— Что ты… от меня… хочешь, Макар?.. — с трудом ворочая языком, спросил Громов.

Ситуация заставляла его нервничать, он не понимал, чего ждать от друга, тот выглядел опасным, хотя и не проявлял открытой агрессии. Обычно Элек знал, как поставить Гусева на место, если тот вдруг переходил всякие границы, но сейчас… Сейчас Макар, не отрываясь, смотрел на него почерневшими глазами, говорил спокойно, без угроз, но Элек чувствовал, как постепенно теряет волю, как начинают слабеть колени и слегка кружится голова.

— Я хочу, чтобы ты перестал вставать между мной и твоим братом, — также спокойно сказал Гусев.

— Я не смогу… Это ради Серёжи…

— А как же я, Эл? Я ведь твой друг, подумай обо мне — у меня тоже есть потребности…

— У тебя есть Денис Евгеньевич…

— Я хочу Серёжу, Эл… — одними губами прошептал Гусев, едва ощутимо проведя пальцами по щеке Громова.

Макар видел, что производит на Элека какой-то странный эффект, почти гипнотизируя его, и это здорово заводило. Громов готов был подчиниться, но ещё оказывал сопротивление, и при этом пока ясно осознавал кто он, где и что происходит.

— Я не могу ничем помочь тебе…

— Можешь, Эл, можешь, ты знаешь это. Ты так похож на него… Я буду представлять, что ты — это он, — Макар нежно погладил его волосы, с удовлетворением заметив, как Громов рвано вдохнул и прикрыл глаза.

— Со мной опять может это случиться, если я… если я буду с тобой, — тяжело сглотнув, сказал Элек.

— Если ты будешь делать это сам, по своей воле — не случиться. Я не буду тебя принуждать, всё будет хорошо, — ласково сказал Гусев.

На самом деле он блефовал — Макар не мог знать точно, как отреагирует психика Громова на близкий контакт с ним, но в любом случае, применять силу он не собирался. Целью Гусева было лишь моральное давление, маленькая месть за то подчинённое положение, в котором он оказался благодаря Серёжиному брату. Но Элек медлил.

— Давай, ну же, — шёпотом подбодрил его Макар, — ради Серёжи. Ты ведь любишь своего брата, сделай это ради него, доставь мне удовольствие. Мы ведь друзья, Эл… А друзья помогают друг другу.

На что рассчитывал Гусев? На то, что весь такой правильный, крутой и независимый Громов прогнётся перед ним и сам… да хотя бы поцелует его. Ну или обнимет. Сделает что-нибудь, что так противно его натуре и от чего он так оберегает любимого братика. В конце концов, любовь ведь требует жертв, вот пусть и жертвует собой, а не его, Макара, интересами. Это будет, по крайней мере, справедливо. Так рассуждал Гусев, но Громов и тут умудрился его обставить.

Да, Эл поцеловал его. Глубоко, взасос, так умело, словно ему приходилось делать это часто и подолгу. Макар лишь подумал тогда, что опыта Громов набрался с Зойкой. Но потом… Потом, когда руки Элека переместились с головы Гусева, которую он нежно до этого массировал, целуя, на его талию, спину, задницу, залезли под одежду, сжимая, гладя, специально задевая напрягшиеся соски, а поцелуи перешли на шею, ключицы, грудь (Эл одним уверенным движением задрал Макару свитер), живот, когда ловкие пальцы четкими отработанными движениями стали расстёгивать его брюки, а полностью готовый член опалило горячее дыхание, Макар понял: что-то здесь не то.

Гусеву стоило больших усилий сдержаться и не дать волю рукам — прижать Громова к себе, заласкать его, затискать хотелось так, что голова кругом шла. Тем более, что и Эл не походил на человека, которому не нравится всё происходящее, и который заставляет себя действовать через силу. Напротив, он был возбуждён, тяжело дышал, тёрся о Макара своим стояком. Однако, когда Гусев увидел стоящего перед ним на коленях Громова, сноровисто орудующего у него в штанах, всё же рискнул, оттянул за волосы его голову и чуть не вскрикнул от ужаса — у Элека был совершенно стеклянный взгляд.

— Нет, Эл, не надо, прекрати. Шо ты делаешь?!. — Макар перехватил его руки и поднял Элека с пола, благо тот не сопротивлялся. — Не надо, Эл, ничего не надо, я пошутил!

— Почему вы не хотите, чтобы я закончил? Вам понравится, обещаю, — каким-то бесцветным и невыразительным голосом сказал Громов и попытался опять опуститься на колени.

— Не смей, слышишь, Хромов! — прикрикнул на него Гусев и для пущей надёжности подхватил Эла на руки и отнёс на диван.

— Не сердитесь, пожалуйста, я исправлюсь, — Элек посмотрел как будто сквозь Макара и стал расстёгивать свои штаны.

— Чёрт! Прекрати, Эл, пожалуйста! — в отчаянии закричал Макар, удерживая Элека за руки. — Не раздевайся, не называй меня на «вы»! Это же я, Макар!.. Эл, прости меня… прости! Я идиот, я просто хотел… хотел отыграться на тебе, — Гусев был в отчаянии и не представлял как исправить положение — он опять довёл Громова и всё испортил.

***

Элек не мог понять, почему у Гусева красные глаза и почему он шмыгает носом — плакать хотелось ему самому, и не просто плакать — кричать, кататься по полу, рвать на себе волосы и биться головой о стены. Он ненавидел себя, чувствовал себя грязным, жалким, недостойным даже дышать одним воздухом с другими, нормальными людьми. Кажется, раньше с ним такого не было, или он просто не помнит. Единственное, что не давало Громову сорваться в истерику и причинить себе вред — это присутствие Макара рядом. Как бы плохо не было самому Элеку, а другу тоже несладко, Эл это видел — ведь не будет же молодой здоровый парень лить слёзы на пустом месте.

— Макар… — едва сдерживая собственные рыдания, позвал он Гусева.

Элек протянул руку, желая дотронутся до товарища, но потом вспомнил, что он за ничтожество, и руку убрал — чтоб не испачкать человека своим прикосновением.

— Эл! Ты очнулся, ты вспомнил меня, Эл! — Гусев так обрадовался не пойми чему, что схватил его в объятия и крепко прижал к себе. И, о чудо, ему не было противно! И тут Элека прорвало — он зарыдал, вжимаясь в друга лицом, комкая в сжатых кулаках его свитер и, видимо, пугая его своим состоянием. Громова трясло, воздуха не хватало, слёзы все не прекращались. Было так страшно отлепиться от Макара и вновь оказаться одному, что когда Гусев сделал попытку поменять неудобную позу, Эл почти завыл на одной ноте. Ужас опять очутиться там, где с ним происходило что-то настолько плохое, что он боялся когда-нибудь вспомнить, не отпускал Громова ещё минут двадцать. А потом наступила дикая усталость, апатия, и Элек сам не заметил как уснул.

***

Макар сходил наверх за пледом и укрыл спящего на диване в гостиной Эла. Присел рядом с ним на краешек и в отчаянии уронил голову на руки — всё, это конец, он связан по рукам и ногам. Никаких средств борьбы с Громовым у него не осталось. Да и как можно бороться с глубоко травмированным человеком, чьё более менее адекватное состояние требует для своего поддержания огромных ежедневных усилий? Макар примерно понял, что произошло с Элеком во время одного из его побегов. Плюс жуткие обстоятельства его рождения, которые тоже оставили свой след на его психике, всё это возводило Громова в ранг неприкосновенных. Да, его можно сломать, уничтожить, довести до безумия. Сделать это несложно, и Макар может, не напрягаясь, в любой момент пойти на такой шаг и устранить помеху, но… помимо того что такой поступок был бы мерзок по самой своей сути и принёс бы несчастье многим любящим Эла людям, в том числе и Серёже, было и ещё одно обстоятельство. Макару было не просто жаль Элека. Он чувствовал какую-то особую близость с ним, какая возникает у зависимых друг от друга людей — то ли друзей, то ли врагов, то ли всё это вместе. Эл знает о его наклонностях, но единственное, ради чего позволяет себе манипулировать Гусевым, это счастье и благополучие любимого брата, пусть и в том виде, как он их понимает. У Макара же, в свою очередь, в руках неожиданно оказалась своеобразная «кнопка самоуничтожения» Элека Громова. Да, он не воспользуется ей, но сам факт того, что он знает об Эле больше, чем кто-либо другой, знает о его истинной уязвимости, заставляет Гусева чувствовать свою власть над Громовым и, как ни странно, ответственность за него. А если говорить совсем уж откровенно, то и нечто, похожее на любовь и привязанность.