воротник, доходивший до ушей. На женщине были узкие брюки, обтягивающие крепкие, мускулистые ноги и зад. Мужчина, который вел машину, протянул женщине нечто похожее на короткую белую палочку. Потом нагнулся сказать что-то на ухо, в ответ на что женщина кивнула. Мужчина снова сел за руль, завел мотор, отъехал на несколько метров и припарковался у обочины.

Я стояла у окна в гостиной и смотрела на улицу. Сердце так и колотилось в груди. Яркое солнце било в окно с южной стороны, погода была прямо-таки неестественно ясная, и мне приходилось щуриться, чтобы что-то разглядеть на свету. Я видела, что женщина все еще находится за забором, но теперь повернула лицо к дому. Сосны стояли прямо и тихо. Женщина немного повернула голову и посмотрела направо, где склон вел к морю. Потом она откинула голову, как будто глядя в небо. Огненно-рыжие темные волосы падали на плечи белой шубы. Женщина разложила палочку, которую дал ей шофер, и это оказалась тросточка для слепых. Ощупывая ею землю, женщина направилась прямо к калитке. Там она остановилась и достала из кармана ключ.

Моим первым порывом было позвонить Калисто, что я и сделала. Дрожащими руками я набрала его номер. Слушала в трубке гудок за гудком – никакого ответа. Стоя с телефоном в руке, я видела, как женщина входит в калитку, складывает трость и закрывает дверцу. Я понимала, что она направляется к дому. Спокойно, сказала я себе. Я не из пугливых, а она еще и слепая. Женщина теперь держала сложенную трость в руке, как будто это эстафетная палочка или свернутая газета. И шла легко и свободно, чего никак не ожидаешь от слепого человека. Я догадалась, что женщина, должно быть, точно знает расстояния между объектами, потому что, подходя к входу в дом, она остановилась, не выставляя руку, чтобы нащупать дверь. Порывшись в кармане, она достала ключи.