— Н-нет… — в один голос ответили Вовка с Витьком.

— Да-а, — сказал Серёжа. — Но я как-то на это внимания не обращал. А что?

— А то. Что он мягкий, тёплый. Дышит воздухом, краснеет-бледнеет, кожа у него мурашками покрывается, когда холодно. Губы облизывает, значит слюна есть. И пахнет он как человек.

— А ты его, типа, нюхал? — усомнился Корольков.

— Представь себе! — заявил Гусев.

— Хм. Не знаю, — не поверил Вова. — Откуда ж у него по-твоему такие способности?

Дальше Макар как ни пытался, а переубедить своих друзей, что Элек просто вундеркинд, а никакой не робот, не смог. «Малышня, чего с них взять? — смирился в итоге со своим поражением Гусь, вспомнив, что сам он старше друзей на два года. — Хочется им в сказки верить — флаг в руки, барабан на шею. Главное, что Сыроега Эла кормить обещался».

***

Следующие две недели прошли для Серёжи в какой-то бесконечной суете. Он с трудом занимался на уроках, стараясь хоть как-то соответствовать той высокой планке, которую установил для него двойник, всеми силами пытался отбрыкаться от назойливых учителей, считавших своим долгом под конец учебного года впихнуть Сыроежкина в какую-нибудь внеурочную деятельность для особо одаренных, и худо-бедно выполнял текущие домашние задания. Но самое ужасное, что вот этот вот всё приходилось совмещать с тренировками в «Интеграле», которые сами по себе выжимали из Серёжи все соки.

Каждый раз, возвращаясь домой после хоккея, Серёжа буквально висел на Гусеве и ныл, что больше он туда не пойдёт ни за какие коврижки и гори оно всё синим пламенем. Макар обзывал его девчонкой, слабаком и хилятиком, Серёжа «на слабо» не вёлся и безропотно соглашался со всеми нелицеприятными характеристиками. Гусев в итоге начинал его просто упрашивать сходить хотя бы ещё раз. Тут Серёжа не выдерживал и сдавался. С одной стороны, потому что смотреть на обычно такого крутого и самоуверенного Гуся, который вместо того, чтобы давить, смиренно просит, ласково уговаривает и при этом вкрадчиво заглядывает Серёже в глаза, было до жути приятно. С другой — тренировки — это легальный повод отмазаться от всяческих конкурсов, олимпиад и тому подобной лабуды, которую норовила навесить на лучшего ученика школьная администрация.

Так Серёже удалось благополучно избежать прослушивания у какого-то актера, с которым договорился их литератор и по совместительству руководитель литературного кружка, не рисовать кучу рисунков для учительницы по ИЗО и вообще не ходить на репетиции школьного хора, куда его непременно хотела заполучить музычка.

Но в пятницу Серёжина удача видимо кончилась. Потому что на первой же переменке его выловил сам физрук.

— Сыроежкин, постой, — крепко ухватил за руку пробегавшего мимо Серёжу Валерьяныч. — К матчу готов?

— Мы же с Гусевым запасные, — не понял юмора Серёжа.

— На счёт Гусева не знаю, на счёт тебя я договорился, — «обрадовал» Сыроежкина физрук. — Не беспокойся, тебя обязательно выпустят. Так что завтра твоя первая настоящая игра. М-меня… можешь не благодарить, — подавив усилием воли слабые угрызения совести, заявил Ростик, хлопнул Серёжу по плечу и с достоинством двинулся в сторону спортивного зала.

А дело было в том, что позавчера вечером, когда последние занимающиеся в секции тяжёлой атлетики спортсмены покинули зал, в каморку к Ростиславу Валериановичу постучался Макар Гусев. И в течение следующих пятнадцати минут рассказал слезливую историю о том, как его лучший друг Серёжа Сыроежкин совсем потерял мотивацию к тренировкам и не сегодня-завтра бросит хоккей к едрене фене. А лично Макару очень хотелось бы и дальше тренироваться вместе с Серёжей, поэтому он очень просит уважаемого Ростислава Валериановича поговорить с Борисом Борисовичем, чтобы тот хоть раз выпустил Сыроежкина на лёд во время предстоящего товарищеского матча с «Альбатросом». Так как этот шаг несомненно придаст уверенности Серёже и не даст ему совершить самую большую ошибку в жизни — бросить спорт. А для того, чтобы переговоры с Васильевым шли веселее, у Макара специальный реквизит имеется — с этими словами Гусев поставил физруку на стол бутылку Пшеничной и сразу же откланялся.

Ещё с полчаса после ухода Гусева, Ростик крутил в руках бутылку, хмыкал и думал, что, конечно, брать взятку от ученика, да ещё таким предметом, не очень педагогично, но… Гусев ведь просит не за себя, да и не школьных отметок, в конце концов, дело касается. Так почему бы в таком случае не помочь хорошим людям?

Сыроежкин обо всей этой закулисной деятельности, которую развёл ради его блага Гусь, ни сном ни духом не ведал, и для него известие, что завтра он будет играть, стало настоящим сюрпризом. А вот хорошим или плохим — он пока решить не мог. На лёд ему, конечно, выйти хотелось, но позориться при всех Серёжа очень не любил — играл пока он просто скверно.

А тут ещё Таратар пристал со своими задачками — у него олимпиада, видите ли. Правда, он в отличие от остальных преподавателей, в своих учениках прежде всего людей видел, а не инструмент для достижения высоких показателей педагогического процесса. Поэтому заметив, что Серёжа, чуть ли не в полуобморочном состоянии находится, не на шутку обеспокоился, смекнул, что дело не иначе как в повышенной учебной нагрузке, свалившейся на несчастного Сыроежкина, и решил во что бы то ни стало мальчика спасти. В первую очередь от хоккея.

— Макар, ну ты же видишь, в каком он состоянии! Повлияй на него, отговори от этой затеи. Подумать только две недели всего занимаетесь, а его уже играть выпускают! Такой ответственный матч… О чем только тренер думает? — Чуть ли не со слезами на глазах умолял Гусева математик.

— Да не такой уж ответственный, просто товарищеская встреча, — нехотя возразил Таратару Макар.

Когда после уроков Семён Николаевич попросил его ненадолго задержаться для серьёзного разговора, Гусев сразу понял, что речь пойдёт о Серёге, и что ничего хорошего Таратар ему не сообщит. Так и вышло. Впрочем, настроение Гусю уже до этого успел испортить сам Сыроежкин, устроив на большой перемене настоящую истерику. Заявил, что играть наравне с остальными он не может, подвести никого не хочет, и что если он облажается, тогда точно всё бросит — спорт это не его, и давно следовало это понять, а не пытаться очередной раз что-то там себе доказать. Всё равно его из хоккея скоро выпрут, как из лёгкой атлетики в своё время. И нечего зря позориться. В общем, играть он не будет и точка. И к «Интегралу» даже близко не подойдёт.

Макар после такого демарша с Серёгиной стороны готов был волосы на себе рвать — он ведь сам у него эту панику и спровоцировал. Хотел как лучше, называется. Который раз уже все попытки Гусева приобщить Серёгу к спорту заканчиваются полным провалом. То с сыпью этой, то сейчас… Но тогда хоть Эл помог…

«Эл, точно! — осенило наконец Макара. — У этого должно получиться, вот уж кто настоящий феномен!» — придумав свой очередной хитрый план, Гусев немного повеселел, и даже заверил математика, что зуб даёт, с Серёгой всё в порядке будет. Они что-нибудь придумают.

Семён Николаевич отнёсся к заверениям Макара скептически, но больше ему надеяться было не на кого — Серёжа его слушать не стал, а для Васильева математик вообще ни авторитет ни разу.

***

— Ты не паникуй, Серёга, всё путём будет! — Гусев сразу притянул к себе за плечи ожидавшего его у школьного крыльца Сыроежкина, ещё больше растрепал и без того лохматую Серёгину голову и по дороге стал излагать план действий. — Тебе не придётся хоккей бросать, и «Интеграл» завтра ты не подведёшь.