– «Это еще почему? Мы же одна команда. Посмотрите: скольких нам удалось убедить, пусть не сразу начать жить заново, но хотя бы остановиться и подумать».
– «С теми: да, а с этим солдафоном спорить бесполезно: он сам кого хочешь перекодирует на запой, – наотрез отказались дежурные по женсовету».
– «Ну, что ж; придется мне одному».
– «Попробуйте, батюшка, а после увидите, как мы были правы».
Священник постучал в обитую рваной клеенкой дверь майора.
– «Входи, не заперто, – гаркнул зычный командный голос».
– «Маяковский!» – удивился Глеб.
Он вошел в обшарпанную квартиру. Когда-то здесь жила семья офицера. Теперь же все свободное пространство на полу, под столом и даже пустая детская кроватка были заставлены стеклотарой из – под выпитой водки.
– «О, поп! Пузырь принес?»
– «Нет, я к вам по-другому поводу».
– «Ладно, на первый раз прощаю. Хорошо, что у меня еще есть заначка, – майор с шумом выудил из угла полную бутылку «беленькой»».
– «Ну че: вздрогнем за ВДВ?»
– «Я на службе не пью. У меня к вам разговор».
– «Без тоста разговаривать не буду!» – отрезал начхим.
Глеб слегка пригубил свой стакан.
– «Э, кончай халтурить! Тебе, что западло выпить за ВДВ?»
Пришлось Глебу забыть о сане и пить с майором наравне: спасенная душа важнее.
Они сидели, крепко подпитые в обнимку в десантных тельняшках:
– «Вот скажи, Глеб, как жить дальше, ради чего? Страну просрали: сдали америкосам на блюдечке с голубой каемочкой! Армию просрали: молодежь необстрелянную бросили волкам на убой! Где справедливость: я тебя спрашиваю? Ответишь: сам к тебе молиться пойду, если надо: левой ногой перекрещусь! – упертый майор попу. – Ты же советский человек, а значит атеист. Какого хрена ты в рясу влез?»
Глеб: – «Я не влезал в рясу. Я пошел на службу Вере. А Вера для меня прежде всего: Совесть, а Совесть у меня по Имени Отчеству. И отношусь я к ней с Уважением и это помогает мне в самые трудные дни остаться живым чувствительным человеком. Я хочу быть нужен людям. Стране, Армии. И ногой креститься не надо: кощунство это. А насчет безысходности, я тебе так скажу: было уже такое и наши отцы, и деды сумели пережить и переломить ситуацию».
– «Это когда?» – майор уперся на Глеба стеклянным взглядом.
– «А хоть, когда: можешь Наполеона вспомнить, можешь Гитлера. Каждый раз одна и та же схема».
– «Блин, Глеб, ты какой-то шибко ученый. Говоришь какими-то загадками».
– «Разъясняю: при Наполеоновском нашествии дошли до Москвы. При Гитлеровской оккупации тоже».
– «И в чем прикол? Оружие у них лучше или Тактика?»
– «Одного оружия и тактики мало. Нужен еще боевой дух, настрой на Победу».
– «Так откуда им взяться, если ты сам говоришь, две войны отступали, аж до самой Москвы?»
– «Потому и отступали, что не были готовы. А когда дух противостояния вызрел: воспряли духом и, стиснув зубы, пошли на неприятеля с почти с голыми руками. Ты в курсе про парад седьмого ноября сорок первого года?»
– «А, ну что все правительство на трибуны вышло, Сталин речь произнес…».
– «Не все сохранилось в кинохронике».
– «Как не все? А было еще что-то?»
– «Было, Михаил: в небе самолет летал с иконой Божьей матери, на кремль небесных защитников иконы разрешили вернуть, в уцелевших церквах молебен на победу над Супостатом разрешили. Впервые за годы репрессий».
– «Не знал. Слушай, правда не знал. Ты знаешь, Глеб, с тобой пить не интересно».
– «Это почему же?»
– «Я с тобой пью, а водка на пользу не идет: только трезвее становлюсь. Голова начинает работать».
– «Так, а водка не для пользы была придумана…».
– «А для чего: для сугреву?»
– «Нет, в мороз не греет».
– «Тогда для чего?»
– «Чтобы не думать».
– «Слушай, Глеб, извини, приятно было познакомиться, но сейчас уходи. Мне правда нужно подумать, как жить дальше», – майор опустил кудрявую голову, с проседью на жилистые руки и уснул.
Глеб. Стараясь не разбудить спящего. Тихонько вышел из дома майора, на улице уже была глубокая ночь.
Похороненный раньше времени. Госпиталь вчерашних друзей. Невеселый концерт по заявкам
Священник прибыл в полевой госпиталь с очередной партией тяжелораненых десантников.
Пока санитары перекладывали солдат на носилки и уносили в приемный покой, отец Глеб подошел к пожилому хирургу.
Врач в халате с засохшими бурыми пятнами крови устало курил самокрутку.
– «Здравствуйте. Владимир Петрович. Угостите табаком».
– «Здравствуйте, батюшка. Снова к нам, что привело вас на этот раз, прибыли кого-то исповедать?»
– «Да нет, привез партию тяжелораненых десантников. А, чо, есть безнадежно больные пациенты?»
– «Увы, да. Вчера ночью привезли одного. Очень плохой. Бредит. То по-русски матерится, то на чеченском зовет кого-то. Наверное, разведчик. В очень плохом состоянии. Вы бы его посетили. Лекарств мало, может с вашими молитвами и душевным настроем сможет выкарабкаться».
– «Обязательно навещу, Владимир Петрович», – пообещал священник.
Глеб прошел в приемный покой, узнал, в какие палаты определили бойцов его полка и направился в отделение реанимации.
Молоденькая медсестра с темными кругами под глазами от постоянного недосыпа усталой походкой подвела его к обреченному:
– «Вот он. Не имени. Ни фамилии, ни звания не знаем. Наш патруль наткнулся на него на взорванном блокпосту».
Глеб сел поближе к раненому и уже собравшись читать молитву, взглянул на бойца. Священника прошиб холодный пот:
– «Резван, ты? Как ты здесь оказался?»
Резван на минутку пришел в себя:
– «А, Глеб, ряса тебе идет», – и потерял сознание.
Вместо небольшого промежутка времени Глеб просидел у пастели больного до самого утра. Резван то приходил в сознание, то снова проваливался в небытие.
В короткие моменты сознания он пытался шутить:
– «Никогда не думал, что меня будет отпевать поп».
– «Молчи Резван, молчи: береги силы. Никто тебя отпевать не собирается. Мы еще погуляем на твоей свадьбе. У тебя две племянницы. Тебе нельзя умирать. Держись ради них. Кто их выведет в люди, если ты сдашься?» – успокаивал раненого друг детства.
– «Ты меня не сдашь «федералам»? – Резван строго смотрел в глаза Глеба. – Если решил, давай валяй, я не обижусь. Я свой долг выполнил».
– «Прекрати. Я никому не скажу. Выздоравливай. Бог тебе судья, а я не вправе судить людей искалеченных несправедливой войной…».
На следующий день поддержать раненых бойцов приехали патриотически настроенные завучем школьники. Мальчишки и девчонки хором спели военную песню прошлых лет. На звуки музыки и детских голосов стали со всех палат прибывать пациенты. Кого-то за отсутствием обеих ног, на руках принесли друзья. Кто-то без одной руки приковылял на костылях.
Дети, прибывшие воодушевить героев и настроить на победу, впервые увидели обратную, жестокую правду войны. Вместо обещанных завучем героев в орденах на новеньких гимнастерках, зал наполняется искалеченными молодыми людьми. Лучшими из тех, чье поколение вместо строительства новой, благополучной жизни, бросили под нож Смерти…
Девушка солистка с большими бантами всхлипнула на середине куплета. Окрашенные тушью слезы черными каплями упали на белоснежный школьный фартук…
К концу куплета дети рыдали вслух. Они пытались покинуть помещение, наполненное прогорклым запахом лекарств и боли, но не могли этого сделать, т. к. со всех сторон были плотно взяты в кольцо покалеченные жестокой войной такими же детьми, как они сами…
Отец Глеб протиснулся к импровизированной сцене, повернулся лицом к залу:
– «Товарищи бойцы, прошу прощения за то, что прерываю выступление детского хора. У меня в соседней палате умирает школьный товарищ. Мы с ним случайно здесь встретились. Я хочу прочитать молитву и попросить защиты у Господа за моего друга, за вас и, сообща помолиться за души всех, кого мы с вами потеряли…».
