и нас больше нет: никакого надлома,

ни счастья, ни скорби на розовых лицах.

как прежде – знакомы, открыто – знакомы

на всех социальных доступных страницах.

за долю секунды, в течении чата

мне стало известно, до жути известно,

что нас не случалось; точнее, когда-то

все было кошмарно, а больше – прелестно,

и, в общем, неважно.

Вокруг очень много пустого пространства:

высокие стены, скрипучие двери.

Прекрасно, поймали – я просто не верю

в возможность осмысленного постоянства,

с набором его непреложных законов:

когда моешь окна со сменой сезонов,

в подвале хранишь ящик елочных шишек,

по имени знаешь соседских мальчишек —

и прочее. Хватит. Я высплюсь неплохо,

затем – прорасту (без боязни подвоха)

во всем, что вокруг.

Что же, повод отметить – я, впрочем, давно разучилась

Придавать слишком много значения датам и людям,

Переигрывать то, что случилось и что не случилось,

Верно – кем бы мы ни были, больше мы этим не будем.

Я не буду ребенком, я выскребла всю свою детскость

Из оставшихся кадров в мозгу, из заметок в тетради.

Я храню ее там, где нелепа рутинная вескость,

Для родителей; снов, впечатлений и радостей ради.

В остальном – захожу, как корабль, в просторную гавань,

Регулярно заимствуя ключ от безмолвного дома.

У меня пауки и цветы; жалюзи вместо ставень,

И немало историй о том, что мне было знакомо.

Бродит-бродит негромкое эхо по моим – не моим – закоулкам,

по паркетным скрипучим дощечкам, ударяясь о двери и окна.

Я сижу с видом снизу на небо. В голове и помпезно, и гулко

бродит то же негромкое эхо, что и в каждой из замкнутых комнат.

У меня очень длинные утра, забываю уснуть в промежутке:

пролетая с востока на запад, я встречаю четыре рассвета

одной порцией черного кофе за одни неистекшие сутки.

Слишком быстро уходят минуты, несмотря, впрочем, даже на это.

хорошо иметь возможность

быть к чему-то не причастным,

для чего-то не пригодным —

и чего-то не уметь;

соблюдая осторожность,

жить по правилам негласным,

называть себя свободным —

и в покое умереть.

Если я не спрошу, то никто не ответит и даже

наше сердце – тук-тук – никого не найдет на пороге.

Наш мирок – это что-то, прообраз пустого мирка.

В нем у нас выдается бесчисленный вечер сурка:

все одно, все знакомо – и мысли, и сны, и тревоги.

Спи спокойно, мы будем как прежде на страже.

Есть час на бессонницу: надо с расчетом

использовать время; с расчетом, с расчетом —

на все, что досталось и кровью и потом,

уже невозможное в завтрашнем дне.

А я разучилась сражаться напрасно,

стремиться и верить напрасно, напрасно

в иначе решенное кем-то негласно,

по-прежнему искренне нужное мне.

За углом, мне казалось, еще продавали газеты и воду,

Это было вчера, а сегодня там новый набор декораций.

Заявляю открыто: в моем городке изменили погоду,

Расписания, запахи, звуки, составы профессий и наций.

Мой язык изучить, уверяю, не то чтобы просто – не сложно.

Он теперь пригождается редко, увы, но, надеюсь, замечен

Где-то в самой глуши, на подкорке, в нетронутом виде, возможно,

А возможно, и в лучшем, чем в прежние дни – и по-прежнему вечен.

Мой край света все дальше, за ним очень трудно угнаться:

девяносто ступеней, прерывистый сон по ночам,

десять тысяч шагов, или даже, пожалуй, пятнадцать —

от двери до двери, узнавая замки по ключам,

переулки – по плитам, часы – по сопенью младенца.

Мой край света все дальше. Я думаю редко о нем,

только долю секунды, уткнувшись лицом в полотенце.

Все исчезло, я так далеко. В остальном —

три часа в самолете и двадцать минут на машине.

Твой город при туманном свете дня —

без памяти, без гордости, без смысла —

размеренно отсчитывает числа,

как кольца на замшелом срезе пня.

И все вокруг – открытая витрина —

без споров, без иллюзий, без преград —

путей вперед и отступов назад

в пространстве удивленного Берлина.

за окном мог бы быть любой город,

с теми же дээмами, автобусами, аптеками,

такое же Рождество, промозглый холод,

небо, раскрашенное фейерверками.

кокон моей суеты прочнее прочности,

местность размечена выходами, остановками,

ты спросишь, к чему ландшафту такие почести?

а я скажу, невозможно быть бесконечно ловкими

и всегда изобретать новые пути отступа,

проверять, бьется ли сердце, с собой ли ключи, документы,

а потом уходить в неизвестность, натыкаться там сослепу

на дээмы, аптеки, автобусы и прочие элементы.