Так прошел целый год – мирно, тихо, спокойно.
В октябре отметили первый ребенкин день рождения. Купили торт, зажгли одну свечку, надарили подарков.
Димка к этому времени уже вовсю пытался разговаривать. Первый раз «мама» он произнес месяцев в восемь, к году освоил еще около десяти слов, самым любимым из которых у него было «на», но вовсе не из желания чем-либо поделиться. Наоборот, Димино «на» означало «дай».
Ходил он еще не очень хорошо, зато много и быстро ползал, сверкая голыми пятками по всей квартире. Ползунки Димка терпеть не мог и стягивал их минут через пять после того, как я его одевала.
Завидев ползущего в коридоре Димку, обе собаки тут же радостно подскакивали, начинали его обнюхивать и облизывать. Дима их гладил, затем раскрывал Джиму (здоровенной овчарке) пасть и тянул его за язык, заодно пересчитывая пальчиками все собачьи зубы. Джим терпеливо сносил варварскую экзекуцию и ни разу не попытался уклониться или как-то выразить недовольство подобным обращением. Затем Дима начинал таскать собак за хвосты по всему коридору, против чего они тоже не возражали. Вся эта возня могла длиться часами, до тех пор, пока не наступало время Димкиного кормления или прогулки.
После новогодних праздников моя младшая сестрица преподнесла нам сюрприз: последовав моему примеру, привела домой мужа. Официально они не регистрировались, решили жить гражданским браком, но маме от этого было ничуть не легче. Она вообще с трудом переносила присутствие в доме чужих людей, только-только притерпелась к моему мужу, а тут и вторая дщерь подселила еще одного жильца.
В последние годы мы с сестрой слегка отдалились друг от друга. Когда я влюбилась в Пашку, мне стало совсем не до сестры, да и ни до кого другого не было дела. То есть, мы с Олеськой, конечно, не ссорились, жили вполне мирно, но общались мало. Да и до Пашки мы сильно дружили только до того, как я пошла в первый класс. Жили мы тогда еще в большой коммуналке, вчетвером в одной комнате. Вот в то время мы с Олеськой были не разлей вода. Вместе боялись большущих черных тараканов, нагло заползавших иногда в нашу комнату, обе ненавидели ходить в детский сад, вдвоем гуляли во дворе. У нас и «жених» был один на двоих, соседский мальчишка, белобрысый и худой Игорь Смирнов.
Когда мне исполнилось семь лет, мы переехали в нашу нынешнюю квартиру, и здесь впервые начали ссориться. У обеих в новом дворе появились свои подружки, и вот по их поводу между мной и Олеськой возникли стойкие разногласия. Олеське не нравились девчонки, с которыми играла я, а ее подружки казались мне не заслуживающей внимания мелюзгой. И пошло: «Ты с Аленкой не играй!», «Ага, какая хитрая! А ты с Настей не играй!» Дальше – больше. Ссорились, кто больше наводит в комнате беспорядок, кому что убирать… Но, в очередной раз поссорившись, мы довольно скоро мирились, и если кому-то из нас было плохо, то обе горой стояли друг за друга, на время забывая обо всех разногласиях.
К восемнадцати годам Олеська превратилась в настоящую красавицу. Светло-русые, коротко стриженые волосы она еще больше осветлила (тогда это было очень модно, весь город ходил с выжженными перекисью волосами), носила мини-юбки или очень короткие шорты, начала пользоваться косметикой. Густые длиннющие ресницы, покрытые черной тушью, выгодно оттеняли большие серо-голубые глаза, помада изящно подчеркивала изгиб чуть припухлых губ. А уж ее нос был моим самым большим предметом зависти. У меня нос совершенно прямой и чуть длинноват, из-за чего в подростковом возрасте я пролила немало слез, а у сестры нос был словно вылеплен, как по заказу – средних размеров и самую капельку вздернут кверху.
Парни гонялись за Олеськой толпами: и совсем молодые, и постарше, и женатые, и неженатые, и страшненькие, и симпатичные. И из всей этой пестрой толпы Олеся выбрала Сережку, который, на мой взгляд, ничем особенным не выделялся.
Мальчишка был темноглазый, черноволосый, высокий, худенький и с крупным длинным носом. Поселился он у нас тихо и незаметно. Просто один раз засиделся допоздна, автобусы уже не ходили, а до дома добираться Сережке было далеко. Сестра оставила его ночевать. Мама наутро шипела втихаря на Олеську, как разозленная кошка, у Олеськи же вид был виноватый, но довольный.
На следующий день Сережка тоже не ушел, как же можно расстаться, когда у них большущая любовь, хочется ведь все время находиться рядом друг с другом! А еще через день перевез к нам свои вещи. Мама была в трансе, снова надолго впала в депрессию, а мне Сережка понравился. Ничего плохого он не делал, старался со всеми быть вежливым и предупредительным, гулял с собаками, когда нам было лень лишний раз выходить на улицу, помогал носить из магазина тяжелые пакеты с продуктами, никому не хамил и не грубил.
Теперь нас стало семеро в трех комнатах, да еще две собаки в нагрузку. Правда, квартира у нас немаленькая, но и мужья нам с сестрой достались не из мелких. Дом почти превратился в общежитие. Олеська с Сережкой постоянно хохотали, как и мы когда-то с мужем, без конца играла музыка, приходили друзья…
Незадолго до того, как Димке исполнилось два года, снова пошли по больницам. Легкий простудочный насморк неожиданно быстро перешел в тяжелый гайморит. Нас опять отправили в седьмую больницу, на этот раз в лор-отделение. Врачи, на удивление, оказались вполне нормальными, старательно лечили наш заложенный нос, благодаря чему удалось избежать прокалывания гайморовых пазух, отделались промыванием носа «кукушкой» и инъекциями антибиотиков.
Вылечив нам гайморит, лор-хирург заявил, что нам необходимо удалить аденоиды. Ну, надо, значит, надо. Будем удалять. Меня в малую операционную, естественно не пустили, почему-то даже не позволили донести до кабинета ребенка на руках. Пришлось ему идти одному, а я стояла и смотрела, как мое чудо шлепает по коридору в красных колготках и растерянно и испуганно оглядывается на меня. Через минуту сквозь дверь операционной раздался его плач, и я со стоном зажала уши руками. Проходящая мимо медсестра, очевидно, сразу поняла, в чем дело, и, ругаясь, прогнала меня в палату. Через пятнадцать минут мне вернули мое истошно орущее сокровище. Носишко весь был в крови, но по Димкиному плачу я сумела понять, что ревет он не от боли, а больше от страха. Оторвали от мамы, полезли страшными железяками в рот – тут кто угодно испугается! Я взяла его на руки, прижала к себе, потихоньку покачала, и понемногу сын затих и уснул.
Выписали нас из больницы первого октября. Хорошо, что Димка успел выздороветь до своего дня рождения.; хоть он еще и маленький, а обидно было бы отмечать день рождения в больнице.
Второго октября мы с Пашкой весь день мотались по магазинам. Подарки для сына на Новый год и день рождения – это святое. Необходимо было отыскать что-нибудь особенное. Задача осложнялась тем, что на все праздники и мы, и бабушка с дедушкой дарили не по одному подарку, а по три-четыре. Да и без праздников, в течение всего года, игрушек покупалось море. Ни у кого из детей во дворе не было такого огромного количества игрушек. Всевозможные машинки различных моделей и размеров, роботы-трансформеры, самолет на батарейках (только при включении он почему-то не летал, а ездил по полу с зажженными лампочками, издавая при этом дикие звуки), куча мягких игрушек, пластмассовые человечки… Всего и не перечислить. Ну и что тут можно еще подарить?
Не лучше дела обстояли и с детским угощением. Самое главное – большой торт, сделанный на заказ. На маленькие магазинные тортики Дима и смотреть не хотел. Но заказной торт – не проблема, пока мы лежали в больнице, Пашка торт уже заказал; по Димкиному желанию «большой-большой, чтобы можно было съесть весь крем!», оставалось только забрать его из кондитерской. Но что еще купить вкусненького? Фрукты, соки, чипсы, шоколадки, киндер-сюрпризы он тоже получал в обычные дни сколько угодно. Доходило до того, что в магазине мы с мамой подводили Димку к витрине, сами уже не зная, что выбрать, и спрашивали:
