Наташа села на траву, положила рюкзак на колени и уткнулась в него лицом. Люся опустилась рядом и просто сидела и смотрела вдаль. Вокруг жужжали шмели и мухи, пахло травой. Солнце припекало, грея колени, выглядывающие из-под коротких юбок. Мир был слишком хорош, чтобы уходить из него навсегда. Это так несправедливо – умирать, когда так хочется жить, когда вокруг всё благоухает и звенит от счастья. Наташа всхлипнула. Интересно, а как это, знать, что ты завтра умрёшь и больше никогда ничего не увидишь и не почувствуешь? Как это знать, что завтра все проснутся утром, как обычно, примутся за свои повседневные дела, а тебя уже не будет в этом мире? Как это, знать, что ты просто уснёшь и больше никогда не проснёшься? Этот мир больше никогда не распахнёт для тебя свои объятия, ты канешь в пучину небытия, несуществования. Тебя просто больше не будет. И возврата из этого состояния нет. Наташа почувствовала, как по её телу пробежал холодок, несмотря на то, что солнце припекало всё сильнее. Наташа поёжилась. Люся погладила Наташину ногу.

– Наташ, ты вся в мурашках. Ты что, замерзла?

Наташа непонимающе посмотрела на Люсю, потом на свои ноги. Они и в самом деле были покрыты мурашками. Наташа обняла свои колени.

– Я не знаю, Люська. У меня сейчас такие мысли в голове. Даже не думала, что такие могут быть. Весь мир как будто покрасили чёрными красками. Я не верю, что смогу теперь когда-нибудь чему-то радоваться.

***

Копытов, Кузнецов, Шебакин и Лысенко вывалились из школы. Рюкзаки полетели на газон. Туда же полетели пакеты со сменкой. Дурацкие правила не позволяли приходить в школу без сменки, даже несмотря на то, что погода была идеальная и испачкать пол было просто невозможно. С утра при входе в школу стояли дежурные и проверяли у каждого сменку. Если сменки не было, отправляли домой. Никакие ухищрения не помогали, потому что дежурные про них знали, а рядом еще обязательно стоял кто-нибудь из учителей и зорко следил за процессом проверки. Поэтому приходилось таскать с собой ненавистную сменку даже в теплое и сухое время года.

– Да здравствует свобода! – закричал Копытов.

– Ура! – подхватили остальные.

– Слушай, Лысый, а ты на дело точно идёшь? – спросил Копытов.

– А я пока ещё думаю. Чисто теоретически это дело, конечно, интересное, но надо брать в расчет риск, которым мы все себя подвергаем, – сказал Лысенко.

– Лысый, ты давай прикидывай быстрее, а то без тебя всё пройдет. Пропустишь такое событие, – сказал Шебакин.

Ребята подхватили рюкзаки и пакеты со сменкой и зашагали подальше от школы. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

– Пацаны, – сказал Лысенко. – Я бы на вашем месте не стал брать с собой девчонок, потому что они все такие трёпла. Сегодня сходим – завтра весь посёлок будет знать про наши дела.

– Вот лично я с ним согласен, – подхватил Шебакин. – Бабы – это зло.

– Как говорится, шерше ля фам, – ввернул Лысенко.

– Во-во, – сказал Шебакин.

– Так ведь позвали их уже, – сказал Кузнецов. – Куда теперь от них деваться?

– Да не пойдут они, пацаны, – сказал Копытов. – Вы список вообще видели? Все зассали.

– А если припрутся? – спросил Кузнецов.

– Давайте решать проблемы по мере их поступления, – сказал Копытов.

Лысенко наклонился, чтобы завязать развязавшийся шнурок на кроссовке. Копытов подскочил к нему сзади и отвесил ему пинка.

– Копыто, я тя ща урою! – заорал Лысенко.

Кузнецов и Шебакин заржали.

– Лысый, ты сначала очки сними, прежде чем урывать-то будешь, а то ненароком разобьются, как до дома-то добираться будешь? В первую канаву упадёшь, – орал Копытов.

Лысенко подскочил к Копытову сзади, запрыгнул ему на спину, обхватив коленями живот, и начал его душить.

Шебакин с Кузнецовым загибались от смеха.

– Лысый-то, Лысый-то разъярился, – кричал Шебакин. – Щас он Копыто оприходует.

– Я сейчас тебя оприходую, Шеба, – крикнул Лысенко, не отпуская Копытова.

Шебакин скрючился от смеха.

Немного успокоившись, ребята продолжили путь.

– Слушайте, пацаны, а где Сусанин? – спросил Кузнецов.

– Ой, и правда, Сусанина нет, – сказал Шебакин. – Наверное, новенькую в болото повёл.

– Вы видели, как он на неё сегодня пялился? – заметил Кузнецов. – Я думал, у него глаза выпадут.

– Да это весь класс заметил, – сказал Копытов. – Не ты один такой внимательный. – Серафимова, наверное, уже позеленела от злости. У неё ж теперь конкурентка появилась.

– Да ну, – отмахнулся Шебакин. – Чё там за конкурентка? У Серафимовой хоть подержаться есть за что. У неё сиськи, никак, третий размер, а эта… мосол ходячий.

– На вкус и на цвет, как говорится, товарища нет, – сказал Лысенко. – Мне, например, Алиса понравилась.

– Ну всё, – заржал Копытов. – У Лысого с Сусаниным теперь война. Они теперь, как рыцари, на копьях сражаться будут из-за новенькой.

– Да ну тебя, Копыто, – обиделся Лысенко. – Никто ни с кем сражаться не собирается. Я сказал, что она ничего. Но не до такой степени, чтобы из-за неё драться с кем-то. Это вам всё сиськи да жопы подавай, а девушка… в девушке должна быть загадка.

– В девушке должны быть сиськи, Лысый, – сказал Копытов. – А всё остальное – лишнее.

– Да дебилы вы. Чё еще сказать? – махнул Лысенко рукой, как бы прекращая разговор.

– Серый, ты козла-то нашёл, а? – спросил Шебакин Кузнецова.

– Нашёл, обещал же.

– Всё принесешь, как требуется?

– Зуб даю, – сказал Кузнецов и щелкнул ногтем по переднему зубу.

– Замётано, – сказал Шебакин. – Ну по домам тогда? В одиннадцать на кладбище?

– Давайте, пацаны, – сказал Копытов и пошел в сторону своего дома.

Все остальные тоже разошлись в разные стороны.

***

Клава стояла в цеху на бутылках. «Господи, – думала она. – Да когда же это кончится?» Бутылки мелькали перед её глазами неровными рядами. Изо дня в день одно и то же. От монотонного движения конвейера начинала кружиться голова, глаза болели. Ноги от постоянного стояния то ли деревенели, то ли становились ватными – было уже не разобрать. Даже мысли как будто куда-то пропадали из головы, усыплённые движением бутылок. Шлёп – акцизная марка на движущейся бутылке. Шлёп – вторая. Акцизные марки были нововведением. Раньше никаких марок на водку не клеили. Стояли себе бутылки в магазинах без всяких там марок, а тут вот нате, марки надо клеить. Надо было успевать, чтобы на каждую проходящую мимо бутылку была наклеена марка. К концу конвейера все бутылки должны были попасть промаркированными. Перед Клавой на конвейере стояли еще Оксана, Валя и Таня – молодые девчонки, только со школы. Так как Клава стояла последняя, то на все проходящие мимо нее непроклеенные бутылки она обязана была шлёпнуть марку иначе бутылки к концу конвейера придут непромаркированными. Ей казалось, что бутылок без марок слишком много, если учесть, что перед ней стоят целых три человека. Такое впечатление, что они вообще не работают, а просто треплются языками. Клава злобно посмотрела в сторону филонящей троицы. Точно, стоят, еле шевелятся, будто парализованные. Другое дело она, у нее руки летают туда-сюда. Она даже думать не успевает. Все движения доведены до автоматизма.

Из задумчивости Клаву вывел голос начальницы ОТК Людмилы Анатольевны.

– Клавдия, это что такое? – Людмила Анатольевна ткнула в лицо Клавы бутылку с наклеенной акцизной маркой.

Клава взглянула на бутылку. Марка была наклеена криво.

– Кто так клеит? Да за такое руки надо оторвать. Такое впечатление, что вы тут водочными парами надышались или вообще где-нибудь хряпнули, пока никто не видит. Клеят кое-как, а потом переклеивай за ними. Да вы вообще видели, сколько у меня там брака?

– А вы чего на меня кричите? Я тут одна, что ли, клею? – разозлилась Клава. – У меня все марки ровно приклеены. Это вы вон той троице претензии предъявляйте.

– Я их всем предъявляю, – заорала Людмила Анатольевна. – Вы сюда работать пришли, а не баклуши бить. Если что-то не устраивает, вас тут никто не держит. На ваше место желающих очередь во весь посёлок выстроится. В общем, там целый штабель брака стоит. И вы его сейчас переклеивать будете, – закончила Людмила Анатольевна.