Мне надо вдохнуть запах солнца, Мне надо вдохнуть запах света, Как первый луч пронесется Над неповторимой планетой! Как кофе кого-то будит, И день лишь тогда задается, Так же и мне полной грудью Надо вдохнуть силы солнца! Глазами напиться чуда Преображения мира И ощутить ниоткуда Легкую бездну эфира! Новую жизнь начинаю И, насладясь тишиною, Окно распахнув, я вдыхаю Солнечный свет всей душою! И вот кровь моя разогрета, По венам струится азарт: Новорожденный день – это Очередной свежий старт! Дядя Миша Дядя Миша был токарем. Причем таким токарем, без которого легко мог бы остановиться производственный процесс нашего градообразующего оборонного предприятия, в котором работало большинство наших родителей. Если без многих инженеров, начальников отделов и прочих руководящих работников этот институт, да и вообще весь советский ВПК вполне могли бы обойтись, то о дяде Мише сами же эти инженеры, начальники отделов и прочие руководящие работники говорили совсем другие слова. Он был мастер, мастер от Бога. Уж не знаю, какие чудеса он творил на работе, колдуя на своем станке, но я видел, как он трудился по квартире, делая ремонт, или как он строил дом на даче, создав, например, «с нуля» винтовую лестницу на второй этаж по самодельному чертежу, который он, с позволения сказать, начертил от руки на коленке, сидя и перекуривая на крыльце. Лестница, как и всё, что он делал, получилась супер и даже не скрипела! Делал он всё, как оно казалось, вообще без какой бы то ни было подготовки – в общем-то, как говорится, топором, как-то лихо, удало, легко и весело, а получались шедевры. Я с детства знал и любил такой тип мастеров, да и просто работяг, поскольку всегда с удовольствием наблюдал за работой своего любимого деда Лёши – столяра-краснодеревщика, старшего мастера лесной и деревообрабатывающей промышленности, мастера золотые руки – помогал ему и учился у него правильно держать в руках ножовку или молоток, рубанок или стамеску… Дед мой работал истово, на бешеной скорости, не замечая ничего вокруг и ни на что не отвлекаясь ни на секунду – такая уж была школа. Его рубашка дымилась от пота, и её, когда он наконец заканчивал свое очередное творение, можно было в буквальном смысле выжимать. Дядя Миша же работал тоже очень быстро, не халтурил и не тормозил процесс, но он работал как-то озорно, как-то в кайф и как-то, как казалось, без напряга. На него было просто приятно смотреть, и это, по-видимому, его не напрягало. С любым его зрителем – малолетним ли, взрослым ли, мужчиной ли или женщиной – он всегда находил о чем поговорить, что спросить, какую историю рассказать… Умел слушать. Не был он идеальным, нет – и поддать любил, и в морду дать мог, причем качественно – благо боксером был по молодости. Был, кстати, единственным из реально уважаемых мною мужиков, кто курил. И он же, единственный из всех, позже практически перестал со мной здороваться, когда узнал, что я сам начал курить. Но это потом, а сейчас мы дружили семьями и просто так. Здорово с ним было, разница в возрасте не чувствовалась, авторитет свой он ничем не старался подтвердить ежедневно – он просто у него был. Мы, пацаны, очень его любили. Он был нам как старший брат, что ли, или как опытный друг. Он как-то ничего не боялся, много в своей жизни повидал и много знал. Когда он появлялся в компании, то праздничный стол или просто группа людей, стоящих на улице, сразу оживали, хотя он не блистал модными шутками и не сыпал новостями из газет. Ну и, естественно, дядя Миша был одним из немногих родителей из нашего класса, которые провожали нас тогда в аэропорт. По-другому и быть не могло.
А через четыре года я, когда услышал звонок и открыл входную дверь, увидел на пороге нашей квартиры Митяя с каким-то газетным свертком в руке и почему-то сразу подумал очень плохую тяжелую мысль. Митяй, впрочем, её и подтвердил через секунду. – Привет, – сказал он. – Привет, – сказал, я. – У меня отец погиб, – сказал он. Что я сказал, я не помню. По-моему, что-то типа «Как же так?» или «Этого не может быть!», короче, ерунду какую-то, а может быть, ничего не сказал. Помню точно, что в прихожей на тумбочку сел, это было. А Митяй говорит: «Вот так вот… Дядя Миша…» В свертке были завернутые в газету тапочки для дяди Миши, и шел Митяй, понятно куда… Время тогда просто совсем дурное стало, и даже такие суперспециалисты таких суперспециальностей, как дядя Миша, чтобы кормить свои семьи, были вынуждены уходить с заводов и из институтов. И дядя Миша ушел. Ну не мог он сидеть на шее у жены – библиотекаря из нашей школы, да и сыновей надо было как-то в люди выводить. Вот и пошел он на железную дорогу монтером пути… Во времена нам достались, а?!! Токарь самого высшего разряда из ВПКашного НИИ пошел работать монтером пути! Ну и в результате дело путаное там какое-то получилось, что-то было связано с нарушением техники безопасности. Короче, пропускали они состав, стоя с напарником по бригаде на соседнем пути. Нарушение, конечно, но ни по какому расписанию не должно было там поезда-то быть. А он там взялся откуда-то. Говорят, старший бежал по насыпи, кричал и руками размахивал, думал, услышат они его, да куда там, когда два поезда рядом идут! Так они и болтали мирно, на лопаты опершись, а поезд-то со спины вылетел… пассажирский… хорошо за сотню шел… Там еще вираж такой затяжной между Серпуховым и Аванградом… И всё… Хоронили мы дядю Мишу почти всем классом тогда. Переживали страшно, и я тогда так и сказал на поминках от нас ото всех, что, мол, у нас, у каждого, был свой дядя Миша и вот сегодня мы его похоронили… Как-то хорошо мне удалось тогда сказать, в общем. Пацаны сказали: «Молодец». А Митяй сказал: «Спасибо, Гринь». А сейчас, первого октября 1990 года, мы все, включая и дядю Мишу, приехали в аэропорт. Сегодня, раз, наверно, в двести первый, Опять смотрел тот фильм я, «Экипаж». Опять садились мне они по нервам, И снова колотило меня аж. В кабине, в фильме, летчики сидели, Судьба, у каждого из них, своя была, Но вместе, как один, они летели! Да, это точно были мастера! В кино показана отважная картина, Там создан образ, пойман верный кадр, В актерах жизни видится витрина, А снять тот фильм ведь тоже нужен дар. Сыграть чтоб жизнь, жить надо с пониманьем Всех тонких граней зла, любви, добра… И чувствую я всем своим сознаньем, Что фильм тот сняли тоже мастера! Был в Феодосии недавно в галерее — Той самой, где великий маринист Жил, пребывая в мастерства творенье, И мир в картинах его был лучист! А у нас тоже, в местной автобазе, Был парень, что талант свой проявил — Он нереально ездил на «КамАЗе», Что не было сомнений – мастер был! У друга батя был – великий мастер дела Металлообработки на станках. Когда работал он, любого душа пела, Поскольку мастерство тот наблюдал! И всадники – друзья мои с походов, Джигиты, конкуристы, казаки — Талантов ярких бесконечность всходов И мастерства великого штрихи! Из ДТП ужасного спасая Остатки человека одного, Уверен был я – он дошел до края, Вершащего всё в жизни, своего. Но повезло бедняге несказанно — В больнице мастер на дежурстве ждал. И этот мастер кровью перемазал Аж полбольницы, но его собрал! Учитель школьный в класс глядит в волненьи, Не спит над планами уроков до утра — Он мастерством рождает поколенье, В котором тоже будут мастера! С комбайнов вечером сошли мы, как хмельные, Нелегок труд наш, доложу я вам, Но тот, кто видел все это, поныне Завидует нам – поля мастерам! А дед мой, помню, так держал рубанок В больших руках натруженных своих, Что, будто бы из-под полозьев санок Как снег летит, шедевры он творил! Другой мой дед талантом ратной службы Отмечен Богом был через века — Он мастерски владел любым оружьем, Был командиром-мастером полка! И вот что ясно в этих наблюденьях — Внизу идем мы, скачем ли в верхах, Не важно, где мы, важно – проявленье, Ведь держится наш мир на мастерах! |
