–– А именно?!
–– В распоротое брюхо мула, когда оно ещё будет дымиться кровавым испарением, он положит больного герцога, а потом, вынув его из нутра животного, окунёт в ледяную воду!
–– Безумие! – затаив дыхание, выпалил Леонардо.
–– Как бы там ни было, я всё равно прошу тебя, Леонардо, не искать с герцогом встречи! – настойчиво повторил кардинал, собираясь уходить; он направился к двери, но у неё остановился. – Всё, что вы желаете передать герцогу, передам я!
–– Пусть пьёт горячее разбавленное вино с мёдом по бокалу через каждые четыре часа и ничего не ест, пока не почувствует облегчение!
–– Хорошо, я позабочусь об этом! – кардинал вышел из мастерской и уже за порогом, держась за ручку двери, обернулся; на его губах играла добрая улыбка. – Храни тебя, Бог, Великий Леонардо!
–– Благодарю вас, ваше Преосвященство!
Пожелать кардиналу ответного благополучия Леонардо не успел. Он захлопнул за собой дверь мастерской и ушёл. Медный колокольчик над входом пропел ему прощальную мелодию. Леонардо охватило тоскливое чувство одиночества и тяжёлой, давящей душу тревоги; такой, как двадцать девять лет назад во Флоренции, когда, уйдя из мастерской Андреа дель Вероккьо, он не знал, что делать и куда идти. Он остро ощутил, что его судьба напрямую зависит от судьбы дона Чезаре Борджа, и если случится так, что он умрёт, то, скорее всего, и его ждёт та же участь, потому что никто не простит ему, что он служил тирану.
Для Леонардо наступили тяжёлые дни мрачного ожидания. Из Ватикана кардинал Перуджи приносил плохие вести: Папе Александру VI становилось хуже с каждым днём; герцог Валентино борется за жизнь, но всё так, же пока находится на её краю. Он пьёт горячее, разбавленное с мёдом вино, как и рекомендовал Леонардо, и уже побывал в кровавой испарине распоротого брюха мула. Утром 16-го августа за Леонардо прибежал посыльный монах от лечащего врача Папы, епископа Ванозы, и просил его немедленно явиться в Ватикан. Оказалось, что, не зная, чем и как лечить слабеющего с каждым днём Александра VI, он прибегнул к знахарскому снадобью, – в простонародье называемому ведьминым, – из толчёных драгоценных камней; и Папе, наглотавшемуся этого порошка, стало ещё хуже. Боясь ответственности за его жизнь, епископ Ваноза, невзирая на ущемлённое достоинство собственного авторитета, решил в качестве последнего средства обратиться за помощью к Леонардо, послав за ним одного из своих доверенных монахов. «…И опять со мной происходит нечто невероятное, – думал про себя Леонардо, идя ярко освещёнными коридорами Ватикана в спальные покои Папы. – Я иду спасать человека, пытавшегося меня убить!..» В соборе Св. Петра служилась литургия во спасение Понтифика. Всюду курились фимиамы и ярко горели свечи. В покоях Папы несколько монахов, подгоняемые епископами Ваноза и Каринола, пытались отогнать от его ложа трёх мраморных догов и двух мастиффов, никого не подпускавших к их хозяину. Леонардо увидел, что шерсть собак потемнела, сделав их неузнаваемыми; они похудели, глаза налились кровью, а оскаленные пасти пенились жёлтой тягучей слюной, свисавшей с губ. Он понял, что Папа, видимо, пренебрегая сенешалями, чтобы не вызвать подозрения у сына Чезаре, свою пищу всё-таки давал пробовать собакам. Они были так же, как и он отравлены. Больные, они отказывались от еды, приносимой им монахами, и сделались невероятно злыми. Пять огромных псов накидывались на любого, кто входил в покои Папы.
–– И так каждый раз! – в сердцах сетовал епископ Каринола, глядя на покусанного монаха. – Уже всех кошек извели!.. Нечем их больше выманить из папских покоев… И огня они не боятся!..
И тут на их глазах все пять псов накинулись на одного монаха, желавшего выгнать их из покоев Папы, и стали рвать его на части. Своды Ватикана наполнились его нечеловеческим криком. Леонардо схватил первое, что ему попалось под руки: снял со стены большой железный факельник и размозжил им головы двух псов: дога и мастиффа; их истошные визги заставили остальных трёх собак бросить монаха и отскочить в сторону. Леонардо, не мешкая, кинулся на них, и псы, видя в руках человека грозное оружие, бросились от него вон из покоев. Они бежали по коридорам и залам Ватикана, в бешенстве кусая всех, кто попадался им на пути. Назад они не вернулись. Выбежав на улицу, они разбежались в разные стороны по улицам Рима, и потом среди горожан долго ходили легенды, что в образе этих трёх страшных собак вырвалась наружу из Папы Александра VI Борджа его дьявольская душа, подобно псу Церберу, охранявшему ворота Ада; считалось, что Рим надолго охватили объятия его дьявольской души, и все неприятности, происходившие в нём среди жителей города, связывались с этим явлением.
Леонардо, вставив на место факельник, наконец-то спокойно поприветствовал епископов Ваноза и Каринола и подошёл к ложу Папы. Монахи уже убрали из покоев двух убитых им собак и удалились сами. Тучный Александр VI лежал на спине, высоко задрав небритый подбородок. Его полуприкрытые глаза ввалились, кожа на лице покрылась пигментными пятнами, – Леонардо сразу понял, что ему осталось недолго видеть дневной свет. Папа что-то бормотал. Нагнувшись к нему, Леонардо чётко услышал слова латыни:
–– Sinite parvulos ad me vetnire*…– шептали его губы.
–– Что это?! – обратил Леонардо взор на епископа Ваноза. – Что он имеет в виду?!..
–– Просит, чтобы с ним поступили, как с римским Папой Иннокентием VIII, – чувствуя себя неловко и виновато разводя руками, ответил лечащий врач Папы. – Желает, чтобы в него перелили кровь младенцев… Бредит!
Леонардо отпрянул от Папы. Он с ужасом посмотрел на него, и в его глазах засверкали искры яростного гнева; лицо исказилось отвращением. Развернувшись и не говоря ни слова, он покинул покои, не удостоив взглядом ни его лечащего врача епископа Ваноза, ни его духовного наставника епископа Каринола. А они, всё поняв без слов, даже не попытались его остановить. Вечером 18-го августа Папа Александр VI Борджа скончался. В эту же ночь часть Церковного войска дона Чезаре ушла из Рима. А утром Леонардо получил письмо от герцога Валентино, которое ему принёс берровьер крепости Св. Ангела. «… Мой друг Леонардо, предостерегая меня от опасности очередного заговора, ты был прав, говоря, что человеческая изобретательность бесконечна, а моя самоуверенность – это моя ночь! – говорилось в нём. – Если б ты только знал, как я сожалею, что не послушал тебя!.. Мне стало легче, и я, благодаря твоему рецепту, выздоравливаю, но вряд ли теперь это мне поможет. Этой ночью я приказал Августо вывезти сухопутные галеры в Порто-Чезенатико, погрузить их на корабли и утопить в море подальше от берега. Я не хочу, чтобы они достались новому Знаменосцу Церкви, который, я уверен, повернёт их против нас с тобой!.. Мои дни пребывания в Риме, скорее всего, сочтены… Очередной Конклав кардиналов изберёт нового Папу, а меня низложат, поставив на моё место другого Знаменосца. Хорошо ещё будет, если меня не арестуют и не отправят в какую-нибудь из испанских крепостей доживать в ней остаток жизни… Мой друг Леонардо, что бы ни случилось, умоляю тебя: отрекайся от меня; я же буду утверждать, что принуждал тебя исполнять мою волю насильно: это необходимо для твоего спасения. Я верю, что мы ещё встретимся и продолжим начатое нами, но не законченное дело!..
Храни тебя Бог, мой друг Леонардо, и прости меня, что я не слушал слов такого мудреца, как ты!.. / Твой – всесилен в былом, а ныне слабее последнего жизненного вздоха – герцог Валентино/.» Леонардо долго не выпускал из рук письма, размышляя над ним и время от времени перечитывая его вновь. «Вот какие удивительные посылы преподносит судьба! – думал он, вспоминая эпизоды жизненных встреч с доном Чезаре Борджа. – Кто бы мог подумать, что он способен на такое великодушие и благородство? – его взгляд упал на надтреснувший бокал с осколком, стоявшие на столе. Он не убирал их с тех пор, как выставил их перед кардиналом Перуджи. – Неужели и впрямь сия чаша опять миновала меня?!..» – недоверчиво покачал он головой. И ему искренне – * Sinite parvulos ad me vetnire – не возбраняйте малым приходить ко мне. (Евангельская заповедь Иисуса Христа, обращённая к детям.)
