– Слушай, ма, – говорю я Фелиси, – ты, наверное, думаешь, что я влез в какую-нибудь политическую историю... Это не так, честное слово, и я не знаю, почему тот парень нашпиговал мое пузо свинцом.
Фелиси вытирает с моего лба пот и говорит:
– Не волнуйся.
Но она быстро понимает, что ее совет производит на меня такое же впечатление, как стихи на корову. Она меня знает, и ей известно, что я не могу не психовать, когда меня пытается кокнуть первый встречный...
– Что ты хотел сказать этой странной фразой: «Я понял его глаза»? – спрашивает она. – Ты повторял ее несколько дней...
Я подскакиваю:
– Несколько дней! Так сколько же я тут провалялся?
– Три недели.
Я не верю своим ушам.
– Это правда, – шепчет Фелиси. – Ах, мой бедный малыш, я так перепугалась...
Я раздумываю над вопросом, который она мне задала.
– "Я понял его глаза" означает, что, прежде чем тот тип начал стрелять, я заметил в его взгляде огонек, который горит в глазах тех, кто собирается прикончить себе подобного. Я не могу это объяснить, но ошибиться невозможно...
Закончив говорить, я улавливаю легкий шорох в глубине комнаты. Немного поворачиваюсь и замечаю моего коллегу Берлие, разговаривающего с толстым коротышкой в белом халате.
Мой приятель подходит ко мне.
– Ну что, теперь ты работаешь мишенью?
У него торжественный вид. Лысый череп тихо поблескивает при свете ламп, большой нос шевелится, в синих глазах, спокойных и наблюдательных, горит огонек любопытства. Он явно не понимает, как это Сан-А, ас из асов, мог так подставиться.
– Слушай, – шепчу я, – у меня на пузе должна быть отличная «молния», так что извини, но смеяться мне больно..
Его аристократическое лицо оживляется.
– Так что же с тобой произошло? Признаюсь, я ничего не понимаю. После воздушного налета тебя нашли в вагоне метро, плавающим в собственной крови, как выражаются газетчики. Прости мое любопытство, но я бы хотел знать, как ты дал себя подстрелить.
Я быстро выкладываю свою историю.
Берлие отводит глаза.
– У тебя есть соображения о том, почему это случилось?
Понимаю, к чему он клонит.
– Никаких. С самого начала оккупации я сижу тихо. Если бы ты мог меня просветить, то доставил бы мне большое удовольствие.
Он наклоняется ко мне.
– Не мели чушь. Ты состоишь в подпольной группе?
Тут я начинаю злиться.
– Ты совсем чокнутый! Я же тебе говорю, что сидел тихо, как новорожденный. Спроси Фелиси... Я не выхожу из дома. Мне даже кажется, что в моих мозгах начали расти грибы. Слушай, ты же знаешь, что от такого старого друга, как ты, я бы не стал ничего скрывать! Эта стрельба в метро оставляет меня в полном недоумении.
На этот раз Берлие, похоже, поверил.
– Ничего не понимаю, – говорит он.
В этот момент меня охватывает слабость. Ко мне приближается медсестра.
– Его лучше оставить в покое, – говорит она. – На сегодня хватит.
Она наклоняется надо мной, и это позволяет мне увидеть, что груди у нее – просто пальчики оближешь. Она дает мне понюхать какую-то гадость, и я сразу же чувствую себя лучше.
– Слушай, Поль, – говорю я коллеге, – как только я смогу держаться в вертикальном положении, моей первой заботой будет найти мужика, принявшего мой пупок за «десятку» своей мишени. Хочу тебе сказать сразу, что, когда я его найду, – изрешечу, как дуршлаг.
Пока Берлие чешет затылок, я любуюсь своей сиделкой. Я пока еще не знаю, в какой больнице нахожусь, но могу вас уверить – дело здесь поставлено отлично. Если эта девчоночка не является сестрой-близнецом Мисс Европы, то тогда она уж точно – модель Жана-Габриеля Домерга. Люблю платиновых блондинок с такими формами и с такими белыми зубами. В голом виде она должна очень радовать глаз...
Что особо приятно – у этой киски совсем не строгий вид. Она охотно смотрит на меня и улыбается с выражением, которое не нуждается в комментариях.
– Послушай, – спрашивает вдруг мой коллега, – может, кто-то хочет тебе отомстить?
Он, очевидно, шутит.
– Если бы до войны, – отвечаю я, – мне предложили пересчитать всех парней, готовых молить бога о том, чтобы я попал под паровоз, пришлось бы давать мне в помощь профессионального счетовода, но я тебе клянусь, что за последние годы все переменилось. Я потерял все контакты с уголовным миром.
– Тогда, возможно, произошло совпадение.
– Не очень убедительное объяснение.
– Ты можешь предложить что-то получше?
– Ну...
Он пожимает плечами.
– Тогда...
Я уж не знаю, что подумать.
– Во всяком случае, – говорит он, – есть очень простой способ восстановить контакт с тем, кто в тебя стрелял. Мы попросим одного нашего приятеля из прессы напечатать твое фото в его газетенке, приплюсовав к нему сообщение, что на доблестного комиссара Сан-Антонио было совершено покушение, но он выжил. Если того типа заинтересует факт, что он тебя не добил...
Фелиси вскрикивает.
– Ну да, – возражает она, – и он поспешит выпустить ему в живот остаток обоймы!
Берлие жестом успокаивает ее.
– Он только попытается это сделать, но предупрежденный человек стоит двух.
– Да, – говорю я, – но покойник, даже предупрежденный, не стоит и использованного билета третьего класса.
Берлие пожимает плечами.
– Даю тебе бесплатный совет, – заявляет он. – Ты же знаешь, что тип с волосами бобриком все равно будет интересоваться твоим здоровьем. Ты можешь поберечь свои кости и уехать отсюда прямо сейчас...
Он протягивает мне руку и подмигивает.
– Поправляйся быстрее!
– О'кей!
Фелиси меня целует, и они оба выходят из палаты.
Я остаюсь наедине с моей нежной сиделкой.
– Не двигайтесь! – шепчет она.
Тут я ей убедительно объясняю, что, когда вижу такую куколку, как она, у меня начинается щекотка в спинном мозге. Поскольку девчушку удивляет то, что вчерашний кандидат в мертвецы разговаривает таким языком, я считаю своим долгом пополнить ее образование, открыв, что парни вроде меня могут иметь брюхо, под завязку набитое свинцом, но если у них осталось хоть три грамма мозгов, они продолжают любоваться формами красивой девушки.
Она становится более красной, чем рак, обучающийся плавать в кипятке. Сестричка явно неравнодушна к комплиментам, а я люблю девушек, неравнодушных к тому, что я им рассказываю. Зато девок, принимающих свою задницу за Пантеон, я просто на дух не выношу!
