«Наверное, это была Майка, — после некоторых раздумий решил Сыроежкин. — Или какая-нибудь актриса». Версию с актрисой, правда, вскоре пришлось исключить, потому что у актрис буфера обычно — будь здоров, а это бы у Серёжи уж всяко в памяти отложилось.

***

Макар стоял посреди бабкиного огорода и отдыхал. Все задания на сегодня он выполнил, и, в принципе, можно было уже идти купаться. Как раз вечерело, прямого солнца не было, и народ с пляжа схлынул. Но Макар не спешил — за редким невысоким забором копошились на своём огороде соседи. Старика Кузьмича с супругой Макар прекрасно знал, но этим летом к ним приехал их внук из Харькова, а вот его Гусев в предыдущие года не видел. Была у Макара мысль пойти познакомиться с ним поближе, но Митька, так звали соседского паренька, дома почти не сидел — пропадал в городе или на пляже. А сегодня вот вышел во двор помогать деду с бабкой. Пацан лет четырнадцати на вид, в отличие от рыжего Гуся, вынужденного из-за особенностей своей кожи даже в самую жару ходить в футболке, обгореть не боялся и весь день шастал по двору в одних коротких шортах. Но не только на длинные ноги соседа, его поджарый живот и ровную спину любовался Макар. Митя был блондином. И не просто блондином, а блондином с отросшими вьющимися волосами. Лицом он тоже вышел — про таких говорят, что они обладают тонкой аристократической красотой, но Гусев предпочитал смотреть на парня сзади. Потому что именно со спины Митя был удивительно похож на Серёжу. Макар даже глазам своим в первый момент не поверил, когда увидел его, пропалывающего грядку. «Сыроега… — обомлел тогда Гусев, и как соляной столб замер посреди картофельного поля. — Или я уже совсем спятил? Та не… не может быть. Откуда ему здесь взяться? — призвал на помощь здравый смысл Макар, а у самого так сладко внутри всё сжалось, что захотелось тот час же подойти к этому «Сыроеге» и крепко-крепко его обнять.

Вот и сейчас, уже десять минут кряду, Макар неотрывно наблюдал за мальчишкой и даже не подумал о том, как это выглядит со стороны. Пока его безмятежное созерцание не было безжалостно прервано.

— У него девушка в городе. Просто на выходных уезжает куда-то с родителями, вот Митька и мается, старикам помогает.

Макар от удивления и неожиданности даже рот раскрыл. И так с отвисшей челюстью и вытаращенными глазами и уставился на неизвестно как возникшую в метре от него Розу Львовну.

Библиотекарша в соломенной шляпке с большими полями, ситцевом платье в мелкий цветочек и с огромной плетёной корзинкой в костлявых руках стояла рядом и с невозмутимым видом разглядывала соседского мальчика. Потом, наконец, повернула голову в сторону Макара и сказала:

— А что, Серафима Марковна-то дома?

— Не, — покачал головой Макар, — к Давидовичам пошла. Должна быть скоро.

— Так я присяду? — бабкина подружка кивнула в сторону веранды и, не дожидаясь ответа, направилась туда.

Макар подумал, что надо бы проявить к даме какое-никакое гостеприимство и пошёл следом угощать Розу Львовну чаем и развлекать беседой.

Соблюдя положенные условности, то есть поинтересовавшись здоровьем гостьи и рассказав о том, как он провёл время на сборах, Макар решил задать вопрос, не дающий ему покоя с самого появления Розы Львовны.

— А это… откуда вы про Митьку знаете? И что… ну, девчонка у него в городе?

Роза Львовна поджала губы, смерила Макара серьёзным, изучающим взглядом и сказала:

— Он с самого июня в библиотеку ко мне ходит, книжки берёт, которые на лето заданы. Иногда с девочкой своей приходит, иногда один. Разговорились как-то, вот и знаю, — а потом зачем-то добавила: — Митя Савельев хороший мальчик.

— Да я разве Ховорю, шо плохой? — сам не зная чему, возмутился Гусев. — Может, я подружиться хочу.

— Может, и подружишься, — с сомнением сказала Роза Львовна. — Он твой ровесник, в девятый класс перешёл.

— Бля!

— Таки попрошу не выражаться, молодой человек! — сделала Макару замечание Роза Львовна и попыталась изобразить из себя оскорбленную добродетель.

— Извиняйте, — без тени раскаяния в голосе сказал Макар — рафинированная дама, работник культуры, бывало сама материлась так, как не всякий грузчик в порту будет. — Но вы ж знаете, для меня это больной вопрос…

Тут Макар не соврал — из-за того, что на шестнадцатом году жизни, он только закончил шестой класс, комплексовал он страшно. Этот соседский мальчик, если узнает, вряд ли захочет дружить с второгодником. Дважды второгодником — вряд ли же он поверит, что Макар просто на год позже пошёл в школу. Подумав так, Гусев неосознанно почувствовал к ни в чём не повинному соседу лёгкую неприязнь и решил выкинуть этого Митю из головы — лучше уж он тут один поскучает, чем нарвётся на какого-нибудь сноба.

Вскоре вернулась из гостей бабка, а Макар, с чистой совестью оставив обеих подруг наедине, закрылся в своей комнате — писать письмо Серёже.

Он писал ему уже целую неделю, и всё никак не мог закончить. Понимал, что Сыроежкин ждёт ответа и, вероятно, очень волнуется, что от друга нет никаких известий. Ведь пока Гусев вернулся в Москву, пока собрался, пока прибыл сюда — прошла почти неделя. И ещё одна ушла на обдумывание ответа. Просто так написать другу отписку, мол, у меня всё хорошо, чего и тебе желаю, Макар не мог, Сыроежкин этого не заслуживал. Серёжино письмо, такое эмоциональное и искреннее, до сих пор грело Макару сердце, и в ответ ему хотелось тоже написать о своих чувствах. И Макар писал… Писал любимому человеку всё, что у него на душе, перечитывал, вычёркивал то, чего сказать по понятным причинам не мог, писал дальше, опять скатывался в излишние откровения, снова редактировал, но прекратить свои душевные излияния был просто не в состоянии — это признание в любви, которое адресат никогда не прочитает, было для Гусева единственным способом хотя бы мысленно стать с любимым одним целым.

Дорогой Серёжа! Привет, Сыроежкин! Прости, что я не писал тебе со сборов — там такие нагрузки были, что я еле до койки доползал, и руки дрожали ручку держать (последнее — шутка!). Но как же я был счастлив, когда получил твоё письмо! До сих пор его перечитываю, хотя давно наизусть выучил. Жалко только, что пришло оно в последний день, когда я был в лагере.

Серёжа, ты даже не представляешь, как это приятно, знать, что ты снишься любимому человеку, что он думает о тебе и скучает. И я согласен сниться тебе хоть в виде гуся, хоть — таракана. Лишь бы ты меня не забывал. Потому что сам думаю о тебе постоянно и вижу во сне каждую ночь. Прикольно про гуся, мне понравилось! Я там тебя не клюнул? Смотри, будешь опять хернёй страдать и в истории влипать — ущипну за жопу. Гуси знаешь как больно щипаются? Имей в виду. Ты написал, что во сне ходил с гусем подмышкой. Ты не хочешь меня отпускать, я это понимаю — я и сам ни за что не отпустил бы тебя, не разомкнул объятий. И я был бы счастлив быть только твоим. Да я и так твой, с головы до ног. Но я также понимаю и то, что нужен тебе только как друг. Клянусь, я буду тебе другом! Никогда не предам, не брошу. Не бойся, в качестве друга ты меня не потеряешь и никакие соперники тебе не страшны. Так что, кто бы там ко мне ни приклеился, или я к кому, на нашей дружбе это никак не отразится. Ты мне тоже снишься, Сыроега! В ночных кошмарах! Шучу, конечно. Но я скучаю, и это не шутка — ты клёвый чувак, таких вообще мало. Про кошмары я сказал правду. Только кошмар, он не во сне, он — наяву, когда я просыпаюсь и понимаю, что наша близость и твой член в моём рту мне всего лишь приснились. Да, ты не ошибся — мне сниться, что я тебе отсасываю. Иногда даже сам кончаю от этого. Потому что я, Серёга, обыкновенный пидарас. Гомосексуалист по-научному. И я в тебя влюблён без памяти. Влюбился, как только увидел. Причём, даже не живьём, а на фотографии в журнале. Помнишь «Старт»? Конечно помнишь. Так вот, у меня есть этот номер, храню его дома так, чтоб никто не нашёл. И регулярно на него дрочу. А ещё я в своё время попросил Эла нарисовать твой портрет. Угадай зачем? Я знал, что ты сразу догадаешься.