— Не моей. Я надеялся, что человек, мозг которого вправили мне в микросхемы, наконец-то будет спокоен. Но мне не стало лучше после этого.

Детектив отложил трубку в сторону и сложил руки в замок.

— Я всё ещё не понимаю, где же заканчивается тот Ник Валентайн, и появляюсь я. И не могу избавиться от ощущения, что я — всего лишь пустая болванка с прописанными алгоритмами действий, которой наигрались и выбросили ржаветь на улицы Содружества. Думал, что месть Эдди наконец-то поможет, но…

— Подожди, — остановила его речь леди. Напарник перевёл на неё взгляд, и она продолжила: — Ты помнишь, что сказал мне тогда, когда я впервые увидела радиоактивную грозу?

— Допустим, — протянул он.

— Ты сказал, что я никогда не буду своей матерью. И отцом — тоже. Что я слеплена из другого теста, несмотря на обстоятельства. Что я… — она взглянула прямо в его глаза — топлёное золото сгинувшего мира, отчеканивая каждое последующее слово, — …личность, со своими взглядами. Принципами. Виденьем всех вещей. Так вот.

Леди осторожно положила ладонь ему на плечо и продолжила свою речь:

— Почему это не может быть применимо к тебе, Ник?

— Я не…

— Да. Ты не человек, — твёрдо ответила она. — Но разве это всё ещё так важно? В мире, погребённом под обломками цивилизации.

От волнения у неё дрожали руки, но леди старалась не подавать виду:

— Ты человечнее всех, кого я встречала. Об этом говорят твои слова. Об этом выразительно сообщают твои поступки. Каждый раз, когда ты помогаешь родителям отыскать своих детей, а жёнам — мужей. Каждый раз, когда ты покидаешь пределы безопасной стены города и идёшь навстречу всем пустошинским ужасам ради этого. Так в чём же, в конце концов, разница от того, что внутри тебя: шестерёнки и поршни или органы и мышцы? Уж я-то её точно не вижу.

— Ты и вправду так думаешь? — удивлённо произнёс её собеседник, бросив на неё озадаченный взгляд.

— Да, — вновь сообщила женщина, а затем добавила, отпустив его плечо: — Мне не нужно, чтобы ты был человеком, Ник. Достаточно лишь того, чтобы ты всегда оставался самим собой и не позволял таким-вот мыслям разрушать тебя. Потому что… для меня это тоже важно, понимаешь?

— Погоди, Джоанна. — Он предупредительно поднял ладони. — Не спеши… говорить так. Обо мне.

— Куда уж спешить, — она склонила голову набок, — давно нужно было.

— Арг, леди, ты не так меня понимаешь. — Валентайн устало, а не раздражённо зажал пальцы на переносице и продолжил: — Неужели я должен говорить это прямым текстом вот так, просто тебе в лицо?

Миссис Джексон поняла, что разговор, много раз обрываемый раньше, состоится именно сейчас, и беспокойно заломила руки, сложив их на поясе. А затем утвердительно качнула головой в ответ.

— Мне тяжело это говорить, но… Ты не должна смотреть на меня так, понимаешь? — Он осторожно взял её ладонь обеими руками и продолжил: — Ты — благовоспитанная, молодая, миловидная, степенная женщина. У тебя впереди — целая жизнь. Хорошая, долгая. С нормальным, порядочным мужчиной, домом с камином и целой сворой детишек. Я же не могу дать тебе ничего из этого. И ты заслуживаешь кого-то лучшего, нежели старый робот, Джоанна.

От услышанного у неё спёрло дыхание, а пульс застучал гулко и бешено словно где-то под горлом. Каждое его слово иголками впивалось в неё, раня в самую душу. Не успела она ничего ответить, как спутник аккуратно снял с её руки перчатку и приложил к своей щеке:

— Что ты чувствуешь, птичка? Под твоими пальцами холод, не так ли? Холод, металл и ничего живого, настоящего, нерукотворного. А я не чувствую ничего. Мои создатели не позаботились о сенсорах даже на пальцах. Всё, что мне остаётся — это только представлять, что это нормально — не ощущать. И полагаться на другие матрицы восприятия или воображать, каково это — прикосновение твоих тёплых рук.

В его голосе сквозила горечь. Видели боги, ему никогда не хотелось произносить это и обижать, топить её такими словами. Но разве существовал другой выход из их ситуации? Он отпустил её руку, и она обессилено упала вниз.

— Наши отличия… слишком видны. Ты ведь сама должна понимать — это слишком неправильно. Чуждо. Думаю, мы не должны больше заводить такие разговоры и преступать границы дозволенного. Так… так будет лучше, Джоанна.

И от последних его слов что-то внутри неё взорвалось тысячами искр, которые мгновенно вместе с кровью растеклись по жилам, наполняя всё её естество новой силой, заставляя ладони сжаться в кулаки, а готовые в любой момент выступить слёзы сразу же усохнуть. Миссис Джексон резко встала на ноги, и, уперев руки в бока, гневно посмотрела на напарника:

— Что ты такое говоришь, Ник, чёрт тебя дери, Валентайн? Тебе от мести Эдди Уинтеру окончательно системы покоробило? Или же морской воздух плохо повлиял?

Он тоже поднялся на ноги и готов было что-то тоже ответить, но она не предоставила такой возможности и заговорила дальше:

— Почему ты говоришь мне это только сейчас? Ждал специально, чтобы ранить сильнее?

— Я не думал, что всё зайдёт так далеко… Я ведь просто жестянка, Джоанна!

Она лишь фыркнула на его слова и продолжила:

— Всю мою жизнь… Всю мою жизнь мной помыкали, как только хотели. О, тебе не нужно высшее образование, для тебя это будет лучше, — передразнила родителей женщина. — О, мы сами выберем тебя мужа, куда уж тебе. О, я пойду на войну, струсив и не сообщив заранее, ведь это будет намного лучше, да, Джоанна, ты ж ведь всё равно не обидишься, правда, ты ведь такая мягкая, податливая, как тесто — хочешь, бери и лепи что там тебе нужно, что с тебя ещё взять.

Леди на секунду остановилась, чтобы перевести дух и собраться с мыслями, а затем опять возобновила свою тираду:

— Все всегда считали, что делают мне только лучше. И невольно выжигали на моей коже клейма, ожоги от которых всё никак не пройдут. Дочь, нежеланная для своих родителей. Ненужная, бесполезная, безвольная жена. Запасной вариант, если первый «образец» провалится. А теперь вот — ты.

Её боевой настрой испарился так же быстро, как и зажёгся в её душе. Выжившая обняла себя руками и шагнула к нему ближе.

— Я устала быть марионеткой в чьих-то руках, которой вертят как угодно. Я просто хочу быть чьей-то по своей воле. — Она взяла руками ворот его плаща и осторожно разгладила его, а потом произнесла: — Ты — мой осознанный выбор, понимаешь, Ник? Я могу мыслить трезво. И никакого другого варианта не вижу и не хочу видеть. Потому что ты подле меня. Кажется, уже поздно говорить о том, что мы «не должны преступать границы дозволенного». Наши дороги слишком пересеклись. И я уже приварена к тебе, так или иначе.

А потом, выдохнув, леди изрекла следующее:

— Но если я ничего для тебя не значу, я уйду. Наши пути больше никогда не скрестятся. Думаю, Пустошь смилует нас на этот раз… Просто скажи одно слово и…

Он секунды две вглядывался в её зелёные глаза за стёклами окуляров-гогглов, а затем осторожно положил руку ей на талию и проговорил:

— Ты вольна сама выбирать, птичка. И держать тебя в неволе — кощунство. Но из-за тебя мои шестерёнки идут в неправильном направлении вот уже несколько месяцев, а я не могу и не хочу останавливать это. Я боялся, что это творится только со мной. А теперь, кажется, я вижу в твоих глазах отражение… того же. Но посмотри на меня. Неужели… ты думаешь, что у нас может что-то получиться?

Внутри у неё разлилось мгновенно согревающее тепло, разгоняясь по всему телу от пяток до головы, и разбудило своим светом бабочек в животе, что начали неспокойно перебирать крыльями.

— Нужно пробовать, чтобы убедиться, — ответила она. А затем быстро добавила: — Прости, ох, это прозвучало так прагматично, словно я…

— Ничего, — ответил Валентайн и впервые за этот вечер улыбнулся. — Тем более, ты необычайно мила, когда смущаешься.

Выжившая приподняла уголки губ в ответ, но тут же вздрогнула: оказывается, пока они разговаривали, успела наступить ночь, и весь причал начал обволакивать туман, пришедший от залива.