Двери автобуса открываются, и, прежде чем мы успеваем понять, оставаться нам на местах или проявить инициативу и выйти, в переднюю дверь входит военный. Его рукава аккуратно закатаны, сгибы выделяются ровными линиями, а манжета прикрывает складки так, что камуфляжный рисунок прячет более светлую подкладку форменной куртки. На воротничке – эмблема ранга, и на ней куда больше шевронов и дуг, чем у сержанта, принявшего мои документы в военкомате. На лице его читается легкое раздражение, будто наш приезд оторвал его от какого-то более приятного занятия.

– Так, – говорит он. – Сейчас вы по одному выходите из автобуса. Снаружи на бетоне нарисованы желтые следы. Каждый из вас занимает два следа. Не говорить, не дергаться, не чесаться. Если у вас во рту что-то есть, достать и оставить в мусороприемнике на сиденье. Выполнять, – заканчивает он категоричным тоном и уходит не оглядываясь, будто не сомневается, что мы сделаем в точности, как приказано.

Мы выбираемся из кресел и оказываемся на бетонной площадке. Она покрыта рядами желтых следов, и каждый находит себе место. Когда мы все выстраиваемся неровными шеренгами, все тот же военный встает перед нашей разношерстной группой, резким движением оправляет свою форму, убирает руки за спину и ставит ноги на ширину плеч.

– Я – мастер-сержант Гау. Я не один из ваших инструкторов, так что можете не привыкать к моему лицу. Я здесь, только чтобы провести вас через первые два дня, пока мы вас оформляем и готовим к встрече с взводными инструкторами.

– Так, – снова говорит он, и в акценте, который он делает на этом слове, слышится, что он не просто привлекает наше внимание, а словно хочет утвердить наше пребывание здесь и сейчас.

– Вы – среди десяти процентов претендентов, принятых в ряды Вооруженных сил Североамериканского Содружества. Вам может показаться, что это делает вас какими-то особенными. Это не так. Вам может показаться, что раз вы прошли первоначальный отбор, мы будем изо всех сил стараться сделать из вас солдат, помогать в преодолении ваших личных слабостей. Это не так. Вы можете подумать, что учебный лагерь – это что-то вроде того, что вам показывают в сериалах. Это не так. Мы не будем вас бить и унижать. Вы можете прекратить следовать приказам и инструкциям в любой момент. Если вы не выполните приказ – вас отчислят. Если вы провалитесь на проверке или испытании – вас отчислят. Если вы ударите сослуживца или старшего по званию – вас отчислят. Если вы будете красть, уклоняться или дерзить – вас отчислят. У каждого из ваших инструкторов есть полное право отчислить вас по любому поводу. С отчисленными ничего не случится. Их просто посадят на шаттл и отправят домой. Они не будут должны нам денег и не понесут наказания. Мы разорвем их контракт, и они снова станут гражданскими. На Начальной подготовке мы отчисляем пятьдесят процентов новобранцев, и еще четверть из вас будут убиты или искалечены во время службы, так и не получив свидетельства о выслуге. Сейчас здесь стоит сорок человек, но не больше двадцати из вас завершат Начальную подготовку. Только пятнадцать будут демобилизованы через пять лет. Если этот расклад вас не устраивает, вы можете развернуться и снова сесть в автобус. Он отвезет вас к шаттлу, на котором вы вернетесь в пункт призыва. Если моя речь изменила ваше желание служить в армии, пощадите себя и своих инструкторов и возвращайтесь в автобус.

Сержант Гау останавливается и выжидающе смотрит на нас. В шеренгах слышится шуршание и движение, из рядов выходят трое и скрываются в автобусе. После первой троицы более робкие решаются сделать то же самое, и еще четверо бывших новобранцев с поникшими плечами покидают строй и забираются внутрь. Я замечаю, что никто из них не оглядывается.

– Спасибо, ребята, – кричит им вслед сержант Гау. – И я это серьезно. Приятно видеть, что у некоторых людей осталась еще соображалка, чтобы понять, когда им предлагают тухлую сделку.

Затем он поворачивается к нам спиной.

– А у всех остальных мозгов меньше, чем у бледной поганки, и это я тоже серьезно. А теперь по одному проходим в комнату за этой дверью, садимся на стулья и ждем дальнейших команд. Выполнять.

Комната пуста, за исключением нескольких рядов скрипучих стульев с откидными столиками. Мы рассаживаемся. Когда все уселись, я пересчитываю пустые стулья: мест в комнате ровно столько, сколько людей выстроилось на площадке перед речью сержанта Гау. На столиках нет ничего, кроме черных маркеров. Кое-кто из новобранцев снимает с них колпачки, что раздражает вошедшего сержанта Гау.

– Я не говорил вам брать маркеры. Я приказал сесть на стулья и ждать.

Отчитанные рекруты спешно кладут маркеры на столики. Некоторые из них смотрят на сержанта Гау, словно ожидая, что за это нарушение их немедленно отчислят.

– Вот теперь возьмите маркеры и откройте их.

Мы выполняем команду.

– Теперь пишите на тыльной стороне левой ладони этот номер: один-ноль-шесть-шесть.

Я вывожу цифры 1066 на своей руке.

– Это номер вашего взвода. Вы – взвод Начальной подготовки номер 1066. Запомните это.

В тысяча шестьдесят шестом году состоялась битва при Гастингсе. Я заношу номер взвода себе в память. «Интересно, последовательно ли назначают эти номера и когда они начали считать. Мы – тысяча шестьдесят шестая группа новобранцев за декаду, за год или за месяц? Если пятьдесят процентов набора отсеивается, сколько взводов должно пройти через учебку за год, чтобы в войсках САС не было недобора?»

Сержант Гау достает стопку бумаг и бросает ее на столик ближайшего к себе новобранца.

– Возьмите верхнюю форму и передайте стопку следующему. Положите форму перед собой и не открывайте, пока я не прикажу.

Бумаги перемещаются по комнате. Когда они прибывают ко мне на столик, я снимаю верхнюю форму и передаю стопку вправо. Подчинение приказам приносит удивительное спокойствие. Пока я делаю все, как сказано, сержант будет доволен. Я решаю даже носа не чесать, пока мне не позволит кто-нибудь с шевронами на воротничке.

– Возьмите маркеры и заполните свою анкету. Когда закончите, закройте маркер колпачком и положите на форму. Выполнять.

Вопросы в форме стандартные, что кажется ненужным повторением. Подав заявление в вербовочный пункт, я провел в военкомате немало часов, заполняя бездну форм кучей информации. Когда живешь в Коммунальном Кластере, правительство знает о тебе все, включая ДНК-профиль, через месяц после рождения, но гражданские и военные бюрократы, видимо, нечасто общаются между собой.

Поэтому я в тысячный раз заношу в анкету подробности своего существования.

На последней странице – контракт: пять абзацев концентрированного юридического языка, и я по-быстрому просматриваю его. Все та же информация, которую давали на вербовочном пункте. Когда-то давно вербовщики соблазняли потенциальных рекрутов, раздувая преимущества службы и сглаживая недостатки, но теперь все не так. Теперь о преимуществах почти не говорят. Каждый и так знает, что его будут кормить и что по окончании службы его ждут счет в банке и свидетельство о выслуге лет. Теперь они пытаются отбить у большинства людей охоту стать солдатом, расписывая трудности армейской жизни. Не сомневаюсь, что есть ежемесячное число людей, которых нужно отсеять, не дав им подписать контракт.

После пяти лет службы мой счет будет активирован, и я получу доступ к накопившимся на нем шестидесяти двум выплатам. Если я погибну до окончания срока, государство заберет все деньги обратно как возмещение затрат на мое обучение и экипировку.

Я подписываю контракт. В конце концов, я хотел именно этого – выбраться из КК и получить шанс заработать настоящий банковский счет. Не важно, что случится с деньгами, если я умру. Пока меня не демобилизуют, они все равно будут абстракцией, всего лишь кучей циферок в базе данных.

Когда все заканчивают, сержант Гау приказывает одному из нас собрать формы и сложить их на кафедру в конце комнаты.