и решать (как могу)

вопросы.

Утром она еще Там,

вечером – припасенным моим словам,

скрытым от всех слезам

будет куда стремиться.

Радугой протянулся

её путь Ереван – Москва

в небе, а мой по земле:

Ярославль – Столица.

Аэропорт. Народ. Разноголосье звонков, цветов, незнакомых слов –

дикость! А твой самолет («вот чёрт!») нагло отсрочил встречу…

И… Ты! наконец-то. Ты!… я – выстрелом из толпы…

вперед – продолжать любовь!..

И жизнь завертелась вновь – лишь обняла твои плечи.

Алиса Бегущая. Октябрь 2007

Так же и Гая потом не раз встречала меня из командировок (на вокзале или в аэропорту) и провожала в отпуск на море, если я ехала без неё, вдвоём с моим маленьким сыном. Как же я была удивлена, узнав, что эта железная с виду леди вдруг плачет в пустой квартире. Гайкины слезы я вычислила через динамик телефона, когда звонила ей с моря. Так что в первые месяцы моего добровольного одиночества (2011 год) мне было странно и страшно ощущать, что меня никто нигде не встречает и никуда не провожает. Однако со временем я привыкла. Ведь если тебя не ожидает кто-то конкретный, легко вообразить, что твою персону ждёт ВЕСЬ МИР. Я впервые ощутила тогда, что мир – одна большая клубная вечеринка, что приходить на эту вечеринку со своим самоваром (партнёром) очень грустно и предсказуемо. Кричала направо и налево, что отношения лишают нас тысячи возможностей и что обязанностей у «несвободного» человека куда больше, чем прав…

Я долго не верила в свою способность уйти от Гаи: просто не представляла, как это делается, и совсем не умела жить без неё. Я вынашивала своё решение, как плод патологической беременности. Часто простаивала минут по сорок в ванне, держа ноги под струей горячей-прегорячей воды, а потом возвращалась к Гайке в комнату с этими предательски красными ногами. К счастью, Гаянэ не обращала внимания на цвет моих ног (мы в то время уже мало смотрели друг на друга), но иногда мне мучительно хотелось, чтобы всё быстрее раскрылось (чтобы Гая обо всём узнала, и мы красиво разошлись). Но легко и красиво не бывает, после стольких-то совместных лет. Гайка как-то сказала, что в день моего ухода рухнул её мир, она лишилась «семьи», которая просуществовала шесть лет. А мне кажется, мы всегда только тем и занимались, что создавали, а потом безжалостно рушили свои и чужие миры. Разрушители миров, Гаянэ и Алиса…

Я придумывала для Гайки новые имена: порой звучные и красивые, порой забавные. Моя Navernaya! Теперь она живет с другой под именем, данным ей мною. Оно скребёт мой взгляд в соцсетях, в почте, везде… Гаянэ ссылается на то, что у неё нет технической возможности его поменять, а у меня вот пока нет технической возможности поменять свою жизнь, ибо она слишком срослась с её жизнью.

В наш предпоследний с Гаей вечер мы смотрели фильм «4-й этаж» («Planta 4»), неслезливый фильм на слезливую тему – про испанских мальчишек-колясочников. Я сидела по-турецки на диване перед ноутом, а Гайка устроилась у меня за спиной и смотрела на экран через мое плечо. Получается, мы расположились «пара-возиком». Тем самым пара-возиком, который совсем скоро отправит нас прямо в противоположные стороны: меня – в Москву, Гайку – в Питер. Пока шёл фильм, я временами оборачивалась к ней, чтобы поцеловать. Целовала из чувства долга, жалости; в память о нежности, утекающей теперь сквозь пальцы. Причем о том, что эти поцелуи последние, знала только я. Для Гаи это должно было стать сюрпризом, одним из самых неприятных в её жизни. Завтра день её рождения, а сразу за ним – день нашего расставания, срежиссированный мною.

Перед ДР Гаянэ я поехала покупать ей подарок – внешний жесткий диск (жесткий – как она сама, с объемом памяти – почти как у меня), а в голове моей вовсе не Гая – другая. Потом отправилась в зоомагазин за… сверчками. Сверчки предназначались для офисных конкурсов на корпоратив (да простят меня граждане, верящие в переселение душ, но сверчков нужно было передавать из рук в руки на скорость). Везла их в автобусе в 30-градусный мороз, а по приезду оказалось, что они валяются мёртвыми в своей коробочке. Я чуть не заплакала (оказывается, мне жалко даже таких неприятных с виду существ), но через 20 минут в субтропическом климате нашего офиса сверчки ожили, от участия в конкурсе отказались и разбежались по углам. Гаю же, в отличие от сверчков, мне почему-то жалко не было.

Я не стала смотреть, как Гаянэ собирает вещи, не смогла. Устроила скандал на её тихом дне рождения, тем самым спровоцировав Гаю на отъезд, и сбежала на пару дней к моей подружке Чулпан. С позором бежала от девушки, которую когда-то писала с большой буквы О – Она.

Вернувшись домой, я не обнаружила там ни Гайки, ни ее вещей. Вздохнула, вроде бы, с облегчением (план сработал) и тут… Оказалось, я абсолютно не знаю, чем занимаются люди, когда живут одни. До этого я ни дня не провела одна, всегда кто-то был рядом (родители, муж, сын, Гая). От тоски я скачала себе новые звуковые драйвера взамен полетевших полгода назад; сбегала в магазин за батарейками для молчавшего больше года микрофона. Всячески маялась дурью, записывала песни для Веры (моей новой знакомой по переписке), которой, как никому, было известно, чем занимаются одинокие люди. Она была сторонницей одиночного проживания или, в крайнем случае, гостевого брака. Впоследствии оказалось, что люди, существующие вне пары (в свободном полёте), просто ЖИВУТ: занимаются (занимают себя?) делами или бездельничают. Ходят в одиночку в кино, в театр, в бар. Иногда грустят оттого, что рядом никого нет, но чаще получают удовольствие от своего добровольного одиночества.

Возможно, вы скажете, что это жестоко – бросить человека в его же день рождения? А мне кажется, вообще неважно, в какой день тебя бросают – больно-то, пардон, абсолютно одинаково (позже я в этом убедилась). Итак, мы расстались. Я, вроде бы, стала свободной, но до закрытия моего главного на тот момент гештальта было еще далеко.

***

Забавно, но первый наш с Гаей поцелуй, сродни последнему, тоже случился на домашнем диване, правда, на другом и в другой квартире. Наши губы впервые соединились в пятый день тополиного мая 2004 года. И вот спустя шесть лет:

я сама-то не помню прежних

ни себя, ни ее:

все пережито,

все казенное, все униформенное,

до седьмой тошноты заштампованное…

разодрать, раздвоить бы ту пережитость,

раз в конечность уже поверилось!

Алиса Бегущая. Декабрь 2010

Да, начиналось все на диване, в далёком году, когда в провинциальных городах вроде нашего Ярославля не было еще ни соцсетей, ни лгбт-вечеринок. Девушкам с девушками, как мне казалось, тогда было совершенно негде познакомиться. Если бы девчонки с лесби-планеты оказались рядом в мои школьные годы, все началось бы гораздо раньше. Но таковых не нашлось. Мне оставалось только подбирать себе обычных подруг по принципу «красивая/некрасивая», «тянет/не тянет». За школьные годы я нашла троих. Тихая симпатичная блондиночка Женька с первого по восьмой. Высокая кудряшка Юля, которую мне хотелось поцеловать с налёту, но я опасалась, что после этого порыва она не будет со мной общаться. И ещё одна Женька, в 10 классе, получившая от меня кличку Джеська за сходство со спаниелькой. Крупные пряди волнистых волос, спадающих на Джеськино лицо, напоминали уши спаниеля, а вот собственные ушки у неё были трогательно и симпатично оттопырены.

И, конечно же, мой кумир того времени, четвёртая моя подростковая «любовь» – певица Земфира. В 16-17 лет я отправляла на электронный адрес фан-клуба «венки сонетов» в её честь, неумело чертила её карандашные портреты в школьных тетрадках. Таскала у деда пару-тройку таблеток снотворного и медленно проваливалась на кровати в подростковую нирвану под Земфирины песни, наблюдая в окно за расплывающимся промышленным пейзажем городской окраины с его неизменными заводскими трубами, дымом и гаражами.