Леонардо и Мартелли вышли за ворота монастырских складов, и голос флорентийского гонфалоньера стал для них не слышен…
**** **** ****
Леонардо недолго думал над тем, какую картину ему нарисовать в новой зале палаццо Веккьо для флорентийских сеньоров, которую он оценил ровно настолько, насколько Пьеро Мартелли сможет договориться о её стоимости с Советом Синьории и её верховным правителем, гонфалоньером Пьеро Содерини. Он взял эпизод из победоносной битвы в войне флорентинцев против ломбардийцев при Ангиари, состоявшейся в 1440-м году, когда войско герцога Ломбардии, Филиппо-Мария Висконти, было наголову разбито, а его полководец Николо Пичинино позорно бежал с поля боя. Разумеется, такому замыслу Леонардо никто из флорентийских сеньоров не возразил, включая самого гонфалоньера, не только одобрившего замысел, но и даже сделавшего жест доброй воли встретиться с мастером и лично высказать ему своё одобрение, выдав при этом денежное жалование за предстоящую картину.
К работе Леонардо приступил немедленно, но из-за своей обычной тщательности в подготовке к ней – грунтовка стены, изготовление кистей по собственному образцу и масляных красок – вокруг него опять заклубились чёрные тучи недовольства флорентийского верховного правителя, оказавшегося невыносимым занудой, приходившего каждый день справиться о том, как идут работы, и отравлявшего ему сознание своим появлением. Поэтому картина опротивела Леонардо ещё до того, как он приступил к работе над ней. И всё-таки он отнёсся к ней со всей ответственностью, на какую был способен. Её сюжет он назвал про себя «Pazzia bestialissima», что означает «Бессмысленное зверство». На ней он изобразил всадников, дерущихся из-за знамени: его древко сломано, само полотнище разорвано в клочья; пять рук, схватившись за древко, тащат его в разные стороны; в воздухе скрещены сабли; кони, взвившиеся на дыбы, грызутся, а под их копытами, в кровавой грязи, озверевшие люди убивают друг друга, не подозревая, что сейчас сами будут раздавлены копытами коней. Человеческие искажённые лица, их открытые рты и сверкающие в ужасе глаза – всё в картине было настолько осязаемо, что любого зрителя, стоявшего с ней рядом, пробирала дрожь: ему казалось, что он слышит крики дерущихся, звон скрещенных сабель, дикое ржание коней и стоны умирающих…
До июля 1504-го года работа над картиной шла хоть и медленно, но безукоризненно; потом начало сбываться предсказание Леонардо, что картине покровительствует дьявол: 9 июля умер его отец, Пьеро да Винчи, и горе Леонардо было безутешным. «… В среду, 9-го июля 1504 года, в семь часов вечера, скончался мой отец, нотариус во дворце Подеста, сире Пьеро да Винчи, – записал он в своём дневнике дрожащей рукой, видно, как тяжело далась ему эта запись. – Скончался на восемьдесят первом году жизни, оставив после себя двенадцать детей: десять – мужского пола и двое – женского… На его губах играла улыбка, и, умирая, его последние слова прозвучали для всех неожиданно: я наконец-то счастлив, что возвращаюсь к тебе, моя милая, любимая Катарина!..» Слова ли эти послужили дальнейшим несчастьем для Леонардо или обыкновенная человеческая зависть его братьев и сестёр к тому, что он, незаконнорожденный, так и остался его самым любимым сыном, но они завели против него судебную тяжбу, желая, чтобы он отказался от той доли наследства, оставленной ему отцом по завещанию. Она показалась им чрезвычайно большой, а он, как незаконнорожденный, не имеет на неё права. Леонардо, привыкший за прожитую жизнь к постоянной борьбе и достаточно хорошо знавший к тому времени гнилостность своих родственников, не смутился их очередной мерзости и решил отстоять оставленную отцом память, приняв их вызов. Суды измотали его: из-за них остановилась работа над картиной. Братья и сёстры, видя, что он не отступит и его волю не сломить, пошли на ещё большую мерзость: они стали распространять о нём слухи, – видимо, вспомнив события тридцатипятилетней давности – о том, что он ворует с кладбищ трупы для анатомического сечения; он безбожник, занимающийся совращением детей. Они начали подбрасывать в палаццо Веккьо и у дома сеньора Пьеро Мартелли рисунки, на которых Леонардо был изображён совокупляющимся со своими учениками; чёрной клеветой, откровенно, позорили его мать, называя её «дьявольской потаскухой», соблазнившей их отца, и многое другое… И конца этим мерзостям не предвиделось. Леонардо проклинал суды и то, что втянулся в тяжбу, но позиций своих всё равно не сдавал. На улицах Флоренции многие горожане перестали с ним здороваться, некоторые даже шарахались от него в сторону и плевали ему вслед.
Но больше всего его ранило то, что из-за распространившихся вокруг него грязных слухов к нему перестала приходить Лиза. И не потому, что она его разлюбила, нет, – она по-прежнему его любила, как и он её, – он сам запретил ей приходить, пока не улягутся сплетни, которые могли легко перекинуться на неё и новорождённую девочку. Ими Леонардо дорожил больше, чем собственной репутацией. Каждый день он вспоминал златокудрую, голубоглазую Катарину и её звонкий голосок. Ей шёл уже второй год, и выглядела она очаровательно настолько, что даже привыкший обращаться с воловьими шкурами сеньор Джоконда, и тот, глядя на неё, растаял. Мерзкие сплетни, вращавшиеся чёрным смерчем вокруг Леонардо, не задевали его жены и родившегося ребёнка, и поэтому его невыносимая притязательность, ранее не дававшая моне Лизе покоя, постепенно улеглась; к тому же он по-прежнему боялся Леонардо, зная, что мастер влюблён в его жену и может за неё здорово наказать, тем более, это могло случиться в те моменты, когда он впадал в ярость и становился совершенно неуправляемым. Один из таких случаев сеньор Джоконда наблюдал у старинной церкви Санта-Кроче, неподалёку от палаццо Веккьо, где открылась новая школа мастеров живописи приехавшего из Рима мастера Пьетро Перуджино.
Леонардо возвращался с монастырских строительных складов собора Мария дель Фьоре, куда он часто наведывался, чтобы посмотреть, как у молодого двадцатидевятилетнего ваятеля Микеланджело Буанаротти продвигаются дела по преобразованию испорченной мраморной плиты в скульптуру. Его восхищало мастерство, упорство, а главное: быстрота Микеланджело, с которой он работал – пятиметровая человеческая фигура буквально на глазах появлялась из камня. Леонардо в сравнении с Колоссом, возводимым в Милане, и подумать не мог о такой быстроте. Хотя его медлительность оправдывалась тем, что он, наряду с Колоссом, работал над «Тайной Вечерей», обустраивал праздники вельмож Медиоланского Двора и герцога Людовико Сфорца, занимался строительством каналов и публичного дома и ещё множеством дел, отрывавших его от основной работы. Однако ни одна из этих объективных причин не принималась во внимание флорентинцами, судачившими о том, что Микеланджело превзошёл в ваянии Леонардо. И зрелый мастер теперь может довольствоваться отныне только лишь насмешками – они-то, насмешки, в дополнение к клеветническим сплетням, распространяемым его братьями, и стали той искрой, воспламенившей его гнев, когда он проходил мимо школы мастеров Пьетро Перуджино. У её дверей на улице толпились его ученики и среди них три старших брата Леонардо: Антонио, Франческо и Пьеро, показывавших на него пальцем, при этом громко отпускавших язвительные оскорбления и смеявшихся над ним. Леонардо, уставший от насмешек, истерзанный издёвками братьев и флорентинцев, ставшими за последнее время для него невыносимыми, сам не заметил, как его захлестнула волна настоящего звериного бешенства и как он оказался в центре этой толпы; как в считанные мгновения расшвырял их в разные стороны, кому выбив зубы и сломав челюсти, кому переломав рёбра; а кому едва посчастливилось остаться в живых, так как он чуть было не свернул им шеи. Не смог утихомирить Леонардо и подоспевший к месту его расправы над насмешниками и отряд берровьеров городской джустиции, во главе с их капитаном Джузепе Раймондо, горделиво восседавшим на коне и повелительным тоном отдававшим им приказания, – он первым оказался среди жертв городских стражников правопорядка. Леонардо с такой силой врезал кулаком по рёбрам его лошади, что она, похоже, ни разу не испытывавшая подобной боли от самых острых шпор своего наездника, шарахнулась вбок; её ноги заплелись, и она с громким ржанием рухнула на землю вместе с седоком, издавшим вместе с ней истерический вопль испуга. Далее: ни один из рядовых берровьеров джустиции не рискнул подойти к Леонардо даже на расстояние протянутого копья. Они стояли и безысходно тупо смотрели, как он расправляется с последними, расползавшимися от него в разные стороны насмешниками; каждый из них, разумеется, думал в этот миг только о том, что, слава Богу, гранитный кулак этого мастера не коснулся их мягкой для этого дела физиономии. Сеньор Франческо Джоконда, наблюдавший за расправой Леонардо от угла палаццо Веккьо, думал о том же… Прекратили эту бойню, выскочившие из школы мастеров друг Леонардо мессере Пьетро Перуджино и его ученик Рафаэль Санти. Увидев их, Леонардо застопорил расправу, и душивший его гнев утих. Он глядел на них в упор, ожидая, как принято в таких случаях, осуждения за причинённое людям увечье. Но такой реакции от Пьетро Перуджино не последовало. Он прошёлся между охающих полутрупов, перешагивая через некоторые из них, потрясая им указательным пальцем, не будучи уверенным, что хоть кто-нибудь из них, стенающих и полуживых, его слышит.
