— Да что ж ты над ним как над барышней кудахчешь! — попытался подбодрить Макара фельдшер. — Он же боец, настоящим мужиком будет! А рёбра — это не страшно, лёгкие-то целы! И нога через три недели как новая будет. А ты уж пацана и от хоккея отговариваешь, вместо того чтоб поддержать. Сам-то небось не бросил бы…

— А кто над ним кудахтать будет, если не я? — искренне возмутился Гусь, не обращая внимания на удивлённые взгляды фельдшера в свою сторону. — Папаша его что ли? Так его дома вечно нет. Мать в переводах своих, ей не до СерёХи. Тока я да Эл — брательник его… — Макар поправил на Серёже одеяло, опять погладил по голове и, видимо, решив последовать совету доктора, стал подбадривать друга: — Не боись, Серёжа, сейчас быстро доедем. Слышь — водила сирену включил. А в больничке рентХен сделают, Хипс наложат, рёбра замотают, и три недели отдыхать будешь. Как в санатории!

По правде говоря, Гусева самого бы кто поддержал — когда Сыроежкин в очередной неумелой потасовке на льду налетел на борт в районе двери, которая по вине какого-то разгильдяя была неплотно закрыта, и оказался ещё под двумя игроками, Макара чуть инфаркт не хватил. Серёжа ударился спиной об острый край дверного проёма и даже на сторонний взгляд упал очень неудачно. Макар бросился к нему с противоположного края площадки и когда добежал, Серёга только судорожно раскрывал рот, силясь сделать полноценный вдох. Неестественно согнутой ногой даже не пытался пошевелить, видимо от шока. Как и второй, на вид здоровой. Гусева тогда начало трясти от мысли, что Серёжа повредил позвоночник, и его парализует.

Васильев сразу отрядил одного из ребят за Денисом Евгениевичем, а сам до прихода доктора запретил трогать пострадавшего — и это было лишним подтверждением гусевских опасений. Макар только и мог, что пытаться словами успокаивать друга, да осторожно помогать прибежавшему спортивному врачу осматривать Серёжу и оказывать первую помощь. И еле успел переодеться и собрать Серёжины вещи — через двадцать минут приехала скорая, и Макар поехал с Серёжей в больницу.

Когда уже залезал в карету скорой помощи, Денис Евгеньевич буквально силой впихнул Гусеву в рот две каких-то таблетки — сказал: «Успокоительное».

Отпустило Макара минут через сорок — когда он сидел перед дверями приёмного покоя с Серёгиной сумкой и ждал, когда того осмотрят врачи. Ещё через полчаса, когда Серёже уже накладывали гипс, приехала Надежда Дмитриевна, тоже вся на нервах. После разговора с доктором немного успокоилась, поблагодарила Макара за поддержку сына, забрала вещи и пошла к Сергею.

Гусев проторчал в палате у Сыроежкина до самого окончания посещений, а на следующий день ушёл с уроков пораньше и опять явился в больницу на весь остаток дня. Так прошла целая неделя.

Элек тоже каждый день бывал у брата, но, в отличие от Гуся, приходил всегда после уроков и всё порывался заниматься с Серёжей по школьной программе, насколько, конечно, состояние больного позволяло это делать. Боялся, что братик совсем отстанет, а нагнать потом сложно будет. Макар с ним по этому поводу каждый раз ругался: говорил, что Эл совсем Сыроеге покоя не даёт и на учёбе своей окончательно помешался. Не самое главное в жизни, в конце концов.

На самом деле Макара просто раздражало то, что ему мало времени остаётся, чтобы быть с Серёжей наедине. Эл со своими учебниками, Сыроегина маманька с какой-то домашней жрачкой, одноклассники, вдруг воспылавшие к своему товарищу дружескими чувствами, Светлова, являвшая себя через день, словно принцесса, снизошедшая до своих подданных, Кукушкина, приходящая каждый вечер за полчаса перед окончанием посещений с какими-нибудь плюшками и подарочками и явной надеждой застать Сыроегу одного (не тут-то было!). Как с этим дурдомом бороться, Гусев не знал. Единственное, что он сообразил натравить Эла на Зойку, и теперь Громов приходил к брату значительно позже, дожидался Кукушкину, отвлекал её внимание на себя и уже без пятнадцати семь ненавязчиво уговаривал её идти домой.

Соседи по палате откровенно завидовали Серёжиной популярности и с ним практически не общались. И Гусеву это было только на руку — в отсутствие посетителей Серёжа был только его. Макар помогал ему как мог — водил в туалет, провожал в столовую, когда Сыроежкину разрешили ходить, перестилал постель и даже голову помог вымыть — к концу недели Серёжины волосы стали напоминать засаленные сосульки. В общем, превратился в нормальную такую сиделку.

А на следующей неделе, когда Гусев собрался слинять с четвертого урока, чтобы как всегда ехать в больницу, его вызвали к директору.

— Макар, ты почти не появляешься в школе, нахватал двоек за одну только неделю по всем предметам. Ну, ты же понимаешь, это не может так дальше продолжаться, — Семён Николаевич решил лично отконвоировать своего ученика в кабинет директора, а по дороге, аккуратно придерживая Гусева за локоток, излагал суть дела.

— Таки я же вам объяснял, — закатил глаза Гусев. — СыроеХа в больнице, еле ходит. Должен же ему кто-то помоХать?!.

— Макар! В больнице есть врачи. И медсестры… — перешёл на строгий тон Таратар. — Ну в конце концов…

Гусев на это ничего не сказал, только выразительно охнул и едва заметно сократил расстояние между собой и математиком. Семён Николаевич, однако, манёвр Гусева просёк и перенёс руку с локтя на талию Макара.

«Ах ты старый пидара-ас!.. — ухмыльнулся мысленно Гусев. — Я в тебе не ошибся», — и теснее прижался к классному руководителю.

Когда дошли до кабинета Майи Григорьевны, Таратар плавно втолкнул Гусева внутрь, попутно якобы случайно проведя рукой по упругой заднице ученика, а тот в свою очередь понадеялся, что математик испытывает к нему не только низменные чувства. И оказался прав. Потому что поддержка Семёна Николаевича пришлась Макару очень кстати.

В кабинете директрисы кроме непосредственно самой директрисы обнаружилась ещё одна, совершенно неожиданная в школьных стенах персона. А именно, Борис Борисович Васильев, тренер юношеской команды Интеграла. И как эта парочка руководителей принялась пропесочивать и чихвостить несчастного Гусева! Если б не Семён Николаевич, грудью вставший на защиту Макара, не миновать бы ему вызова отца в школу (со всеми вытекающими, так сказать!) и серьёзных проблем со своим хоккейным будущим.

— Слушай, Эл, — обратился на следующей переменке к Громову Макар. — Будь другом, зайди сегодня к Сыроеге пораньше. А то на меня директриса танком наехала — не уйти. И Васильев в школу припёрся по мою душу — сказал, если сегодня на тренировку не приду — выгонит нахрен из команды.

— Хорошо, Макар, конечно, — закивал Элек. Впрочем, чего ещё от него было ожидать — к брату он относился очень трепетно.

И пришлось Гусеву сидеть ещё два урока, получить очередную двойку за не сделанное домашнее задание (на домашку он забил сразу, как Серёга в больницу попал) и топать после всего этого на тренировку.

— Гусев! Тебя доктор ждёт, — крикнул только что вышедшему из душа после тренировки Макару тренер.

Серёжи не было, и Макар решил вопреки своим убеждениям сходить ополоснуться — после почти трёхчасовой тренировки пот с него катил градом и в глазах темнело. Всё потому что слишком большой перерыв в занятиях был. Ну, или гад Васильев просто решил его наказать за прогулы — пара индивидуальных заданий в конце дня показалась Гусеву уж чересчур тяжёлыми.