Ничего в ответ. Всё такой же застывшей мраморной статуей миссис Джексон безмолвствовала и, казалось, даже не дышала. Едва сдержав рвущийся изнутри совершенно человеческий вздох разочарования, он предпринял последнюю попытку:

— Джоанна… Пожалуйста, возвращайся. Мы все очень беспокоимся за тебя. Да что там — я чертовски беспокоюсь. Прошу, скажи, что мы не теряем тебя. Что ты всё ещё тут — и всё будет хорошо. Ты ведь сильная женщина. И не такое переживала, правда? Пускай это дьявольски тяжело… подай знак, что всё обойдётся. Что мы преодолеем это. Вместе. Как тогда, когда подобное начало господствовать надо мной — ты, именно ты помогла мне перебороть его… Пожалуйста, вернись, Джоанна.

На миг ему показалось, что она была готова повернуться к нему. И не заговорить, нет, — хотя бы кивнуть головой или посмотреть в глаза. И этого было бы достаточно. Он понял бы всё. Но нет. Выжившая оставалась всё той же глыбой льда. Равнодушной ко всему. А к себе — тем более.

Валентайн понял, что проиграл эту битву, которая и определила исход войны. И хотя в нём ещё теплился совсем крохотный огонёк надежды, ему стало понятно, что с каждым часом всё становится только хуже и хуже, и миссис Джексон по крупицам теряла саму себя, замыкаясь ото всего мира.

Скрипнув сапогами, детектив приподнялся и не оборачиваясь — ведь знал, что увидит — направился к выходу, на ходу надевая головной убор.

***

— Ни слова? — спросила Пайпер у порога гостевого дома, дождавшись его.

— Ни одного. Даже не смотрела в мою сторону, — хмуро проговорил он, поравнявшись с ней.

— Плохо дело, — кивнула она, доставая из кармана мятую пачку сигарет, а потом протянула её приятелю: — Будешь?

— Есть своё, — ответил тот, выуживая трубку, уже набитую табаком.

— Что говорит докторша? — Райт чиркнула зажигалкой и сделала первую затяжку, нервно выпустив дым. Курила она в редких случаях — когда нужно было хорошенько обдумать материал для статьи или же снять напряжение, как в этом случае.

— Бетани сказала, что это мутизм. Есть надежда, что пройдёт со временем. Но она никогда не сталкивалась с подобным. Жители пустошей… не озабочены такими проблемами.

— А я думала, что Блу уже пообвыклась-то за год или сколько, — вздохнула журналистка и постучала указательным пальцем по сигарете, стряхивая пепел. — Ты ведь не думаешь, что она теперь…

— Кто? Умалишённая? Я не знаю, Пайпер. Не знаю, — повторил Ник и устало зажал переносицу пальцами. — Сколько всего за тот день случилось… И ведь мне даже не известно, что именно! Литрис… Она не успела ничего поведать.

— Хреново, — выдохнула дым Райт. — Что мы будем делать?

— Мы? Пайпер, ты вовсе не обязана…

— Она моя подруга, — перебила его репортерша.

— Тогда… Не знаю. Я не могу сутками быть возле неё — у меня есть работа и обязанности, которые я должен исполнять. У тебя — то же самое. Сестра. И Элли, в конце концов.

— Она так и не догадалась? Джоанна, — уточнив, грустно улыбнулась Пайпер.

— Нет, — вздохнул Валентайн. — Порой в некоторых случаях леди бывает совершенно недогадливой.

— Ну, что же. Будем возвращать эту её недогадливость. А затем — и её саму.

Пайпер проговорила это с наигранным оптимизмом в голосе, но они оба знали и понимали слишком много, чтобы поверить этим словам. Что после такого не возвращаются прежними. Что довоенная леди переживает это куда сильнее за них вместе взятых. И что всегда был шанс возвратиться — и увидеть её не в живых, а болтающейся под потолком.

***

«Oh, the queen of peace

Always does her best to please

Is it any use?

Somebody’s gotta lose…

…Blood is running deep

Sorrow that you keep».

Florence and the Machine — Queen of Peace

Неожиданно для обоих, их предположения не начали оправдываться. На третий день миссис Джексон впервые встала с постели. Спустя два дня она начала покидать свою комнату — ненадолго, конечно, но это было хоть что-то. И даже съедала половину того, что ей оставляли. Леди всё ещё не разговаривала — и даже не могла смотреть на собеседника, однако Пайпер и Ник, скрестив пальцы, решили, что появился небольшой серебряный луч надежды на то, что миссис Джексон исцелится со временем. Время. Ей просто нужно время.

Но они не знали, что творилось у неё внутри.

А там творился настоящий хаос. Настоящая Джоанна словно бы уснула — и с каждым днём погружалась в небытие всё сильнее и сильнее, а оставшаяся от неё пустая оболочка не знала, как влачить своё существование.

Она пыталась свыкнуться со своим положением. Она пыталась возвратиться вновь. Она хотела забыть всё случившееся и заново начать с чистого листа. Но сколько не переворачивай страницы книги своей жизни на новые, незапятнанные, белоснежные, замаранные тёмными чернилами листы не деть никуда, не вырвать — они всё ещё остаются на месте, с тобой — и навсегда.

Так что леди Джексон просто сдалась. Стоит ли её винить за это? Ведь она была всего лишь простой женщиной с устаревшими принципами морали в голове.

Она поплыла по течению. Стала проживать однообразные дни в помрачневшем доме, ставшем её палатой и темницей одновременно. Просыпалась, когда не чувствовала слабости и шаталась по своему обиталищу. Ела то, что ей оставляли. Иногда по наитию принимала душ — или когда её заставляла Пайпер. Смотрела в окно на ежедневную рутинную возню жителей Пристанища. Шарахалась от каждой зеркальной поверхности. И мёрзла, нещадно мёрзла, несмотря на то, что стояло жаркое лето, а в гостиной и её комнате всегда теперь горел камин. Она куталась в халат и, придвинув кресло чуть ли не впритык к свету, забиралась в него с ногами, а затем, обняв себя руками, наблюдала за причудливой игрой пламени. И не думала ни о чём.

И постепенно Джоанна скончалась. Растворилась в серых безысходных, тоскливых днях. Она стала привидением, слоняющемся по дому без видимой цели. Теперь не жила.

Друзья всё ещё пытались возвратить её к жизни. Но они тоже уставали. И постепенно начали заходить чуть реже, нежели раньше. И хотя им было тяжело наблюдать за тем, во что превратилась миссис Джексон, они не могли посвящать ей каждую частичку свободного времени. Ведь у них были свои обязанности. Ник с головой погрузился в работу. Пайпер контролировала выпуск своей газеты — его нельзя было прерывать.

Тем не менее, в день, изменивший всё, они пришли вместе в Пристанище, чтобы предпринять ещё одну попытку вернуть назад ту Джоанну, которую они знали. И хотя она окончилась неудачно, те успели заметить, что леди Джексон начала выглядеть немножечко лучше.

Когда они вышли за дверь перекурить, то совершенно не догадывались, что их подслушивали — и не в первый раз. Ей нравилось просто слушать их голоса. От них веяло чем-то родным и знакомым из прошлого. Но в содержание бесед женщина никогда не вникала. До этого дня.

— Ты так и не рассказал ей? — послышался голос Пайпер.

— Нет, — ответил её собеседник. — Я не знаю как. Она только пошла на поправку. Не хочу рушить это сейчас.

— Смотри, чтобы потом не было ещё хуже. Они с Литрис были особенно дружны.

Литрис! От звука этого знакомого имени внутри Джоанны зажглись первые искры понимания. Искательница довоенных артефактов почему-то не навещала её. Была занята? Или её не отпускали Беннеты?

— Весьма. Никогда бы не подумал, что прямолинейность Литрис поможет ей заслужить расположение Джоанны. Я, кажется, и то завоёвывал его дольше. Поначалу она меня боялась.

— Я помню. Мне жаль, что Литрис больше нет с нами — но она погибла героически, спасая Блу. Я её видела лишь несколько, раз, но…

Дальнейший смысл её слов она уже не воспринимала. Миссис Джексон прислонилась к стене и тяжело задышала. Литрис мертва. Вот почему она не навещала её. Пожертвовала собой ради спасения её.

Литрис больше нет. Из-за неё.

Словно сомнамбула, Выжившая ушла к себе и там, лёг на постель, впервые за долгий месяц предалась слезам. Она плакала беззвучно, но отчаянно, и вместе со слезами вымывала болезненное оцепенение, сковывавшее её. Всю ту грязь, копотью застилавшую её душу. Потом кто-то пытался успокоить её, придержать за плечи, вытереть слёзы — но Джоанна не запомнила, кто, и вскоре её оставили одну, посчитав, что это хороший знак — то, что она проявила эмоции впервые за долгое время.