Поэтому впился в волчьи глаза не менее жестким взглядом.
Говорить было нельзя, это нарушило бы неустойчивое равновесие со всеми вытекающими последствиями. Поэтому он мысленно проговаривал, внушал матерому волчаре:
– Я такой же сильный, как и ты!
– Я могу тебя победить в честной схватке!
– И тогда стая лишится вожака!
– Но мне этого не надо!
– Это твоя добыча, и ты хороший охотник!
– Но я не претендую на твою добычу!
– У меня совсем другая охота!
– Разойдемся с миром!
– В противном случае кто-нибудь из нас умрет!
– И это можешь быть ты!
Волк спрятал клыки, занавесив их верхней губой.
Отвернулся.
И продолжил есть кабана.
Его примеру последовали другие волки.
Вернувшись на точку, Андрей Петрович снял тельняшку и отжал ее. После чего выстирал, намыливая ее бурым куском мыла, внешне похожим на тротиловую шашку.
И вес тот же самый, что и у шашки, – двести граммов.
«Груз двести», – вспомнил Андрей Петрович афганскую войну.
И только после этого наконец-то выматерился.
7
Днем Андрей Петрович еще как-то суетился по хозяйству, осваивая новый для себя ритм и стиль жизни. Но вечера были свободными. И это удручало. Мог бы, конечно, придумать что-нибудь бездумное, сжигающее избыток свободного времени. Например, заняться резьбой по дереву. А инструмент у него для этого был отменный – десантный нож из прочнейшей стали, не требующий точильного бруска неделями, а то и месяцами. Но для этого помимо ножа и ловких рук требовались еще и художественные задатки. А их у него не было.
Или решать задачки по математике и физике, освежая в памяти давным-давно усвоенные, а затем рассеявшиеся знания. Как-то раз, осматривая жилой блок, он нашел на полке под самым потолком пару учебников и пару задачников. Принялся за это дело с энтузиазмом. Но вскоре охладел. Задачки для пятого-шестого класса он щелкал без особого труда. Но дальше не шло никак. Ум с годами утратил гибкость, и приходилось по несколько раз перечитывать теоремы из геометрии, так до конца их и не понимая.
С самыми большими проблемами столкнулся, когда дошел до тригонометрии, с ее синусами-косинусами, тангенсами-котангенсами. А ведь когда-то она не представляла для него особой сложности. Когда надо было наскоро прикинуть угол возвышения орудия для точной стрельбы по вражеским позициям.
Пытался наладить телевизор. Действительно, как ему и сказал мичман, иногда, пару раз в неделю, минут на тридцать прорывался первый или второй канал. Но без изображения, один лишь звук. Страшно везло, когда были новости. Хоть что-то можно было узнать о том, что творится в мире, от которого пытался спрятаться Андрей Петрович. Но по большей части шла какая-то похабщина: там все орали друг на друга, или взахлеб рассказывали, кто и с кем, и сколько от этого внебрачных детей появилось на свет, или кто у кого отжал квартиру и скольких сирот выставил на улицу…
«Новый мир», – грустно усмехался Андрей Петрович.
В конце концов, отхлебывая из эмалированной кружки чаёк, начал прокручивать в уме свою жизнь. От самого ее начала, то есть от первых детских воспоминаний. До того момента, как сел в поезд и приехал в Вологду.
То есть не только вспоминал, но и прикидывал, как могло бы получиться, куда бы все пошло, если бы в тот или иной момент пошел, условно говоря, не налево, а направо.
Жизнь была длинная, материала хватало.
В старших классах занялся боксом. Ходил в секцию вместе с тремя десятками пацанов из района. Колотил грушу. Потом по-петушиному наскакивал на партнеров в синих ситцевых трусах и китайских кедах «Два мяча». И это дело у него пошло. И тренер оказался опытный, и у него самого были неплохие задатки. Быстро прогрессировал. В девятом классе выиграл по юношам первенство городского «Спартака» в среднем весе.
Дальше – больше. В десятом стал чемпионом города. Ездил на область, где стал третьим. Тренер прочил большое будущее. Говорил, что если так и дальше дело пойдет, можно будет через годик войти в тройку призеров по РСФСР. А там и до Союза недалеко.
Говорил, что надо связать свое будущее со спортом. Поступить после десятилетки в институт физкультуры. И выступать, выступать, выступать, поднимаясь со ступеньки на ступеньку вверх, к чемпионству. «Ты со своими данными, – говорил Андрею тренер, – запросто можешь в сборную страны попасть. Будешь выступать за границей. У тебя, парень, начнется совсем другая жизнь».
Однако отец переубедил. Спорт, говорит, это не профессия. Самое большое лет до тридцати протянешь. И потом на хрен выкинут. И пойдешь, дорогой сынок, учителем физкультуры в школу. Ничего позорнее, говорил, для мужчины не существует. Армия – вот настоящее дело для мужчин.
Ну, это он, конечно, знал твердо. Был подполковником запаса, артиллеристом, всю войну прошел. И тоже без единой царапины, фигурально, конечно, выражаясь.
И пошел Андрей в Рязанское десантное училище. Как говорится, чтобы стать армейской элитой. Да, тогда всем в головы вдалбливали: ВДВ – элитные войска. Впрочем, и сейчас тоже вдалбливают. Потому что у десантников самая тяжелая служба. Чтобы подготовить из молодняка сверхлюдей, командиры истязают бойцов совершенно нечеловеческими тренировками, рукопашными боями, где сломанное ребро не считается серьезной травмой, многокилометровыми кроссами с полной выкладкой…
А полоса препятствий, где рвутся шашки, пусть и со сниженным зарядом, и свистят боевые пули…
А беспрерывные прыжки с парашютом…
А лежка между гусениц проезжающего танка…
А многодневная тренировка на выживаемость в незнакомой местности без пищи и воды…
А горная подготовка, когда на веревках по отвесной стене…
Этих «А…» Андрей Петрович мог перечислить в достаточном количестве. И все это он прочувствовал в училище на своей шкуре, выдубленной в конце концов до такого состояния, что от нее буквально пули отскакивали.
Те же изнурительные тренировки продолжились и на службе в «мирное время». Хоть у него этого самого «мирного времени» было не так уж и много. Перед Афганом были еще и Ангола, и Бангладеш, и Мозамбик.
Об Афгане, Анголе, Бангладеше и Мозамбике вспоминать не хотелось. Потому что там не было и не могло быть никакой поворотной точки. Не было возможности изменить дальнейшую судьбу. Родина кинула в пекло. Это был приказ, который выполняется. А выполняется он неукоснительно, потому что в 1974 году принял Присягу. Точка!
8
Длинные ноябрьские вечера давят. И прежде всего на барабанные перепонки. Давят абсолютной тишиной, отсутствием хоть какого бы то ни было звука. Воздух стоит обездвиженный. В застывшем студнем воздухе не распространяются даже запахи.
Отшвырнешь в набухшую от дождей траву окурок, а он пахнет и день, и два… Надо только подойти поближе, за пару шагов. Потому что повисшие в воздухе молекулы не в состоянии отлететь от окурка дальше, чем на метр.
Птиц не слышно. Не только их посвистываний и пощелкиваний – это давно в теплом прошлом, которое для брачных игр и выращивания потомства, – но и звука крыльев.
Лось в отдалении не протрубит. И не хрустнет поблизости сухой веткой, попавшей под копыто.
Волки не завоют. Эти ждут снега, отражающего лунную грусть.
И вся эта ноябрьская сурдокамера давит на барабанные перепонки до шума в ушах.
В один из таких вечеров Андрей Петрович вдруг услышал шаги. Довольно грузные. Медленные. Прерывистые. Где-то совсем поблизости.
Это не мог быть зверь. Потому что ворота были заперты, а калитка прикрыта, хоть и без засова. Калитка открывалась наружу. Поэтому лось или кабан не могли войти, боднув головой калитку.
Человек?
«Но откуда он тут, – соображал Андрей Петрович. – Никакого мотора не было слышно. А пешком протопать полсотни километров от ближайшей деревни… Да еще в темноте… По разбухшей от дождей просеке… Полный бред».
