С этими словами старая ведьма удалилась, оставив леди Линдон в слезах; я узнал об этом разговоре во всех подробностях от компаньонки ее милости и возлагал на него большие надежды.

Итак, благодаря мудрому воздействию маркизы Типтоф, от графини отвернулись все ее друзья и родственники. И даже когда ей пришлось ехать ко двору, первая дама страны, августейшая королева, встретила ее с такой подчеркнутой холодностью, что бедняжка, воротясь домой, слегла от огорчения. Можно сказать, само королевское величество поощряло интриги и способствовало планам бедного ирландского искателя приключений; ибо рок достигает своих целей с помощью как больших, так и малых орудий, и судьбы мужчин и женщин свершаются неподвластными нам путями.

Я всегда буду считать тактику миссис Бриджет (в ту пору любимой горничной леди Линдон) верхом изобретательности; я был столь высокого мнения о ее дипломатических способностях, что, едва став хозяином линдонских владений, уплатил ей обещанную сумму (я человек чести и, чем нарушить слово, данное женщине, предпочел занять эти деньги у ростовщиков под чудовищный процент); итак, едва я достиг желанной цели, как взял миссис Бриджет за руку и сказал:

– Сударыня, вы проявили беспримерную верность, состоя у меня на службе, и я от души рад отблагодарить вас, как и обещал; но вы дали доказательства такой незаурядной ловкости и лицемерия, что я не могу оставить вас на службе у леди Линдон и прошу вас сегодня же покинуть этот дом.

Что она и сделала, перейдя во фракцию леди Типтоф, и с тех пор поносила меня на всех перекрестках.

Но я должен рассказать вам, в чем заключалась ее удачная выдумка. В сущности, это был самый простой ход, но таковы все гениальные решения. Как-то леди Линдон пожаловалась ей на свою судьбу и на мое позорное, как она изволила выразиться, обращение с ней, и тут миссис Бриджет сказала:

– Почему бы вам, ваша милость, не написать молодому джентльмену, объяснить ему, какое зло он вам причиняет? Взовите к его чувствам (по общему мнению, это глубоко порядочный человек – весь город говорит о его великодушии и щедрости), попросите отказаться от преследований, которые причиняют столь невыносимые страдания лучшей из женщин. Умоляю вас, миледи, напишите ему! Я знаю, у вас такой изящный слог, я не раз плакала, читая ваши письма; мистер Барри чем угодно пожертвует, лишь бы но доставлять вам огорчений.

И, конечно же, ловкая служанка не пожалела клятв в подтверждение своих слов.

– Вы в самом деле так думаете, Бриджет? – спросила моя возлюбленная госпожа и тот же час, не теряя времени, настрочила мне письмо в самой своей подкупающей и трогательной манере:

Зачем было писать это письмо, если не для того, чтобы я ответил на него лично? Моя достойная союзница сообщила мне, где я могу встретить леди Линдон, и, следуя ее указаниям, я нашел свою богиню в Пантеоне. Здесь я наново разыграл перед ней дублинскую сцену, показав, как, при всем моем ничтожестве, велика моя власть и что энергия моя неистощима.

– Но, – прибавил я, – я так же велик в добре, как и во зле; и столь же нежный, преданный друг, как и опасный противник. Я сделаю все, что вы ни попросите, но не приказывайте мне от вас отречься. Это не в моей власти. Покуда мое сердце бьется, оно принадлежит вам. Это – моя судьба, ваша судьба! Оставьте же бесполезную борьбу и будьте моей. Прекраснейшая из женщин, только с жизнью моей заглохнет эта страсть: прикажите мне умереть и меня не станет. Угодно вам, чтобы я умер?

На это она сказала, смеясь (будучи женщиной живого темперамента, не лишенной чувства юмора), что отнюдь не хочет, чтобы я наложил на себя руки; и тогда я почувствовал, что она моя.

Ровно через год, 15 мая 1773 года, мне выпала честь и счастье повести к алтарю Гонорию, графиню Линдон, вдову покойного досточтимого сэра Чарльза Линдона, кавалера ордена Бани. Мы обвенчались в церкви св. Георгия на Ганноверской площади, обряд был совершен капелланом ее милости, его преподобием Сэмюелем Рантом. За церемонией последовали великолепный ужин и бал, коп были даны нами в нашей резиденции на Беркли-сквер, а на следующее утро моего выхода ожидали: герцог, четыре графа, три генерала и множество избраннейших представителей лондонского общества. Уолпол написал пасквиль на наш брак, Селвин острил над ним в «Какаовом дереве», старая леди Типтоф, хоть и первая настаивала на нем, кусала себе локти, а юный Буллингдон, теперь это был четырнадцатилетний верзила, – когда графиня позвала его поцеловать папочку, погрозил мне кулаком и сказал:

– Он – мой отец? Я предпочел бы назвать этим именем любого лакея вашей милости!

Мне оставалось только смеяться над яростью мальчика и старухи, равно как и над пасквилями сент-джеймских острословов. Я отправил пламенное описание нашей свадьбы матушке и моему дядюшке, добрейшему шевалье. Достигнув вершины благоденствия, заняв в тридцать лет, единственно благодаря моим заслугам и энергии, самое высокое положение в Англии, доступное человеку, я решил до конца моих дней наслаждаться жизнью, как и подобает знатному джентльмену.

Приняв поздравления от наших лондонских друзей, – в то время люди не стеснялись своей женитьбы, как это наблюдается сейчас, – мы с Гонорией (которая так и сияла от счастья и в которой я обрел очаровательную, веселую и сговорчивую подругу) отправились проведать наши владения в Западной Англии, где я еще не бывал. Выехали из Лондона в трех каретах, заложенных четверней каждая; представляю, как возрадовался бы дядюшка, увидев на их панелях ирландский венец и древний герб рода Барри – рядом с короной пэров и всеми регалиями благородного дома Линдонов.

Перед отъездом из Лондона я испросил высочайшего соизволения присоединить к моему имени имя моей прекрасной супруги и с того времени принял титулование «Барри Линдон», каковым прозваньем и надписал эту историю моей жизни.

Весь путь до Хэктонского замка, самого обширного и самого древнего владения наших предков в Девонширском графстве, мы совершили с той размеренной, неторопливой обстоятельностью, какая и подобает представителям высшей английской знати. Впереди поспешал курьер, заботившийся о наших привалах по всему пути следования; мы торжественно располагались на отдых в Эндовере, Илминстере и Эксетере и только на четвертый вечер, к самому ужину, подъехали к старинному замку с воротами, изукрашенными в том ужасном готическом вкусе, который приводит мистера Уолпола в такой неописуемый восторг.

Первые дни совместной жизни – обычно тяжкое испытание для новобрачных; я знавал супружеские пары, ворковавшие, как голубки, всю последующую жизнь, тогда как в свой медовый месяц они только и делали, что ссорились по пустякам. Я не избежал общей участи: во время нашего путешествия на запад страны леди Линдон изволила на меня гневаться всякий раз, как я доставал трубку и выкуривал ее в карете; я пристрастился к табаку, будучи солдатом Бюловского полка, и навсегда сохранил эту привычку; а еще леди Линдон изволила на меня обидеться как в Илминстере, так и в Эндовере за то, что вечерами я приглашал хозяев «Колокола» и «Льва» распить со мной бутылку-другую. Леди Линдон была дама надменная, а я терпеть не могу в людях гордыни, и, смею вас уверить, мне удалось в обоих случаях одержать победу над этим ее пороком. На третий день нашего путешествия я только мигнул, и она сама, своими руками, зажгла спичку и, глотая слезы, поднесла ее мне; а в Эксетере, в гостинице «Лебедь», она стала совсем шелковой и смиренно спросила, не угодно ли мне вместе с хозяином посадить за стол и хозяйку? В другой раз я приветствовал бы это предложение – миссис Боннифейс была недурна собой, но мы ожидали к обеду лорда епископа, родственника леди Линдон, и чувство приличия не позволило мне внять просьбе моей супруги. Из уважения к нашему клерикальному кузену я посетил вместе с ней вечернюю службу и принял участие в подписке на какой-то особенный орган, который изготовлялся для собора, причем двадцать пять гиней записал от ее имени, а сто – от своего. Таким образом, я с первых же шагов завоевал популярность в графстве; и приходский каноник, удостоивший со мной отужинать, ушел после шестой бутылки, икая от полноты чувств и желая всяких б-б-благ б-бчблагочестивому джентльмену.