Я уверен, что мое описание придется не по вкусу кое-кому из ирландских патриотов, которые не допускают, чтобы нагота их родины была выставлена на поругание, и гневаются на каждое нелицеприятное слово правды. Пустое! Ведь я говорю о старом Дублине, когда он был еще жалкой провинцией; иная третьестепенная германская столица показалась бы по сравнению с ним порядочным городишком. Правда, в нем и тогда уже проживало триста пэров; имелась у него и своя палата общин, и свой лорд-мэр с олдерменами; и шумливый, буйный университет с головорезами-студентами, которые учиняли по ночам дебоши, не гнушались знакомства с каталажкой, воевали с зловредными наборщиками и ремесленниками, совершая над ними обряд крещения, и задавали тон в театре на Кроу-стрит. Но я слишком долго вращался в лучшем обществе Европы, чтобы якшаться с этими шумливыми дворянчиками, и был слишком светский джентльмен, чтобы вникать в дрязги и интриги лорд-мэра и его олдерменов. В палате общин имелся с десяток приятных людей. Мне и в английском парламенте не приходилось слышать более удачных выступлений, нежели речи Флуда, Дейли и Голвея; Дик Шеридан, хоть он и не мог похвалиться тонким воспитанием, был все же на редкость забавный и веселый сотрапезник, я, пожалуй, не встречал лучшего; и хотя во время бесконечных речей Эдмунда Берка я преспокойно засыпал, приходилось мне слышать от людей сведущих, что Берк – человек незаурядных способностей и что в свои более удачные минуты он становится даже красноречив.

Вскоре я уже развлекался как мог и не упускал ни одной возможности повеселиться, какие только доступны приезжему в этом гиблом месте и позволительны джентльмену; посещал Ранела и ридотто, не говоря уже о вечерах у лорд-мэра где на вкус человека с изысканными привычками слишком много пили и мало играли. Вскоре я стал завсегдатаем «Кофейни Дейли» и гостиных местной знати и с великим удивлением заметил в высших кругах города те же явления, которые поразили меня в его низших кругах еще во время первого злополучного посещения Дублина – а именно, повсеместно наблюдающуюся нехватку денег и несообразное обилие долговых обязательств и векселей, ходивших по рукам, мне отнюдь не хотелось ставить против них мои гинеи. Женщины и здесь увлекались игрой, но упорно не платили карточных долгов. Когда старая графиня Трампингтон проиграла мне в «кадриль» десять гиней и предложила вместо денег собственноручно подписанный чек на ее агента в Голвее, я с изысканной галантностью поднес эту записку к свече. Зато, когда та же графиня снова пожелала со мной играть, я сказал, что готов к услугам ее светлости, как только прибудут ожидаемые ею деньги; до тех пор покорнейше прошу меня извинить. И этому правилу я следовал все время моего пребывания в Дублине, поддерживая вместе с тем свою репутацию игрока и забияки. Я говорил всем у Дейли, что готов играть в любую игру – с кем угодно и на что угодно, драться на рапирах, скакать верхом (при условии равного веса), стрелять влет или по мишени – в последнем виде спорта ирландцы той поры не знали себе равных, особенно если мишень была живая.

Разумеется, я не мешкая отправил нарочного в моей ливрее в замок Линдон с письмом к Ранту, прося у него самых подробных сведений относительно здоровья и расположения духа графини Линдон, а также с чувствительным и красноречивым посланием к ее милости (я перевязал его волоском из той самой пряди, купленной у ее горничной), заклиная вспомнить былые дни и заверяя, что Сильвандр верен своим клятвам и никогда не забудет Калисту. Ответ графини меня не удовлетворил, он звучал уклончиво и неясно, ответ же мистера Ранта, хоть и был достаточно ясен, еще меньше порадовал меня своим существом: оказалось, что милорд Джордж Пойнингс, младший сын маркиза Пойнингса, вызванный в Ирландию, как близкий родственник, по делу о завещании покойного сэра Чарльза Линдона, весьма недвусмысленно ухаживает за его вдовой.

В Ирландии того времени существовал своего рода неписаный закон крутой и короткой расправы, весьма удобной для лиц, жаждущих неотложного правосудия, газетная хроника дает тому немало свидетельств. Неведомые личности, укрывшись за кличками, такими, как капитан Метеор, лейтенант Буйволова Шкура или прапорщик Сталь, забрасывали лендлордов грозными письмами, и если кто-нибудь пренебрегал их требованиями, жестоко с ним расправлялись. В южных графствах свирепствовал знаменитый капитан Гром – он, очевидно, сделал своей специальностью добывать супруг тем джентльменам, кои, по недостатку средств, не имели шансов понравиться папашам своих избранниц или по недостатку времени, предпочитали обойтись без долгих и сложных ухаживаний.

Я нашел своего кузена Улика в Дублине в незавидном положении, – он растолстел и окончательно сел на мель; его преследовали ростовщики и кредиторы, он ютился по углам и выходил только к вечеру, чтобы отправиться в Замок или ближайший трактир сразиться в карты; но это был все тот же славный, бравый малый, и я намекнул ему на мое увлечение леди Линдон.

– Графиня Линдон! – воскликнул бедняга. – Вот уж подлинные чудеса! Я и сам вздыхаю по одной молодой особе из Бэллихэкских Килджоев с приданым в десять тысяч фунтов, – леди Линдон ее опекунша. Но как может парень, у которого и штанов-то порядочных нет, мечтать о такой невесте? Я мог бы с таким же успехом сделать предложение самой графине.

– Не советую, – оборвал я его, смеясь, – человек, который на это осмелится, раньше умрет! – И я рассказал ему о своих планах касательно леди Линдон. Честный Улик, немало дивившийся моему широкому образу жизни, моим приключениям и связям в аристократических кругах, узнав о моем намерении жениться на самой богатой невесте в Европе, был окончательно сражен подобной смелостью и предприимчивостью.

Я поручил Улику отправиться под каким-нибудь предлогом в окрестности замка Линдон и сдать в ближайшую почтовую контору письмо, которое написал, изменив свой почерк; в этом письме я приказывал лорду Джорджу Пойнингсу немедленно убираться восвояси, предупреждая, что большой приз не для таких, как он, что в Англии вдоволь богатых невест и никто не позволит ему похищать их из владений капитана Метеора. Получив с почтовой оказией безграмотное послание, написанное на грязном клочке бумаги, молодой лорд, будучи человеком не робкого десятка, конечно, лишь посмеялся.

Однако, на свое несчастье, он вскоре объявился в Дублине; за ужином у лорда-наместника был представлен шевалье Редмонду Барри; перекочевал вместе с ним и другими джентльменами в клуб Дейли, и здесь в споре о родословной одной лошади, в коем, по общему признанию, я был прав, вспыхнула ссора, приведшая к дуэли. С самого приезда в Дублин у меня не было еще ни одной встречи, и все любопытствовали, заслуживаю ли я своей громкой славы. Я никогда не хвалюсь заранее, зато уж, когда нужно, не промахнусь; и бедный лорд Джордж, у которого была твердая рука и зоркий глаз, но только выучку он прошел в неповоротливой английской школе, стоял, как овечка, перед острием моей шпаги, покуда я выбирал место для удара.

Моя шпага пробила его кирасу и вышла из спины. Упав, он сердечно протянул мне руку и сказал: «Мистер Барри, я был неправ!» Мне стало не по себе от такого признания, ибо спор затеял я, и с предумышленной целью закончить его поединком.

Рана месяца на четыре уложила его в постель, и та же почта, что доставила леди Линдон сообщение о дуэли, принесла ей послание от капитана Метеора, гласившее: «Это – номер первый».

– Ты, Улик, – сказал я, – станешь номером вторым!

– Хватит и одного! – ответил мой кузен.

Но у меня уже созрел план, как облагодетельствовать этого честного малого и в то же время продвинуть мои собственные планы касательно вдовы.

Дядюшке так и не простили участия в походе Претендента в 1745 году, и поскольку приговор не был с него снят, он не мог вместе с любящим племянником воротиться в страну наших предков; доброго старого джентльмена ждали здесь если не казнь через повешение, то в лучшем случае гадательное прощение после долгой и томительной отсидки. И так как во всех моих житейских затруднениях я привык опираться на его опыт, то и обратился к нему в эту критическую минуту, испрашивая у него совета в вопросе моей женитьбы на вдове. Я сообщил ему про ее сердечные дела, как они описаны в предыдущей главе, рассказал, что она отличает юного Пойнингса и забыла старого поклонника, и в ответ получил письмо, богатое мудрыми указаниями, коими не преминул воспользоваться.