Как оказалось, спальни у Сани было три. Первую надёжно защищал от вторжения замо́к. Лёшик не видел, но там в молчаливом убранстве всё стояло нетронутым вот уже несколько лет, и каждый предмет там спал действительно на своём месте. Анфиса когда-то жила тут, вот и берёг Саня алтарь её памяти, пуще своего пьедестала с музыкальными наградами.
Лёшик приоткрыл дверь в следующую спальню. Там стоял полный разгром. Разбросанные шмотки, диски, бутылка по полу катается, всюду бумаги исписанные непонятными не то стихами, не то просто каракулями. Окна раскрыты, но ветра нет – духота стоит нереальная, плюс запах духов, алкоголя и чего-то отвратительно сладкого. Такое логово разбитного чувака, который прожигает, не задумываясь ночь, и каждое утро просыпается с новой чикой, а заодно и головной болью. На кровати лежит, видимо, и сам мажор – голый парень лет двадцати шести. Красивый, смуглый. Полумрак, играя тенями на его мускулах, рельефах и изгибах, превращает того в настоящий шедевр эпохи обоготворения человеческого тела. Единственный минус – невысокого ростика и ножки такие коротенькие, точно не от того туловища приделали, ну или выдали, что на остатках было. Похож на небольшую лошадку, что усердно возит повозку тяжёлых людей, но коммерческий лоск и косметическая полировка делают своё дело и, если застать познакомиться с ним днём, то – это обычный ро́спиздень, утопающий в праздной беспечности. Ещё и серьга в ухе сверкает, здоровенная, как одна из звёзд с неба за окном. Лёша даже усмехнулся тому, как люди порой пытаются прикрыть испуг от мира дорогими атрибутами, и не видать их истинного. Спит глубоко, явно после ночной гулянки. Теперь его только ледяная вода и разбудит. Видно, что по жизни парень не загоняется и делает то, что его вставляет. Может, сынок чей-то или просто счастливый билет вытянул. Идёт легко и без напряга берёт то, что хочет – короче, кайфует и не отяжеляет себя лишними загонами. Похоже, из приближённых Сани. Рядом какая-то упоротая бабища в беспамятстве валяется. Её тело идеально, оттенка молочного шоколада, упругое и гибкое, стройные ножки, подтянутый живот, ни грамма лишнего жира, аккуратная круглая попка и подходящая ей грудь второго размера. В общем, всё по ГОСТу: пухлые губы, безупречно матовая помада цвета малины, лицо скульптурированно хайлайтером – всё то, что Лёша совсем не любил.
Наш путешественник по городской Вселенной осторожно закрыл дверь. Из оставшейся спальни послышался звук. Ленивой, вальяжной походкой оттуда устало выплыл пёс непонятной породы. Среднего размера. Упитанный. На невысоких лапах и с коротким хвостом. Сам кремового оттенка, а на пузе белые пятна. Глаза сонные, морда скучающая, приплюснутая. Как ворчливая старуха он миновал Лёшика и проследовал куда-то. Одним словом, вся роскошная резиденция знаменитого продюсера, известного Лёше, как просто Саня, состояла из разнообразных лоскутов событий, урванных где-то и как-то, и таких же сожителей, непонятно, когда и зачем залетевших к нему в жизнь. Казалось, что в какой-то момент времени он обменял ту самую свою мечту на всё это, а теперь не знал, зачем оно ему. Вроде, и круто же, и уважают, и, вроде, самолюбие за ушком чешет, но чё-т не радует.
– Не пугайся, это Эрик, – послышался голос Сани. Он вышел из ванной в халате кремового оттенка и пошлёпал пса по заднице, на что тот даже не обратил внимания. Хозяин дома с интригующей улыбкой, пробивающейся через гримасу деланной скромности, начал – Видишь ли, так вышло, что… – он раскинул руки и обернувшись вокруг своей оси обозначил – Я бессовестно Богат!
И в этот момент придуманного счастья Лёша заметил что-то в Сане, что обусловило его дальнейшее отношение к нему, как человеку, нуждающемуся в помощи.
– У тебя там парень спит, ты в курсе? – сдержанно осведомился о своей находке кочевник.
– А, – с азартом зажёгся продюсер, наливая себе в стакан виски, как классический «хазяинпажизни» – Арти, Артемон, Арчерд, как я только его не называю. Артур – золотая курица моя. Ещё лет пять-шесть, – он уселся в кресле и навскидку повертел рукой, заключив, как будто бы циник – И можно сдавать в утиль. А сейчас в самом соку. Концерты, тусы, девочки, дорогие машины – этот мёд мы любим. Ну, а где мёд, там и пчёлы. И я, – он развёл руки, словно бы представляясь – Самая важная пчела на его вечеринке. Туповат, конечно, как пробка, но зато читает, м-м-м, – он посмаковал – Все трусики Москвы наши. Женские трусики. – добавил он, отпивая виски.
– Читает? Рэп? – обрадовался Лёшик – Как «Многоточие»?
– Ага, «Многоточие»! Реплика с западного мейнстрима. В голове-то хоть шаром покати. Мы его в духе молодого Jay-Z подаём под соусом из Kanye West и лёгким послевкусием Pitbull. Тёлки, бухло, жить в кайф, все пляшут, все совокупляются, ну вся вот эта вот шняга, которая продаётся легко. Ну мы его и продаём. Выйдет из строя найдём новый аппарат по производству лаве́. Ну а пока все пляшут – всем весело. Это и есть мой бизнес, Лёша, одно большое шоу, большое представление. В общем, он рад, я рад. Лейбл процветает. Саша Богатеет. Артур кушает. Обратно в Пензу-то его не особо тянет. Я сделал музыку, Лёша, теперь я делаю бабки. Если ты не делаешь тут бабки, то какого хера ты приехал в Москву? Вали обратно в свой Красноярск, если на поезд хватит. Я добился всего, что мог дать талант. И что мне делать теперь? Я делаю бабки. И заметь, что особенно удобно в обращении с Артуром. – он многозначительно приподнял палец – Видишь ли, ему нравится жить здесь, в роскоши этой спальни размером со среднестатистическую однушку, в просторе террасы с видом на московский разврат по ночам, что позволяет мне сэкономить деньги, которые мне бы приходилось платить ему за отдельное жильё, которое бы он снимал или выплачивал ипотеку. А это ещё один не малоприятный бонус мне в карман.
Лёшик сузил глаза, он уже устроился на очень уж удобном мягком ковре напротив Сани и пытался понять правда ли этот человек таков или узость восприятия от лени. Не понял. Сейчас перед ним был – циничный продюсер без того блеска в глазах, который переполнял его существо перед ликами гибели и после всю дорогу до дома. Лёша видел, как инструменты роскоши нанизали на крючок из дорогого металла с шёлковой леской его жизненную искру. Он хотел помочь ему. Искренне. Потом спросил прямо, резко, как ножом в бок:
– Для чего тебе деньги?
– В смысле? – Сашка даже подпрыгнул и поперхнулся вискариком, вопрос оказался настолько простым, что было сложно.
– Что ты хочешь купить: женщину, власть, себя?
Задумался. Продюсерский антураж быстро соскользнул с него, видно не таким уж и надёжным прикрытием был. Он снова, как маленький медвежонок потупил глазки, обхватил ладошками стаканчик и как-то жалковато пожал плечами. На лице проступило задумчивое удивление, которое захватывает тех людей, что впервые осмелились погрузиться в себя, под слой того мусора вторичных мыслей, что плавают на поверхности сознания и мешают нырнуть в глубь.
– Тех женщин, которые мне не были нужны я уже понакупал, а нужная продалась амбициям. – видно было, как всем своим образом жизни в духе оглушающей вечеринки, он старался притупить чувство щемящей тоски, что так по-сучьи грызет кости ночами – По привычке что ли. Я привык к этому великолепному дому, к этому городу, к этим педикам. – кивок в сторону Артура.
– Жить привык? – с напором спросил Лёшик.
– Это как? – поленившись разгрести, он снова вынул из груды мусора первую попавшуюся под руку бессмысль.
– Вот, на дороге, зачем вмешался? Из страха, из обиды, зависти?
Лёшик продолжал с пылом, он и не думал униматься. Что-то в этом человеке его вдохновило, его второе дно, причём, оно было на удивление лицеприятнее первого.
– Ну так, а как же?! – вспыхнул Саня – Лёша, ты подумай, горстка каких-то сволочей сбилась в стаю и делает из жизней аппликации – тут вырежут из судьбы кусок, там вырвут и склеивают из всех этих вырезок свою больную картину. И хрен они положили: инвалиды, бездомные, старики. Всё должно пасть пред их своеволием. Дай им власть побольше, Лёха, и безумие, необузданное, как вышедшая из берегов река, затопит всё. Как он там сказал, они придут к тебе в дом? А они придут и к власти, придут к тебе в голову и своими грязными сапожищами вытопчут всё. Это беспредел – и социальный, и моральный, и просто против жизни! Эти твари отнимут, что твоё и почему? – Саша снизил голос до шёпота, искренне возмущённый несправедливостью – За всю эпоху от падения Вавилонского величия до культа смарт-решений мы так и не научились дарить жизнь. Превращать детей в инструменты для наших реализаций, строить ими общество, компенсировать наши несостоявшиеся сценарии жизни – это мы, пожалуйста! А вот нести Живое, тут-то у нас знатный факап*. Мы, неспособные сберечь небольшой клочок земли, ресурсы на этом прекрасном голубом шарике; мы, разорившие природу и придумавшие трахать собственных трупов, высокомерно полагаем, что в праве касаться жизней? Морально, физически, да, как только вздумается. Нет, это даже не смешно, – он фыркнул – Это позор, друг мой. В мире всегда есть баланс, справедливость, как хочешь назови. И не в праве одни использовать чужое страдание для своего удовольствия. Никто из нас не в праве вредить чуждой воле. У нас тут с вами геноцид и фашизм, а вы говорите, что мы социум планируем строить и разрабатывать системы образования. Ха! Превосходная шутка! Думаешь, почему я в Москву уехал? За деньгами или за славой? Это так, по первости. Сладкая приманка. Я ж без отца с десяти лет, а знаешь, почему? Он рабочим был, на заводе, вкалывал, как проклятый, конечно, какая уж там мечта, но хороший мужик. И ночью его какие-то отморозки трубой в живот проткнули, потому что волосы длинные носил. Ты понимаешь, Лёша, – он уже с неподдельным трагизмом сокрушался, да и так разошёлся, что в запале эмоции бросил в сторону стакан, тот глухо ударился о стенку, виски потекло по полу, но Саня даже не обратил внимания – В каком ужасном, тёмном, примитивном мире мы все живём! Убить… отнять жизнь человека со всем, что он успел в себе скопить, со всеми его стремлениями, просто потому что ты решил, что волосатым на нашем Земном шаре не место?! Это же абсурд!
