– Мудрено как-то получается.

– Не мудренее, чем похищение Стольберга. Организаторы на свободе, а один из соучастников, как я помню, его звали Варома, умер в тюрьме.

– Полагаете, что русский нужен военной разведке для подобных мероприятий? Не думаю, что Маннергейму, который возглавляет Совет обороны, эти идеи придутся по душе.

– Маннергейм – человек мудрый, но вы же понимаете, что за всем не уследишь, к тому же он отсутствовал некоторое время. В Генштабе, в военной разведке далеко не все рады возвращению старика. Но, соглашусь, все может обстоять иначе, и у них просто появился русский перебежчик. Однако военную разведку надо немного…

– Причесать?

– Да, держать в тонусе.

– Русский в этом случае не причина, а повод?

– Возможно, – не совсем уверенно сказал Эско. – Мы хотим самостоятельно выследить и изобличить русского, получить от него признательные показания, а там посмотрим, что он скажет. Или это будет наш совместный с Меландером трофей. В любом случае, нам важно, чтобы все в Финляндии понимали, в том числе и военная разведка, что ЦСП знает все и может все – и никаких маршей, похищений и прочих фокусов, пусть даже через третьи руки.

– Эско, вы говорите как будто собственник Финляндии, а русский вам нужен для того, чтобы утереть нос военным.

– Нет, Финляндия – мой дом. Мы не для того потеряли уйму народа в Гражданскую войну, чтобы какие-то проходимцы и фанатики устраивали тут Третий рейх или Третий интернационал. У нас лес и демократия.

– И русский перебежчик… – добавил Пауль.

Эйнари уже немного свыкся с ролью сотрудника военной разведки. В целях конфиденциальности он теперь реже появлялся в здании Управления военной разведки. Меландер «организовал» ему небольшой домик в пригороде Хельсинки, где Хейкконен жил вместе с женой и сыном. Три сотрудника службы военной разведки, прикомандированные из Оулу, по очереди вели наблюдение за домиком, сменяя друг друга. О том, что Эйнари прибыл из России, они, разумеется, не знали. Для самого Хейкконена это было как бы инкубационным периодом. Пока ему и его близким запрещалось покидать свое жилище. Все необходимое им доставляли сотрудники военной разведки.

В ходе одной из бесед Арво сообщил, что в ближайшее время, правда, не уточнил, в какое, Эйнари и членам его семьи разрешат свободно передвигаться по Хельсинки. Анна-Мария, скорее всего, будет домохозяйкой, а сына определят в гимназию. Последний вопрос несколько раз обсуждался. Константин учился в Карелии и на русском, и на финском. Сначала его хотели определить в русскую гимназию, однако быстро сообразили, что это привлечет внимание, поэтому Арво уже хлопотал, чтобы Константина приняли в одну из городских школ. По легенде он – сын провинциалов-карел, прибывших в Хельсинки в поисках работы. Конечно, понадобится время, чтобы влиться в новый школьный коллектив, но особых вопросов происхождение Константина Хейкконена вызывать не должно.

Постепенно Эйнари зарабатывал кредит доверия. Жизнь на новом месте, пусть даже в такой вот ограниченной форме, налаживалась. Это куда лучше, чем отправиться на строительство Беломорско-Балтийского канала, в Карагандинский лагерь или на Колыму, не говоря уже о расстреле.

Анна, Костик, да и сам Эйнари не без удовольствия отмечали, что новый домик им очень нравился, намного больше, чем тесная квартирка в Петрозаводске. А гастрономическое изобилие вообще не поддавалось никакому сравнению. За время, которое они находились в Финляндии, Эйнари и Анна уже начинали привыкать пить кофе каждый день, что в их советской жизни было просто немыслимо.

Когда они прибыли в Финляндию, Эйнари сдерживал себя как мог – уж очень он хотел отправиться в родные места, в Терво, в провинцию Северное Саво, и отыскать близких. Живы ли они еще там, Эйнари не знал. Он понимал, что вряд ли сейчас возможна поездка, разве что инкогнито, но все же обратился к Арво с просьбой навести справки о родных.

Для себя Эйнари уже решил, что рано или поздно все-таки появится в Терво. Хотелось вновь обрести Родину. Каждый раз, когда Хейкконен представлял момент своего возвращения, его охватывало волнение. Воспоминания о детстве и юности щемили сердце. Неужели он сможет обнять отца, мать, сестру? Если встреча состоится, это будет сродни воскрешению. Они простились в феврале 1918 года…

За все время жизни в СССР Эйнари искренне скучал по Родине, но круговорот событий Гражданской войны, борьба с контрреволюцией и решение элементарных вопросов выживания оставляли мало времени для сентиментальных раздумий. Время ставило все новые и новые задачи. Появилась Анна, внимание было переключено на жену, потом на ребенка… В глубине души Эйнари все-таки надеялся, что сможет побывать дома.

– Дайте мне газету с объявлениями, – сказал мужчина, передавая деньги продавщице, – сдачи не нужно.

По всей видимости, в средствах этот человек стеснен не был: дорогое пальто, уверенная походка и красивая улыбка, которая не сходила с его лица, свидетельствовали о том, что он доволен жизнью. Его интересовало буквально все в Хельсинки. Однако для начала мужчина решил приобрести дом где-нибудь в пригороде и автомобиль.

Тахво Мяки прибыл в столицу Финляндии всего лишь несколько дней назад и еще не решил, чем будет заниматься. В голове крутились самые разные идеи —от экспорта леса в Европу до импорта сигар в Финляндию. Главное, чтобы это было законно, без какого-либо намека на криминал. Деньгами Тахво располагал немаленькими, по крайней мере, по меркам Суоми. Однако сам себя богачом не считал, а количество денег никогда не отождествлял со счастьем, в том числе и потому, что в своей жизни он видел необыкновенную роскошь и ужасную нищету, успел побывать в нескольких частях света и не раз заигрывал с законом. Впрочем, в тех кругах, где ему приходилось вращаться, подобная биография, скорее, была правилом, нежели исключением.

Тахво нравилось в Хельсинки, однако он не был до конца уверен, что останется здесь навсегда. Столичные финны казались ему такими неторопливыми, даже медлительными. Когда он впервые побывал в Хельсинки, было ощущение, что здесь, в этом «огромном» городе, кипит жизнь, в отличие от «лесной» Финляндии. Сейчас все наоборот – это и не мудрено, ведь последние два года Тахво прожил в Чикаго, а еще до этого жил в Гонконге, Рио, Нью-Йорке и Сан-Франциско. Почти двадцать лет он провел на чужбине, но ничуть не переживал, что в свое время Родина не оставила ему выбора.

Тахво не мог дать вразумительного ответа, зачем и почему он решил ехать в Финляндию. Однажды Мяки посетил штат Мэн, который напомнил ему родную Суоми. Какой-то огонек зажегся тогда в сердце – так захотелось побывать в родных краях, а потом возникла мысль вернуться в Финляндию навсегда.

Лет десять после того, как Тахво бежал из Финляндии зимой 1918 года, он вообще и не задумывался о возвращении. Тогда красногвардейцы потерпели поражение. Мяки попытался было уйти в Питер, но его маленький отряд попросту не смог пробиться к основным силам и морем отправиться в Советскую Россию. Опасаясь разделить судьбу многих красногвардейцев, юный революционер несколько недель «мотылялся» по Финляндии, потом узнал, что в Швеции принимают беженцев и нелегально проник в страну. Пробыв там два месяца, Тахво решил, что оставаться в Швеции небезопасно. Как знать, может быть, в какой-то момент шведы начнут выдавать всех беженцев и коммунистов финским властям. Как поступали «белофинны» с финнами-красногвардейцами, Тахво знал не только по событиям в Хуруслахти. Недолго раздумывая, полагаясь на молодость и силу, он завербовался матросом на шведское судно. Его «гонораром», если можно так сказать, был бесплатный проезд в Америку и питание в течение всего «путешествия».

Уже весной 1919 года Тахво Мяки оказался в Бостоне. В Швеции его земляки-финны подсказали несколько адресов коммунистов, у которых можно было попросить помощи. Естественно, по прибытии в «штаты» Тахво так и сделал. Американские финны действительно помогли ему устроить жизнь первое время, тем более в их глазах Мяки был героем – он сражался за то, о чем финны-коммунисты только рассуждали, собираясь в своих уютных домиках за тысячи километров от Финляндии.