Эсхатологический манер больше характерен для монотеистических религий, вроде христианства (новой историко-религиозной вехой становятся писания Нового Завета, а их посланцем – Иисус Христос) и ислама (схожими образами мессий являются Иса и Махди), но предпосылки к развитию андрогинного архетипа обрисованы и в политеизме. Так у индонезийцев, уже с имеющимся ассортиментом богов в своём собственном пантеоне, был и тот, кто стоял выше всех остальных; бог Макар олицетворял собою того же Otiosus’а, т. е. он не был никак заинтересован в деятельности своих родственников и людей, но самим своим существованием, отражал отверженность от Мужского архетипа. Отход от Мужественности – это провозглашение амбивалентности природы Макара – его нельзя было счесть ни лунной, ни солнечной ипостасью, а из заложенных в него функций он исполнил всего одну – это взял, да сотворил некогда мир – с тем учётом, что уже имелся ряд более перспективных для поклонения богов. Однако не смотря на их наличие, культ небесного Otiosus’a каким-то образом всё продолжал существовать²⁴. Возможно, тогда никто и не мог понять, по кой такой причине, изначальные боги ещё старались казаться актуальными; никто и не осознал бы их значимости, если бы вскоре не принёсся архетип Андрогинности с мифами об эсхатологии. Влияние Otiosus’a и создание разного рода обществ – это прецедент для полагания только на что-то человеческое (мессию) и на посвящение себя в его учение (аналог тем братьям, возделанных на почёте гелиотропных богов), показывая, что вовсе не обязательно слушать одних только богов, а можно внимать и вокабулам их посланника.

Так осуществилась интеграция трёх первых архетипов и возрос новый вопрос: «Для чего же проповедовать эсхатологию, если нет уверенности, что следующий виток истории окажется более привлекательным?» Столь полезное замечание упразднялось тем, что человек уже на стадии развёртки из себя Андрогинности ощущал кристаллизацию следующего архетипа и от нарастающего внутри напряжения, крепла вера, что конец света – это не более чем конец мирского и образование чего-то божественного, а точнее – райского.

Мифология Космичности

Архетип Косма – это тяга человека к освящению каких-то мест, дабы из самого простого, ничем не примечательного пространства возделать что-то святое. Храмы, церкви, места силы и многое-многое другое – это попытки воспроизвести на нашей греховной землице что-то святое и безгрешное, словно бы произвести нечто похожее на утерянный когда-то рай. Восстановление райской целостности есть предназначение познаваемого внутри нас Косма. Космическое архэ вмещает в себя все мифы категории «Золотого века».

Именно с предвосхищением мифов о временах, когда «трава была зеленей», многие как раз-таки и соглашались повиноваться тем мандатам, прописанным в учениях мессий. Устранение старой космической гармонии принималось за уничтожение всего грешного в человеке и в своём новом, очищенном от всех проступков, облике, оставалось лишь ожидать наступления золотых времён, условием возникновения которых выколачивалась некая райская обитель. Мифы о восстановлении когда-то потерянной целостности имеются практически во всех мировых религиях: в иудаизме место о грехопадении отведено павшим Адаму и Еве, Великому Потопу и спасшемуся в ковчеге Ною, подарившего новый, пока ещё незапятнанный греховностью, человеческий род; шумерский Новый Год заменял бытие в грехе на очищенный от согрешений аналог²⁵.

Эсхатологичность вкупе с идеей восстановления чего-то райского презентует психическую установку современного человека в отправлении себя в те далёкие времена, когда всё пребывало в неразрывной целостности, а история была движима не конкретно отобранными событиями и личностями, а универсалиями, лежащими в основе любого видимого феномена – культурно сложившимися архетипами²⁶. Так и хочется сознанию возвратиться во времена, когда миром правил не рационализм, а мифы; всякая ночь представала не тёмным временем суток, а обновляющей мир экпирозой²⁷; принятие пищи осуществлялось не с целью преисполниться энергией, а предаться ритуалу, как на великом платоновском пиру; празднование каких-то событий признавалось повтором некогда случившихся событий в прошлом с целью их актуализации в настоящем. Этим и многим другим мы тешим себя, но в большинстве своём, лишь бессознательно. Далеко не все доходят до покоящейся в нас мифологической настроенности и оставаясь в удалённости от подобного осмысления, уже успевшим завидеть все эти закономерности остаётся только одно – это обосновать всё узнанное ими архетипически, т. е. посредством тех универсальных сущностей, которые конгруэнтно единят в себе общую историчность с индивидуальной. На примере первого рода истории познаётся история каждой личности и сейчас, я хотел бы поведать вам, мои дорогие, то, как я пришёл к формированию предоставляемых вам на обозрение выводимых архетипов. Вот какова история юнца, попустившегося на несвоевременное развитие и расплатившегося за это здоровьем, как физическим, так и духовным.

Кризис – это смерть, но не бойтесь, не ваша…

Самый простой пример: если нам нужно что-то поместить куда-то, это куда-то должно быть свободным и ничем не занятым, тогда что-то спокойно встанет на своё почтенное место, но придёт время и с что-то придётся распрощаться, тем самым давая зелёный свет новому нечто. Неопорожнённый сосуд нельзя наполнить дважды, как и нельзя было допускать, чтобы одни категории мифов ютились рядом с соседними. Отрекаясь от поверхностных объяснений о том, что, несмешение разных мифологем обусловливалось культурной модой и исторической событийностью, высвечиваемая в данной работе идея синтеза мифологического умонастроя с нашим архетипическим содержанием даёт предпосылку мыслить об определённой закономерности развиваемого внутри архетипа с его интерпретацией в мифах. С этой позиции, если одна мифологическая категория рано или поздно сменялась другой, точно такой же процесс происходил и с архетипами; отмирало одно начало, рождалось какое-то новое. В мифологическом контексте такое явление получило название эвгемеризма, подразумевающего, что источник любого мифа – это сюжет события или жизнь какой-то реально существующей когда-то личности. Миф брал, да и абсолютизировал подобные истории, чтобы память о прошедшем не просто сохранилась, но стала некоторым объектом для веры и вдохновения.

Эвгемеризм – это мифологический ars moriendi²⁸, когда одна мифологема теряла свою актуальность и заменялась какой-то другой и такое умерщвление объяснимо тем, что происходил внутренний акт периодизации архетипов. Тот же ars moriendi в соотношении с архетипами – это переживание человеком возрастного кризиса.

Моя история была такова, что мифологически я повторил некогда описанный каббалистический миф о грехопадении. Как написано в Сефер ха-Зоар²⁹, после согрешения, душа Адама расщепилась на 600 тысяч частиц и каждая частичка, как и уничтоженная цельность, преподавалась в качестве отдельной души. На момент этого самодробления, мне было неведомо, что я грешу, нахожусь в тесной взаимосвязи с архетипами или чем-то подобным; мои действия были скорее интуитивными и полагаться мне приходилось на те знания, которые худо-бедно, но были как-то уложены в моей черепушке. Тогда я страстно увлекался практикой осознанных сновидений и вхождениями в некоторого рода трансы с полным отсутствием телодвижений. И вот, в одну из ночей, когда сон был не к чёрту, а интерес к трансцендентным сферам столь высок, мне удалось расколоть своё «Я» на множество, так сказать, «я». Эти крошечные «я» были чертами моего характера, которые мне было очень не просто принять. Можно даже сказать, я не принимал и не собирался их принимать, но в тот же момент понимал, что не выйдет избавиться от чего-то неприятного в себе, покуда последнему не будет объявлена битва в открытом поле. Так я и порешил сойтись в яростной схватке со своими отщеплениями. Число противников было невелико – всего двенадцать и каждый олицетворял какое-то качество: образы я обозначал то одиночеством, то гневом, страстью или же разнузданностью.