– Отцу до того, белый я или чёрный, давно дела нет.

– Зря ты так думаешь, – Владивой вдруг хлопнул его по плечу ладонью, сдавил пальцами ощутимо. – Он рад будет, если ты вернёшься в род. Не татем, за которого стыдно. А тем, кто сможет его продолжить достойно. Тем, кто с князем будет дружен. И славой воинской не обделён.

Мягко стелет, подлец. И говорит-то всё слова правильные, такие, которые каждый услышать захочет. Да кто в ватаге Рарога откажется из находника неприкаянного вдруг сделаться едва не кметем? Да Владивой не был бы князем, если бы в предложении его не нашлось бы несколько подводных камней. А то и целая гора, такая, что и киль поломает в щепки, и борта в стороны размечет.

– Так чего ты хочешь, княже? Говори яснее. А то ведь я не на всякую дружбу соглашусь.

– Ты много по рекам ходишь. Знаешь их хорошо. Много лучше других. И сражаешься умело. А потому мне нужна дружина, та, которая русь прямо на воде остановить может, – пояснил князь. И взгляд свой холодный, серый, как озеро в ненастье, в конце припечатал.

И надо бы соглашаться немедля – так этот взгляд, суровый и ожидающий, говорил. Предупреждал, что дурить и кочевряжиться не стоит, иначе гостеприимство и терпение правителя могут обернуться немилостью вмиг. Но легко такие дела не решаются. Много было задумано на это лето, и путь далёкий – прочь из княжества Волоцкого был уже почти начат. Стало быть, ватажникам обяснять придётся. Да и такой малой дружиной, как пожелал назвать её князь, вряд ли можно долго гонять русинов. Потреплют, а там и замечать перестанут. Опасное это дело.

– Я не один по рекам хожу, – вновь заговорил Рарог после недолгого молчаливого раздумья. – Со мной много людей. И решать не только мне. Потому я так тебе скажу: ты меня отпустишь сейчас. А как сойдёт самое большое половодье, как соберу я остальных своих людей, тогда тебе своё слово скажу.

– Половодье сойдёт скоро. Я дам тебе время подумать, – голос князя взрезался острой сталью. Терпение его уже подходило к концу. – Но не слишком долго. И, если пропадёшь, пожелаешь спрятаться, то следующая наша встреча не будет доброй.

– Это смотря, как далеко убежать, – бросил Рарог, больше чтобы правителя позлить.

Всё нутро его сейчас противилось тому служить, кто уже прогнал его однажды, не посчитав достойным примкнуть к дружине и кметем назваться. Из-за тех дел, что его никак не касались, но достигли слуха и заставили отправить восвояси. Хоть и знал князь, что стрельцы лучше вряд ли найдутся среди его гридьбы. Сегодня это узнал и сам Рарог.

– Ты ведь не собака безродная, Измир, – напомнил Владивой о том, что Рарог хотел хоть на время забыть. Так было лучше, легче без нитей, которые тянули туда, где видеть его никто не хотел. – Есть у тебя и отец, и брат младший. Захочешь, чтобы с ними всё хорошо было – не убежишь.

Вот оно как…

– С того и надо было разговор начинать. Но я всё ж подумаю.

Князь кивнул было, отпуская Рарога. Но когда тот уж почти до двери общины дошёл, вдруг окликнул снова.

– И сказать ещё хочу, – помолчал, сжав губы и продолжил: – Ты к Грозе лучше и близко не подходи.

– А ты отец её разве, чтобы решать? – осклабился Рарог.

Ух, зацепило-то как, аж в груди что-то вспыхнуло и закачалось от твёрдых слов князя, пронизанных ещё более открытой угрозой, чем раньше.

– Я отцу её слово давал за дочерью приглядеть, пока он служит в другом остроге, – спокойно пояснил князь. – А уж от таких, как ты, надо девиц подальше держать. И в сторону её смотреть не думай.

– Какая тебе печаль, князь? Сегодня я в твоём детинце на пиру сидеть буду, а завтра меня тут уж и не увидишь. Ничего не стрясётся с Грозой.

Повернулся и вышел из общины, сжимая кулаки, не желая об этом больше и слова говорить.

Ватажники встретили его вопросительными взглядами, да заметили, что старшой больно уж не в духе – спрашивать ничего не стали. И после всё расскажет. Но то, что жив пока и никто его в застенках детинца держать не собирается, успокаивало и самых неуёмных, тех, кто сюда и идти не хотел, готовый силой от стражи отбиваться.

Струги не бросишь просто так. Пришлось на пристань идти, мастеров искать в посаде, которые могли бы скорее с починкой лодьи помочь. Перетряхнули кошели, ещё почти пустые – по весне-то. Зима, как водится, нелёгкая была: кто по домам разбрёлся, кому было куда идти, кто охотой по лесам перебивался. Можно было с бортом этим окаянным и самим справиться, но тогда скоро никак не успеть.

Благо в городе торговом таких мастеров оказалось достаточно – и многие не заняты, потому как купцы только-только начали свой путь по протаявшей реке, и до Волоцка добрались не все. И повезло, что были среди них те, кто не ушёл на первые севы зерна во славу Даждьбога: остались в посаде. Хоть и было вокруг теперь гораздо свободнее, чем обычно. Люди нынче славят Богов и требы приносят в святилищах, и просят милости не только у Даждьбога, но и у Матери Сырой Земли, чтобы приняла семя, а уж Сварожич обласкает.

Другие в Овсень Большой уж скот на луга выводили, на подросшую траву, полную силы светила, принявшую её из земли.

Да только находникам полей не сеять, скот не пасти. Весь день Рарог и Волох провели в посаде да на берегу. Другие ватажники наводили порядок на лодьях, убирали воду со дна пострадавшего струга. Нехорошо вышло: и бок внизу, у самого днища, ему помяли, и ларь богатый, тяжёлый, который на лодье русинов заприметили себе в добычу, утопили. Вместе со сгоревшим кораблём. Да такая схватка случилась жаркая, что не всяк понимал, где свой, где чужой воин. Теперь уж не узнаешь, что в том ларе было: глубоко на дно лёг, не достать. Не сыщется даже в ватаге Рарога такого пловца, чтобы сумел. И если достанешь до дна – сундук всё равно не вытащишь. Потому ватажники повздыхали, конечно, как остатки русьей шайки прибились к берегу на почти разбитом в щепки на порогах струге и скрылись в лесу. Но случается и такое. Да только непонятно, где они по весне уже успели таким богатым добром разжиться.

К вечеру дождь почти стих, и работать стало легче. Скользкие блестящие мостки под ногами уже не казались такими неверными, и запах мокрого дерева стал привычным. Зато бок струга был починен, просмолен хорошенько – и выглядел теперь лучше, чем новый. Все разметанные во время бури вещи снова уложили в порядке под лавками, поставили мачты: придётся против течения идти, и, если случится попутный ветер, то и скорее доведётся покинуть Волоцк. Нежеланная вышла встреча.

– Завтра будет вёдро, – взглянув будто в самую глубину чертога Богов, проговорил Волох.

А раз сказал – значит, так и случится. Если Боги благоволят пути, сам Сварог перестанет лить на головы нескончаемый дождь – и правда пора уходить.

Закончили работу вовремя и даже почти успели расплатиться с мастером Кержом подмастерьями и его бойким сыном, который во многом помогал не хуже взрослых мужей, как прибежал отрок из детинца – сказать, что пора бы возвращаться, потому как пир во славу Даждьбога уже разгорается.

Рарог едва успел рубаху в дружинной избе переодеть, как прибежал другой мальчишка – поторапливать. Ватажники бранились тихо, да деваться некуда.

Собрались все в гриднице: и насколько просторной она казалась поутру, настолько теперь – тесной. И не сказал бы никогда Рарог, что в детинце столько люда живёт, а как расселись за столами – почитать Даждьбога Сварожича – всё сразу видно стало. И любопытно, признаться.

Бревенчатые стены гридницы дышали теплом доброго дерева, разогретые уже огнём очагов, что вырыты были в полу да обложены ровными камнями. Жарко было от людей вокруг, от горячих яств, расставленных на длинных столах в больших горшках. Огоньки и тени, смешавшись, дрожали на стенах, и гомон нескончаемый, плясал между столами, прокатывался под чуть закопченным сводом вытянутой хоромины. Пахло мясом и мёдом, дымом и потом – и уже от этой смеси можно было опьянеть.

А больше всего – от взглядов чернавок, что сновали вокруг вместе с юркими отроками. То подливали они пиво и мёд в большие братины, то убирали уже опустошённые мисы и кувшины. Пока Рарог озирался в гриднице, натолкнулся не на одно пригожее девичье личико. Но привлекали вовсе не они: были тут и другие женщины, которые выделялись среди всех. Потому как сидели рядом с князем. Одна старше, но ещё в годах не слишком больших. Красивое и строгое её лицо было будто из берёзы вырезано в обрамлении ослепительно белого в полумраке хоромины убруса и тускло поблескивающих рясн. Её взгляд, безразличный, словно погружённый в себя, медленно скользил по головам собравшихся вокруг людей, ни на ком не останавливаясь. Даже необычные гости, коим не каждый здесь был рад, не заставили её приглядеться к ним. Княгиня Ведара – Рарог знал её ещё с тех пор, как в детинце первый раз появился. Вторая женщина, совсем молодая, пожалуй, немногим старше княжны, что сидела чуть поодаль от отца, отличалась от старшей жены князя живостью взгляда и лёгкостью. Она с интересом рассматривала всех, кто входил в гридницу. А уж когда Рарог остановился в небольшой заминке у стола неподалёку, и вовсе вперилась в него неподвижно. Тогда только он узнал её: та Сения, что накануне во дворе ему повстречалась. Что же получается: княжеская меньшица? А Владивой зря жизнь не проживал, стремился больше наследников после себя оставить. Да пока только был у него старший сын, что на востоке в другом большом городе сидел – Коломниче. И дочь помладше. И никто из них на детей Сении не походил, уж больно велики.