— Итак, о чём вы хотели спросить? – ни голос, ни жест – ничего не выдаёт этого узнавания, и всё-таки глаза говорят об обратном.

Пару секунд я молчу. Нет, я не думаю: вопрос давно сформулирован внутри меня. Просто решаюсь.

И, наконец, заговариваю.

— А если бы ваш близкий человек заболел…

Во рту сразу появляется железный привкус крови – в нынешнем состоянии мне не так-то просто выдавать речи; несколько сидящих поблизости людей оборачиваются на хрипловатый голос.

Напряжённая пауза; хочу ли я знать, что она ответит?

— Вы бы отвернулись?

— Ну, разумеется, нет, — кивает она. — Я бы сделала всё возможное, что только могла бы, чтобы как-то ему помочь или, по крайней мере, поддержать перед… неизбежным.

Люди, сидящие вокруг, наверное, думают, что я ищу какой-то моральной поддержки или совета. Они ведь прекрасно видят, что у меня «та же самая» болезнь; некоторые даже отодвинулись чуть подальше. Знали бы они...

Грустно улыбаясь, я гляжу ей в глаза. Врёшь. Отвернулась. Она тоже глядит на меня - и открывает рот первой.

— Но мы здесь собрались не для того, чтоб говорить о моей болезни. Она осталась в прошлом. Вы наверняка хотите услышать больше о моем творческом пути...

Ну, хотя бы не стала делать пиар на моей болезни и сообщать мне, что я непременно исцелюсь, если только последую её советам.

— Я не пытаюсь жить прошлым... и другим не советую это делать. Смотрите в будущее! — замечает она.

«Другим». Возможно, уже к утру эту фразу растащат по модным девчачьим пабликам, но я знаю, что она предназначена мне.

— А... – начинаю я, но тут микрофон уходит из моей руки.

— Парень, остынь, - советует мне кто-то из сидящих рядом. – Ты тут не один.

Я в лёгкой растерянности гляжу на микрофон, который уносят обратно, на неё, которая уже смотрит не на меня, а в зал, на всех разом и ни на кого в отдельности, сажусь на место.

— Ну, раз так, - слова без микрофона слышат только окружающие, и всё-таки из четвёртого ряда они могут до неё долететь, — желаю прожить это будущее полноценно и без сожалений о прошлом.

Её голова не поворачивается в мою сторону... Но, кажется, чуть вздрагивает. Или это мне показалось?

- Но всё изменилось для меня, - продолжила она, - только здесь, в столице. Именно здесь я нашла себя, свой путь, свои цели в жизни… А ещё - встретила Пашу Сербского, человека, который поддержал меня и не отступился в сложные времена, и который…

Вот же… Значит, это он её поддержал. Конечно - такая же звезда, пиар, рейтинги. Ему нужно выглядеть хорошим, а заодно давать СМИ пищу для обсасывания в виде их романа. А кто такой я?

Кто бы сомневался. Знакомое ноющее чувство начинает наполнять легкие, не давая мне даже как следует разозлиться на неё.

— Простите, — я снова надеваю очки и, встав, начинаю проталкиваться к выходу. Стоящая неподалёку охрана напрягается – вдруг я чокнутый фанат, вдруг сейчас начну прорываться на сцену к любимой звезде? – но, когда я, вырвавшись из ряда кресел, поворачиваюсь к выходу, расслабляется.

Около минуты – и вот я снова у раковины. Вовремя. Снова боль, снова лезвия в животе, в горле, во рту... Меня мутит и рвёт, хотя я так ничего и не съел за день, только выпил чай в кафе. Впрочем, организм, как всегда, находит, что исторгнуть наружу – кровь и какие-то бурые сгустки, о происхождении которых я предпочитаю не задумываться.

Руки снова сжимают раковину. Белую, блестящую, как и всё тут. Да уж, этот туалет – не чета тому, привокзальному и обшарпанному. Всё сияет, и зеркало начищено от души...

А только какая разница, если в нём всё равно отражается то же самое лицо?

Посмотреть на себя в зеркало я не успеваю. Перед глазами всё плывёт, и я ощущаю, что падаю.

Я открываю глаза. Голова болит – но это не та боль, к которой я привык; не боль от болезни, а просто... трещит череп. Кажется, при падении я неплохо стукнулся обо что-то.

Потолок над головой – белее белого; попытавшись оглядеться, я убеждаюсь, что этот цвет здесь – основной. Белые стены, белый свет люминесцентных ламп, белые занавески на окнах, белое одеяло. Подушку под своей головой я не вижу, но она наверняка тоже белая. А ещё накрахмаленная до хруста; мне в ноздри врезается этот специфичный запах.

Похоже, я в больнице. Пары секунд достаточно, чтобы осознать, что в руку что-то воткнуто. Капельница? Кажется, да. Вторая рука рефлекторно тянется, чтобы выдернуть из вены иглу.

— Стойте-стойте-стойте! – едва только я попытался сделать это, как дверь открылась и в палату вошла медсестра. Симпатичная, моя ровесница или чуть старше – впрочем, сейчас это едва ли имело значение. — Вам не положено.

— А мне не поможет, - хрипло заметил я в ответ. – Бесполезно. Чернокровие на последней стадии, что может сделать капельница?

— Это уж решит доктор, — решительно шагнув вперёд, медсестра кладёт ладонь на пластырь. – Но вам не положено самостоятельно отрываться от капельницы. Глядите, тут всего-то на пару минут осталось.

Что за дурацкий тон... она говорит со мной как с ребёнком. Но и я, наверное, хорош: «не поможет», «что может сделать?»... Мне-то всё равно, я уже смирился с тем, что долго не проживу, а вот у неё могут быть неприятности.

— Ладно, — я кивнул и вновь откинулся на подушку. — Где я, собственно говоря?

— Больница имени Лазаря Симницкого, - сообщила мне медсестра. — Вас доставили в вип-палату полтора часа назад.

Доставили? В вип-палату? Очень интересные дела. Если честно, я бы куда меньше удивился, очнись я в какой-нибудь там городской муниципальной больнице номер семь, в общей палате для острых больных с прямым выходом в морг. Или вообще в хосписе.

— Это же платная больница, так? – я поглядел на неё. – Не думаю, что я смогу...

— Всё уже оплачено, — улыбнулась медсестра профессиональной улыбкой. – Не нужно беспокоиться. Лежите и не напрягайтесь, помимо основной болезни, у вас ещё лёгкий ушиб с сотрясением.

То-то голова так болит... А девчонке нужно отдать должное: «основная болезнь». Ну, да, при безнадёжных больных обычно стараются не называть их болезнь вслух.

Но мне, конечно, снова везёт: мало мне чернокровия, так ещё и сотрясение на ровном месте заработал.

— Но я же... – я повёл свободной рукой, — Я ведь не обязан соблюдать режим и лежать тут...

С губ чуть не сорвалось «пока не сдохну», но я вовремя осёкся: нечего пугать человека.

— Процедуры, назначенные врачом, обязательны, — кивнула медсестра. — В прочее время вы можете ходить по территории больницы, однако вам рекомендовано...

Ох. Кажется, без откровенного разговора не обойтись.

— Я не об этом, - поморщился я, привставая на подушках. – Давайте честно. Я умираю, мне осталось не очень много. И я совершенно не хочу провести свою жизнь в больнице, даже такой дорогой и замечательной, как эта.

— Я поняла вас, — хорошо, хоть возражать не стала. – Доктор зайдёт к вам до окончания рабочей смены; вот с ним и поговорите на этот счёт.

— Но...

— Увы, я не могу сама решать такие вопросы, - чуть виновато улыбнулась она. – Но смена заканчивается через час с небольшим!

Действительно. Выступление Лики начиналось ранним вечером, и если я ещё какое-то время валялся в отключке... Да уж. За окном темнеет, несмотря на лето. Хорошо ещё, этот врач вообще на месте!

Секунд двадцать я просто неподвижно лежал, глядя на капли в капельнице. Последние.

— Хорошо, - согласился я. – Пусть так.

— Вот и прекрасно, — медсестра умело зажала иглу ваткой – и вытащила её из моей вены. – А теперь прижмите и подержите пару секунд.

Или что? Занесу заразу? Потеряю пару капель чёрной от Скверны крови?.. Эти формальности смешили меня, но я всё же выполнил её просьбу.

Вот и что я за целитель такой... Не способен исцелить самого себя.

Зато другого – могу. Полностью, быстро и крайне эффективно. Ценой своего собственного здоровья и, в итоге, жизни. Способность, полученная мной при пробуждении, работает очень просто: я забираю чужие болезни. Любые - от пореза на пальце до рака лёгких. Правда, забери я рак, у меня было бы больше шансов, чем сейчас.