В нашу первую встречу мы пообщались, пригляделись друг к другу, приноровились. Гаянэ виделась мне слабой и беззащитной, потерянной и одинокой в чужой для нее стране (она прилетела из родного Еревана полгода назад). Я держала ее за красивые тонкие пальцы, и даже не заметила, как перебралась к Гайке на диван, где и случился первый наш мятный поцелуй (Гая жить не могла без Орбита). Поцелуй – для неё привычный и желанный, для меня – в новинку, а посему нерешительный. И бесконечно мягкий, ибо ничего не может быть мягче губ даже самой жёсткой девушки. С Гаянэ я училась целоваться заново, будто в один миг забыла все поцелуи до неё. Два коротких, один длинный (как в азбуке Морзе), словно мы обе долгое время страдали от жажды, а теперь жадно приникли к воде и никак не могли напиться.

Не знаю, сколько мы так просидели, но уже через пять минут после ухода Гаи я отчиталась Лильке по телефону, что миссия выполнена: я нашла ее – ту самую. Лилька, само собой, сказала, что я идиот, но переубеждать не стала (знала, что без толку). Потом я ехала в универ, и каждый пассажир маршрутки при желании мог прочесть по моей безумной улыбке, что я наконец-то счастлива. В тот же день родились мои первые стихи для Гаянэ. Они поселились на внутренней стороне обложки темно-синей коленкоровой тетрадки по СРЯ (Современному Русскому Языку).

Следующая встреча с Гайкой, через день, меня немного охладила и даже напугала. Мы гуляли по набережной Волги, ели мороженое на мосту у Речного вокзала, я показывала Гае исторический центр, делилась ярославскими «секретиками» (интересными городскими деталями). На втором свидании моя новая знакомая показалась мне какой-то всезнающей, всеумеющей, слишком взрослой и крайне жесткой. Гаянэ призналась, что ей не 24, как было заявлено поначалу, а все 28 (пугающая меня, 20-летнюю девочку-студентку, разница в возрасте – в целых 8(!) лет). Из короткого общения с Гайкой стало ясно, что вожделенного равноправия в этих отношениях не будет (она непременно возьмет верх). От совместного проживания на моей жилплощади (в квартире, доставшейся по наследству от деда, где я провела дошкольные годы) Гаянэ заблаговременно отказалась, ссылаясь на старшего брата, который ревностно следил за её нравственным обликом и мог даже распускать руки, чтобы поставить сестру на место. В Гае тоже несложно было разглядеть горячий горский темперамент. Был в ней и тот пресловутый титановый стержень, которым я грезила, и порыв был, и харизма. Гайка была явно из тех женщин, за которыми можно и хочется идти, но мне почему-то на тот момент идти за ней не захотелось.

Я побаивалась Гаи, а потому безбожно врала ей, что разошлась с мужем и живу у бабушки, хотя в каждую из наших встреч, распрощавшись с ней и прося не провожать, возвращалась домой, к супругу и его семье, и имела перед ними «бледный вид». Мне было очень стыдно перед Денисом и его родителями за то, что где-то существует Она, и что я могу, чисто теоретически, в неё влюбиться. Я понимала, что долго так не выдержу: ещё пара-тройка дней – и сознаюсь всем во всём, а там будь что будет.

***

Весной 2004-го я носила тёмно-зелёное платье-трубу до земли, доставшееся по наследству от мамы (маму я потеряла ровно год назад, опять же в мае – какой-то роковой для меня месяц), распускала по плечам длинные черные волосы. Плюсом к этому отсутствие макияжа, грустные, глубокие глаза – я, наверное, казалась Гайке воплощением чистоты и целомудрия. Кстати, моё реальное имя (Катерина), если верить греческой теории его происхождения, означает «чистая», «непорочная» (однокоренное с «катарсис» – «нравственное очищение в результате душевного потрясения или перенесённого страдания»), но я отнюдь не была ангелом. Не была, но, по крайней мере, грязных или корыстных помыслов в отношении Гаи у меня не было. И совесть методично грызла меня за то, что я скрываю Гайку от мужа и наоборот.

Русская и армянская девушки прогуливались с детской коляской по длинной ничем не примечательной улице в спальном районе нашего тесного города, и прохожие, скорее, принимали за армянку меня, нежели Гаю, армянку по крови. Я расспрашивала Гайку про её горы, которые никогда не видела (в свои 20 я даже на море ни разу не успела побывать), а она меня – про большие ярославские реки (Волгу и Которосль). Улица, по которой мы гуляли, как раз вела к Волге, лениво разлегшейся в грязной промзоне, и Гаяне верно подметила, что река, вроде бы, одна и та же, а выглядит в центре и в «спальнике» совершенно по-разному. В третье наше свидание, на берегу спальной Волги, в берёзовой роще, я поторопилась признаться, что люблю Гайку (как-то само вырвалось), хотя та и просила меня не разбрасываться словами. Гая в момент моего «люблю» передавала мне Орбит изо рта в рот, и я жадно втягивала с этой жвачкой что-то новое, тайное, странное, чуть-чуть пугающее.

9 мая, День Победы. Мы с Гаянэ идем в гости к Лильке. Песни-караоке, легкий алкоголь, я постоянно боюсь, что Гая во время прилюдного поцелуя ударит меня в порыве страсти по лицу (она уже держит ладонь наготове). Гайка в наше предыдущее свидание успела поделиться, что с легкостью раздавала пощечины своим бывшим за измену, резкое слово или во время любовных игрищ. У меня не было женского «багажа», но с мужем мы по-детски дрались до последней капли крови: могли кататься клубком по полу, как кошки, пока нас не разнимет свекровь. Я подметила вот что: в моменты, когда Гайка казалась мне уязвимой (одна в холодном Ярославле, без своих горячих ереванских подруг) меня начинало тянуть к ней (я же вечный защитник), но как только она показывала силу, становилась чрезмерно властной, меня от неё отворачивало.

Через пару дней состоялось знакомство с родителями Гаянэ – я побывала у них дома, в 30-метровой однушке, где Гаспаряны ютились небольшой, но истинно армянской (дружной, крепкой и беззаботной) семьей: папа, мама плюс взрослые сын и дочь. Гая представила меня домашним как подругу, но ее толерантная мама со столичным прогрессивным воспитанием уже была в курсе, что дочь влюблена в невероятную русскую Катю. Гайка после чрезвычайно сытного обеда затащила меня в мрачный совмещенный санузел арендованной однушки-брежневки и зажимала у ледяной трубы полотенцесушителя. До тошноты! Мне было крайне некомфортно и мерзко. У Гаи был лифчик неприятного бордового цвета и большая грудь. Все это так расходилось с моими представлениями о картинной лесбийской любви, о мальчикоподобных девчонках. Мне были противны поцелуи и ласки в соседстве с арендным унитазом. А дома, у родителей мужа, Алису, до кучи, ждал скандал. Объясняясь в своем каждодневном длительном отсутствии (хотя никто никогда на самом деле и не спрашивал, где я провожу время вне универа и семьи), я всем во всём добровольно призналась, будто до этого меня неделю пичкали сывороткой правды. Сообщила домашним, что я лесбиянка, что влюблена во взрослую женщину. Хотя на тот момент я и влюблена-то не была – скорее, напугана и сбита с толку.

Я объявила лежачую голодовку. Оккупировала место на кожаном диване в нашей с Денисом спальне, в окружении стен со зловещими тёмно-зелёными винтажными обоями. Валялась там целый день, ревела и требовала, чтобы мне разрешили уйти к ней. А сама при этом боялась, что мне велят катиться на все четыре стороны, ибо жить где-то с Гаянэ я бы не стала точно. Где угодно: на пару с сыном в дедовской квартире, которую я в те времена сдавала в аренду, у отца, у моей двоюродной бабушки, но только не с Гайкой.

Мама Дениса вызвала моего отца, дабы он вразумил непокорную дочь, и тот строго-настрого запретил мне совершать какие-либо телодвижения, пока я не закончу универ (маленький ребёнок на руках!). Я сделала вид (для мужа, его семьи, для папы и даже для себя), что одумалась. Не знаю, чем я руководствовалась в своих поступках (один нелогичнее другого). Ведь могла бы никому себя не сдавать и спокойно продолжать встречаться с Гаей на стороне. Но мне сложно играть на два фронта (не получается), потому я и сделала жесткий выбор – жесткий для Гаянэ. Поехала с Денисом на прогулку в сосновый бор, «помирилась» с ним (хотя мы и не воевали, не ссорились, он быстро меня простил), сломала пополам свою симку и бросила в кусты. Думала при этом, что Гаянэ потеряется навсегда, и у меня не будет соблазна к ней вернуться (её телефонного номера я не запомнила, позориться к её родителям никогда не поехала бы), да и Гайка при всём желании не найдет меня в незнакомом городе, не зная ни моего адреса, ни фамилии. Домой к моему отцу она вряд ли заявится – девушка взрослая, гордая, уравновешенная.