Рарог рухнул на чуть сырую траву. Но не иначе чудом каким успел ухватить Грозу за руку и мигом утянул за собой. Она плашмя свалилась на него. Переворот – и оказалась прижатой к земле.

– Вёрткая ты, Лиса, – проговорил он почти шёпотом. – Да я половчее буду.

Гроза вдавилась затылком в траву молодую, колючую, как Рарог поцеловал её снова. Отвернуться хотела, да уж поздно. Разомкнулись губы под его напором – и в голове дрогнуло и поплыло, когда ладони тяжёлые прошлись вверх от локтей к плечам. Гроза завозилась под ватажником бестолково, громко мыча – да всё ж не так, чтобы другие услыхали. А после просто сомкнула зубы на его нижней губе.

– Вот же… – он едва удержал бранные слова.

Отшатнулся, трогая укушенное место. Крови не было – а жаль. Зато Гроза вскочила на ноги и, отряхиваясь, быстро рванула к лагерю.

– Да не хотел я ничего плохого! – крикнул ей вслед Рарог, посмеиваясь.

Оно и видно, что не хотел. Гроза едва не бегом до стана неслась и всё по губам норовила ладонью провести. Хоть и можно было от знакомца нового ожидать и такого нахальства, а всё равно словно землю из-под ног выбило. Сколько парней и на Купалах последних, да и так, осмелев сильно, пытались дорваться до поцелуя, а ни у кого ещё не получалось. Не хотела она никого близко к себе подпускать. Правду сказать, не только потому, что сердце своё ей до поры на замке держать надо, а и оттого, что тому, кто слишком далеко её в душу свою пустит, очень худо после придётся.

– Ты чего? – недоуменно спросила Беляна, когда Гроза ворвалась в шатёр едва не кубарем. – Ошпарил тебя, чтоль, кто?

Гроза застонала, прикрыв ладонью лицо. Про котелок-то и забыла вовсе. Там остался, у воды. И едва подумать успела, как стук по остову укрытия заставил девушек повернуться ко входу.

– Гроза, ты там оставила посудину свою, – голос настолько язвительный, что хоть траву им коси, приглушённо донёсся из-за кошмы.

Просунулась внутрь рука с котелком треклятым и поставила его наземь. Беляна бровь вскинула, косясь на подругу.

– Спасибо, – буркнула та громко, с облегчением слушая удаляющееся шуршание шагов.

– Рассказывай, – бросила княжна, едва удерживая улыбку, что так и норовила растянуть губы.

– Нечего рассказывать, – отмахнулась Гроза. – Задумалась и котелок забыла на берегу.

А как будто в наказание за ложь поцелуй давишний так и загорелся на губах. И мысль пришла подлая, что вовсе он не был противным. Дурманное ощущение – сплетения собственного дыхания с чужим, горячим, ударяющим в голову пьяным теплом. И вкус был у него – орехово-терпкий, как у сбитня, что согревает зимой. И от размышлений таких даже волоски на коже поднимались. “Колдун он никак, Рарог этот”, – проворчала про себя Гроза. Но княжне, дело понятное, ничего говорить не стала.

Скоро вернулась и Драгица, закончив мыть миски. Тут уж стыдно стало, что не помогла. Да женщина и не серчала, кажется.

Всю ночь покоя не давало близкое соседство находников. Переговаривались тихо дозорные, которых оставил Твердята: мало ли, чего от помощников ненадёжных ожидать, да и русины могут снова подкрасться. А после и вовсе непогода напала на лес, обрушилась, словно сова в темноте – бесшумно, неожиданно, накрыв крыльями холодного ветра, что завывал, скрипел сосновыми ветками вдалеке. Пробирался в какую-то щель шатра и студил ступни, даже надёжно укрытые шкурами.

Как начало светать, завозились продрогшие кмети, засобирались, решая на какой струг кому садиться. Любопытно им было тоже. Недовольно зафыркали потревоженные лошади. Послышались первые резкие приказы десятника. Беляна заворочалась на своём месте, ещё не желая вставать. Зато Гроза подскочила, как ужаленная, хоть и не отдохнула почти. Махнула рукой приподнявшей голову Драгице – отдыхай ещё, мол. И одевшись уже в дорожное, запахнув плотнее свиту, вышла наружу. Даже зажмурилась на миг от того, каким свежим нынче оказался ещё вчера тёплый почти по-летнему воздух.

Опасалась, признаться, насмешки в глазах ватажников. Уж вряд ли старшой их смолчал о том, что вечером приключилось. Расписал всё в красках самых ярких да и от себя, небось, прибавил. Но те, если и посматривали в её сторону, то спокойно, хоть и с понятным интересом мужчин, которым девицы на пути встречаются не так часто, как хотелось бы.

Как Дажьбожье око начало просачиваться светом своим густым и тёплым сквозь лес, золотя тонкие ивовые ветви и паутинку берёзовых, отгоняя колючую прохладу в тень, как все уже были готовы выдвигаться. Один только струг оставили ненагруженным, лишь с гребцами – тот, у которого бок был разбит и наспех заколочен досками. На остальные усадили мужчин – кого на вёсла тоже, а кого так, на скамьи между ватажниками.

– Непогода поднимается, – проговорил один из людей Рарога, обеспокоенно глядя в ещё почти ясное небо.

Но уже тянулись с севера облака, расползаясь, не успевая пока закрыть небо. Но ближе к окоёму они становились всё гуще, превращаясь у самого края в тяжёлый свинец, свисающий к земле расплавленными нитями далёкого дождя.

– Может, протянет? А, Волох? – нахмурил брови Рарог, проследив за его взглядом.

Тот неопределённо качнул головой, теребя чёрную бороду. Подумала поначалу Гроза, кого напоминает он, а как имя, прозвище ли, услышала, сразу поняла. Видно, с южных Ромейский краёв этот ватажник. И кожа-то больно смугла, и волосы тёмные, под стать почти чёрным глазам. Такой крови в этих землях не водится.

– Вряд ли протянет, – всё же не стал обнадёживать Волох. – Но ливнем сильно не должно зацепить.

Да разве с волей Отца Небо поспоришь? Как он решит, так и будет. Не зря завывали Стрибожьи внуки: ненастью быть, да хотелось верить, что всё ж не слишком сильному. Ватажники, рассаживаясь по своим местам, оставили требы водяному. Бросили в воду – чтобы он не лютовал, а то ведь и напакостить может, если должное уважение не оказать. Тем и успокоились.

И повезло ведь Грозе плыть в одной лодье с Рарогом этим несносным. Но тот, на счастье, вид сделал, что ничего накануне не случилось. Позабавился, видно, да и наскучило ему. Понял, что больше с Грозы ничего не взять.

Понесло течение могучей Волани струги в сторону Волоцка: даже и грести не надо. Верхом от него сколько вёрст было отсчитано, два дня пути – а обратно гораздо быстрей получится. И Беляна тому отчего-то радовалась заметно. Косилась на неё с подозрением Драгица: как ни скрывай печали свои сердечные, а всё равно что-то да просочится и слуха наставницы достигнет. Вряд ли много, но и это заставляло сейчас женщину беспокоиться. А уж пуще всего, верно, будущий гнев Владивоя.

Как ни любил дочку свою князь, как ни баловал порой, а тут он её возвращению не обрадуется.

А непогода всё расходилась. Стрибожьи внуки носились вдоль русла меж деревьев, так и норовя платок с головы сорвать: уж тут и не подумаешь, чтобы снять его. От уха до уха продует. Белёсая пелена на небе с утра превращалась помалу в тяжёлые тучи, которые будто бы всю зиму набирали где-то воду и теперь решили непременно обрушить всё на струги, что тащились по неверному теперь течению, сузившемуся руслу, в сторону Волоцка.

– Ветрила собрать! – гаркнул Рарог своим людям. И его зычный, сильный голос разнёсся далеко в стороны. – Снять мачты!

Засуетились сразу на всех стругах, словно только по одному звучанию его умели распознавать, что он требует. Но хлопотание это только в первый миг показалось бестолковым, а в другой стало видно, что каждый ватажник верно знает, что ему делать нужно. Резво сняли одна за другой все мачты и уложили их на дно, хоть и работа то нелёгкая – а как будто вмиг справились. Гроза только и наблюдала, открыв рот, за слаженной работой мужчин. Рарог сам у кормила сел, пристально глядя то по сторонам, то на людей своих, которые, справившись, снова по своим местам рассыпались, готовые браться грести. Но пока старшой справлялся сам.

А ветер всё крепчал. Серая гладь Волани пошла крупной рябью, что иногда всплескивалась самыми настоящими волнами, какие, верно, и на море бывают. Струг закачало заметно. Беляна сглотнула и прижала ладонь к губам, побелев до зелени. Да и Драгица задышала чаще, то и дело принимаясь бормотать что-то. То ли к Богам обращение, то ли к водяному самому, чтобы не погубил. Течение заметно изменилось. Русло стало ещё уже, а по берегам появились лысые головы торчащих из воды камней. Они всё росли, пока не обернулись стенами невысоких, но глубоко вдающихся в реку скал.