Marko Kloos

TERMS OF ENLISTMENT

Revised edition: Text copyright © 2014 by Marko Kloos

All rights reserved.

© Роман Демидов, перевод, 2018

© Михаил Емельянов, иллюстрация, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

– Тебе стоит повидаться с отцом, – говорит мама с кухни.

Я отрываюсь от читалки и смотрю на мать. Та ставит лоток с едой в печь для подогрева и не видит адресованной ей ухмылки. Я возвращаюсь к чтению о гибели «Пекода», которая сейчас интересует меня куда сильнее.

– Ты меня слышишь, Эндрю?

– Я слышу, мам. Просто я тебя игнорирую.

– Не умничай. Ты что, собираешься улететь не попрощавшись?

– А на фига мне прощаться-то? Он все равно будет под лекарствами и ничего не поймет.

Мама достает лоток с едой из печи. Подходит к столу и демонстративно ставит его передо мной.

– Убери эту штуку на время обеда, пожалуйста.

Я вздыхаю – тоже демонстративно – и выключаю читалку.

– Ты будешь проходить подготовку несколько месяцев, Эндрю. Его рак развивается быстро, и ты можешь никогда больше его не увидеть.

– И хорошо, – говорю я.

Мама смотрит на меня, на лице ее смешиваются печаль и ярость, и на секунду кажется, что сейчас она залепит мне пощечину, чего не делала с тех пор, как мне было десять. Потом ее взгляд смягчается, и она выглядывает в окно. Дождь падает широкими лентами на бетонный кротовник нашего Коммунального Кластера. Ненавижу дождливые дни – от сырости запах становится еще хуже. Моча и разлагающийся мусор – вездесущий аромат города на соцобеспечении.

– Все-таки он твой отец, – говорит она. – У вас больше не будет возможности поговорить. Если не сходишь и не увидишься с ним сейчас, когда-нибудь об этом пожалеешь.

– Ты сломала ему нос, когда уходила от него, – напоминаю я. – И как-то не особо расстроилась, когда узнала про рак. Какого черта я должен беспокоиться?

– Это было семь лет назад, – говорит мама. Она выдвигает стул и садится к столу. – Много всего случилось за это время. Знаешь, он был горд за тебя, когда я рассказала, что ты получил письмо о зачислении.

Она смотрит на меня, а я пытаюсь игнорировать это, снимая пленку с лотка. Вкус дня – курица с рисом. Не столь уж многое можно сделать с переработанным белком Стандартного Пищевого Пайка, чтобы он стал аппетитнее. Тыкаю фальшивую куриную котлету вилкой и поднимаю глаза на маму, а та понуро глядит на меня и хочет, чтобы я почувствовал себя виноватым. Пару секунд я держусь, а потом пожимаю плечами.

– Я схожу к нему, – говорю я. – И если по пути меня ограбят и убьют, надеюсь, ты будешь раскаиваться.

В моей комнате как раз хватает места для кровати, письменного стола и шкафа. Мебель сделана из нержавеющей стали и прикручена к полу, чтобы мы не могли сдать ее в металлолом. Шкаф наполовину пуст. У меня не хватает вещей, чтобы его заполнить.

Открываю верхнее отделение, где ютится жалкая стопка одежды, и бросаю сверху читалку. В прошлом году я отдал за нее коробку старых патронов кольцевого воспламенения, и парень, с которым я менялся, подумал, что я полный лопух. Наклейки «Имущество школы» свести невозможно, но домовая полиция прыгает от восторга далеко не при виде школьной техники. Во время рейдов по квартирам ищут только оружие и наркотики. Я мог бы спрятать читалку, если бы захотел, но копы становятся подозрительными, когда не находят совсем ничего недозволенного.

Прохожу через квартиру ко входной двери, и мама высовывает голову из кухонного закутка.

– Эндрю?

– Да, мама.

– Сегодня воскресенье. Зайдешь на пищевую станцию за своим недельным пайком?

– Завтра я уезжаю на подготовку. Я не смогу его съесть.

Мама просто смотрит на меня и выглядит так, будто ей почти стыдно. Тогда я просекаю, в чем дело, и пожимаю плечами.

– Я заберу свой паек, мам.

Она открывает рот, хочет что-то сказать, но я разворачиваюсь и выхожу за порог, так что ее ответ тонет в глухом хлопке закрывшейся двери.

Внашем подъезде снова сломался лифт. Я открываю дверь на лестничную клетку и прислушиваюсь. Лестницы – пристанище многочисленных шаек начинающих отморозков, потому что в узких пространствах удобно окружать людей. Домовая полиция вламывается сюда только в поисках пушек и наркоты. В остальное время они обходят многоквартирки стороной. На каждом этаже есть камеры наблюдения, но бо́льшая их часть сломана. Всем чхать на коммунальных крыс.

Мы живем на двенадцатом этаже тридцатиэтажного дома. Я спускаюсь, проскакивая три-четыре ступеньки за раз, жертвуя тишиной ради скорости. Внизу я еще раз останавливаюсь и прислушиваюсь. Потом открываю дверь в холл и выскальзываю из здания, чтобы забрать свое оружие.

Пушки запрещены в коммунальных домах, но все равно почти у всех они есть. Я не держу свою дома из-за внезапных проверок, и потом, маму удар хватит, если она ее найдет. Прячу ствол в водонепроницаемой трубе, которую засунул в трещину на огромном передвижном мусоросжигателе около дома. Это отличный тайник – никто никогда туда не заглядывает, контейнер всегда на одном и том же месте, – но из-за него меня легко сцапать, пока я не вышел из здания. Убеждаюсь, что никто не смотрит, и подхожу к мусорному баку.

Каждый раз, когда я тянусь к трещине, ожидаю, что она пуста. Моя рука касается прохладного металла магнитной коробки – и я каждый раз вздыхаю с облегчением. Откидываю крышку и достаю свою пушку. Это древний револьвер под унитарный патрон, сделан века полтора назад. В него влезает только шесть зарядов, но зато он работает даже с самыми дрянными боеприпасами, которых куда больше, чем хороших. Бо́льшая часть моего скромного запаса амуниции сделана вручную из старых латунных гильз и выклянченных кусочков свинца. Револьверы популярнее автоматики, потому что осечка их не тормозит.

Засовываю револьвер в штаны, к тазовой кости, где его удержит натяжение пояса. Ходить с нелегальным оружием опасно, но шляться по Коммунальному Кластеру безоружным куда опаснее.

Одно преимущество у дождя. Из-за него люди сидят по домам, даже хищники. Когда снаружи льет, город становится почти мирным. Я натягиваю капюшон куртки и шагаю по улице.

За пять минут вода пробирает до костей. Можно остаться сухим, если прятаться под навесами и козырьками зданий, но я лучше промокну. Двери и прочие темные места возле зданий опасны. Пройдешь там, где околачиваются юные головорезы, – и конец прогулке. В прошлом году меня дважды чуть не ограбили, а я осторожнее многих.

Отец живет почти на другом конце КК. Рядом есть остановка общественного транспорта, но, если я туда сунусь, сработают оружейные сканеры, поэтому топаю пешком.

Я вырос здесь. Никогда не был за пределами Бостонского метроплекса. Завтра я отбываю на Начальную подготовку, и если не засыплюсь на ней, то никогда больше не увижу этого места. Оставлю позади все, что знал, и всех, кто знал меня, и я не могу этого дождаться.

Папа открывает дверь после третьего звонка. Последний раз мы виделись больше года назад, и я потрясен тем, как сильно он изменился с тех пор. У него изможденное лицо. В молодости он был очень красивым мужчиной, но рак съел почти всю его плоть. Зубы отвратительны настолько, что мне хочется отшатнуться, когда он улыбается.

– Надо же, – говорит он. – Пришел попрощаться, да?

– Мама меня послала, – говорю я.

– Еще бы она этого не сделала.

Мы смотрим друг на друга, и мое сердце успевает сделать несколько ударов, прежде чем он поворачивается и уходит внутрь.