И вот потихоньку, хотя и довольно таки поздно, один за одним все они проснулись. Лёша присоединился к клубу бодрствующих последним и, как сонный пингвин вертел головой, пытаясь понять, где он вообще оказался, и какого хрена тут делают эти люди. Кирилл был очень тихим, страдал похмельем и разговаривал без особого энтузиазма. Вермунд читал какую-то книгу, цитируя вслух самые «занимательные, по его мнению» моменты и на рожон особо не лез. Мир вокруг, его сцены виделись Лёшику спектаклем. Причём комическим. Не мог он относиться к нему всерьёз.
Ровно в двенадцать часов пополудни, когда поезд остановился у платформы небольшого городка с поэтичным названием ***, в дверях возник Кактус. Так он себя называл. Это был до абсурда нелепый, наспех склеенный из кусков всего, что попало под руку, персонаж. И возник он не просто так, а со словами:
– Кактус, Кактус Ряхо́вский. Водочка? М, уважаю-уважаю.
Его голос являлся разведкой. Говорил он негромко и застенчиво. Тараторил, съедал слова, мале́нько картавил, так что приходилось вслушиваться. Всё дело было в зубах – они значительно подпортили Кактусу дикцию, репутацию, а заодно и харю. Да и зубами-то содержимое его большого рта сложно назвать… редки́ они были, желтоватыми грубыми сталактитами, разбросанные по пасти то тут, то там.
Проведя разведку словами-саранчой, что выпрыгивали из этого неприятного пахнущего рта и разбегались в панике, кто куда, Кактус сразу же кинулся в бой – слепо, безразборчиво, самоотверженно он тянул свою нечистую тёмно-серую клешню каждому.
– Кактус! – торопливо представился он Кире.
– Серёга! – неуклюже дотянулся до Святоши.
– Кактус Ряховский! – отрекомендовался Лёше.
Если бы Лёшик не был Лёшиком, он решил бы, что Кактус – бомж. Но бродяга со стажем, он слишком хорошо знал бездомных и видел, что перед ним просто неряшливый человек.
И так. Всё начиналось с его некрасивого мужиковатого лица. Осунувшееся, неумытое, с многодневными соньками в уголках глаз, оно делало своего обладателя похожим на несостоявшегося барда или мирного алкаша. Широкое такое и нос мясистый. Губы здоровые, как вареник, обкусанные и обветрившиеся. Брови густые, клочковатые, почти срастаются. Волосы с крупицами не то пыли, не то перхоти, шампунь им, явно, пошёл бы на пользу. На тёмной кофте присохли остатки чебурека, который Кактус купил на вокзале и быстро схавал по пути. Из носа торчала козявка, разрушавшая весь его миф о самоуверенности. Пованивало от Серого, кстати, тоже знатно – по́том и немытым телом. Но харя его всё равно сияла завидной невозмутимостью, типа, хм, а тут что-то происходит? я ничего не замечаю. Хотя временами, скорее даже чаще, чем хотелось бы Серёже, там проступали и робость, и неуверенность. Этот контраст наполнял всю его натуру. Он хотел казаться мужественным, да только не мог скрыть свою зашуганность. Он рвался сказать что-то дерзкое, да только руки не знал куда деть. Он хотел от души поздравить тебя с днюхой, да только натыкался на скудный словарный запас. «Желаю счастья, удачи и чё-нибудь там ещё!» – так бы звучало самое мощное его поздравление. Ростом Кактус был 1,90 м. Фигура крупная, угрожающая – точно бесноватый лесоруб. Днём в бригаде посматривает тихонько, к местам приглядывается. А ночью дамочек знакомит со своим тесаком. Таращится исподлобья, а взгляд-то дикий, глаза блестят, вот, точно прям, как у маньяка, аж жуть берёт. Бегают, серо-зелёные такие, того и гляди, зарубит только в путь. Ну так казалось, когда он флиртовать пытался. В этом удивительном взгляде неповторимым образом сочетались попытка обольстить и тупость. Увы, да! Как бы Серёжа не был пафосен, страдал он таким пороком и никуда не мог его скрыть, как и свой член. Что уж греха таить, хреновина у него конская была. И стала она залогом его самооценки на долгие годы, которым он всё оправдывал, мол, туповат я, да ничё, зато елдак большой. Как никакой другой обладатель самой маленькой, самой микроскопической пиписьки, Кактус болел синдромом большого члена и никуда не мог от него деться. Возможно, это и являлось тем пусковым механизмом, который спровоцировал столь прекрасную защитную реакцию его, как тупость. Стоит заметить, весьма полезную в рамках личности Сергея. Именно благодаря ей тот отличался необъяснимой непотопляемостью. Правда, результата это особого не давало, но хоть не загонялся по пустякам. И верил, верил в великое – что ждёт его пьедестал! Это он сейчас в говне, но пройдет время, он подсуетит, поднатужится, подмутит и его широкую фигуру работяги в потрёпанном пуховике покажут по ТВ. Его обкусанные дешёвым парикмахером волосы заблестят в свете прожекторов, а его серая неумытая кожа останется отпечатком тяжёлого прошлого, и выйдет он на главную сцену города… В общем, да – тупость и большой член были основными козырями в личности Серёжи. И весь мир для него становился проще, понятнее и безопаснее. Сжимал карту в миллион вариативных, перемещающихся, расширяющихся и сужающихся полигонов до двумерного «Марио». Вот он и скакал, как на грибах. Но то был самец! Конечно же, самец и иначе нельзя к нему относиться, иначе весь шарм и очарование образом лопались. И не любить его нельзя было. Несмотря на всю свою нелепую некместность, Кактус какой-то простоватый был и по большому счёту добродушный. Он такой осматривался и сразу же кидался в бой с открытым забралом, само собой, получал в табло, но вот в момент между получением в табло и рывком он Жил. Искренне. И с высокомерием нельзя было тоже относиться к Кактусу – его можно было только любить. Тот, кто не умел этого, просто ничего не понимал в жизни.
И вот он стоял сейчас посреди купе: грузный, неловкий человек, тяжеловесный по физическому складу и по характеру, на башке шапка косо сидит, морда обросла бородой, с куском чебурека этого, куртка с рынка, толстая такая, покоцанная уже (ну грузил он в ней, что уж поделать, грузчиком работал), ботинки здоровые, причём на левом почему-то шнурка нету – и вся напряжённая атмосфера просто отключилась. Он отменил её своим присутствием, и все взгляды были устремлены на него теперь. По пространству раскинул свои щупальца уже подступающий, обещающий быть взрывным хохот. Пока ещё плотно сдерживаемый, но уже опасливо просачивающийся хохот. И вся серьёзность мира обнулилась. Какие там сбитые люди, тут же Кактус, айда смотреть! А он чувствовал всё, и сердечко-то ёкало, душонка-то замирала, ай замирала!
Сначала он сложил руки на груди, потом ещё раз их переложил, потом полез здоровкаться, по пути чуть не уебался, запнувшись о рюкзак Кири, вытер нос тыльной стороной кулака, тут же засуетился. Лёшик даже койку ему уступил, ибо негоже обижать детей Божьих, таких наивных в своей вере. Короче, Кактус сел. И все собрались в кружок около него, как любопытные обезьянки вокруг диковинного зверя. Представление началось.
Сергей основательно полез в рюкзак, как дотошная домохозяйка лезет в свой сервант. Выложил на койку толстовку, бутылочку с водой, какой-то блокнот, носки с лисичками, сосиску, пачку Ролтона, ручку без колпачка, зашуршал пакетами, какими-то вещами, чуть не порвал зарядку от телефона, высыпал шестьдесят рублей мелочью. Парни сосредоточенно, с серьёзностью наблюдали за его действиями и, конечно же, за содержимым сумки – всем ведь интересно, что наполняет рюкзак этого уникального персонажа жизни. Тот же стянул свою замученную грязно-синюю шапку, скомкал её, запихал как попало поглубже в рюкзак. Ещё немного пошурудил там рукой – вынул кепку с косым козырьком. Надел. В общем, как мог, Кактус старался отгородиться от всеобщего внимания действием, чем ещё больше приковывал его. Наблюдая за новым попутчиком, Лёшик быстро развеселился. В его глазах забегал тот озорной огонёк, который был знаком Лёше с самого детства, и парень уже жаждал рассмотреть этого жука со всех сторон. Он очень быстро переключался между состояниями, а потому вся его ночная тоска вмиг улетучилась. Сергей же, хоть и суетил, но довольно невозмутимо продолжал обустраиваться. Лёша свесился обеими руками вниз и, легонько шлёпнув гостя по козырьку кепки, с любопытством спросил:
