Особые указания:

Перевести в отделение первичного эпизода, в одиночную палату. Осуществлять интенсивное наблюдение с целью выявления возникающих маниакальных, депрессивных эпизодов и интермиссий. Предоставить бумагу и карандаш, в желании писать не препятствовать, о содержании не интересоваться. Доктору Одинцову ограничить контакт во избежание обострений до момента прямых указаний главврача.

4.

Старая дверь, отделанная дерматином. Дребезжащий звонок. Ширк, ширк – размеренно, не спеша – ширк, ширк: шаги.

– Светлана, ты? – одновременно со скрежетом дверной цепочки и лязганьем замка.

– Да, Алевтина Федотовна, я.

– Хлючи жеж есть, хоняешь старуху почём зря.

– А вы опять открываете дверь, ещё не убедившись, что это я.

– Та! Хово мине бояться! – раздраженно отмахиваясь.

– Воров, например, – кое-как разувается Светлана, не выпуская из рук пакеты с продуктами. В этой квартире пакеты с продуктами можно ставить только на кухонный стол.

– Испужал ежа холой жопою! – ширк, ширк, ширк, ширк.

Она слышит такое дважды в неделю.

– Сапохи! – это с кухни.

Светлана, поджав губы, на полпути разворачивается и, все так же удерживая пакеты на весу, выравнивает обувь – чтобы носок к носку, каблук к каблуку. Идет на кухню.

– Шо-то разнесло тебя, деточха, – неодобрительно качает головой старуха, пока Света разбирает пакеты. – Не фихура, а хопытце. Уидать, жрёшь хах силосорезха!

– Я, Алевтина Федотовна, какая была – такая и есть. Пятьдесят килограммов, не больше и не меньше.

– Ну да, ну-ну… Аах! – хлоп по столу. – Ты мине тута хлюздить брось! На сносях поди! Уот жеж напасть! Наевертила-тахи! Ничё, ничё, не боись, я тебе схажу, шо надоть сделать, авось и не понесёшь.

– Что вы говорите, Алевтина Федотовна! – округляет глаза девушка. – Беременеть я буду, когда мужа найду.

– Фи! Знаю я уаших мужов! Хах хомпот – тах он уот, хах щи – тах ищи-свищи! Хапнешь ишо, ох хапнешь! Я троих пережила, и слава Боху! Ходил бы мине тут бродил, щи-борщи просил… Ыых! А еслиф ишо и рожала б им… Я до срахи лет и дожила, потому шо ни один спинохрыз мине здоровье не попортил. Ни с хем жизнью не поделилась – уот и живу свои достодолжные припеваючи. Уот почему тах мнохо баб молодыми помирають? Та потому шо понарожають! Эхтот из тебя пятах уысосал, эхтот – семёрих, а тот обалдуй и уовсе дюжину зим и лет сожрал. Поначню́-то они тебя изнутра пожирають, усе сохи уыжимають, шоб самим уырасти. А опослях ужо и снаружи – и жратву подавай, и пахай за усех, уму-разуму учи… Пфу!

– Зато есть на кого в старости положиться, – задумчиво бубнит Светлана.

– Хых! Ыхоисты усе, ыхоисты! Та про тебя у старости ни один мозхохлюй не успомнить, больно ты им нужна бушь, аха, аха, тохмо жди-поджидай, – после молчания вдруг вскрик: – Ты мине тама не халтурь! Чисти хартоху хах надоть, уон хлазох! Не хряха хормить!

– Разве вам ни разу не хотелось испытать это чудо, подарить кому-то жизнь? – послушно берет недочищенный овощ.

– Ты чё ли бадражная? Уедь тохмо жеж схазала. На хой плодить эхтих уыхлюпцев, еслиф от их одни траблемы? Та у свое уремя их бы у миня штух уосем по лавхам сидело, а можа и больше, хто ж их считал.

– Это вы столько абортов сделали? – не поднимая головы, тихо спрашивает.

– Ычная, у самом деле! Хахие аборты, аборты дохторы делають. А хахие у то уремя дохторы – один на мильён у нашей хлуши! Знахарха мине шептала, уон чё, отвары пила, сама научилась потомась. Дельце-то нехитростное.

– Может быть, хотя бы один из этих восьми детей или один из внуков, правнуков приходил бы к вам вместо меня.

– Ыть, чехалдыхнутая! Ну и на хой? Шастали бы хах х себе у хату! Эхто ж схольхо б уыродхов ихних чичас расплодилось! Та ни у жисть! Тюхи-матюхи рожають, уот пущай и рожають, я жеж не из эхтих, у меня тяму-то хватаить.

– Неужели ваши мужья не просили родить им наследников?

– Тю! Та хто их слухал! Нихто из их и не знавал, шо я сама эхтих хлистов у себе травила. Уыхидыш – не подвезло, уот и усё тут. А шо не нравится – тах подь хово поищи, хто тебе нарожаить! Я баба уидная была, ишо бы себе мужичонху умих нашла!

– Мыться сегодня будем? – ровно переводит тему Светлана.

– Ишо чаво не хватало! Я и сама могутная. Шоб мине деваха сраху терла, ишо чаво уыдумала!

Светлана не хочет спорить. От старухи исходит предсказуемый запах, этим запахом пропитано все жилье. Но Алевтина Федотовна никогда не принимает подобную помощь.

Хозяйка внимательно следит за работой помощницы, не стесняется указывать на недостатки и критиковать. Она будет надзирать за девушкой до тех пор, пока та не уйдет. Ничего не скроется от цепких глаз. Поначалу Светлана пыталась предлагать ей отдохнуть: посмотреть телевизор, почитать книгу, поспать. Но потом поняла, что старухе не просто не хватает общения, старуха подозревает. То, что девушка ее отравит или то, что обворует – неизвестно.

На протяжении нескольких лет девушка регулярно навещала престарелую женщину. Много всего она услышала за период их знакомства. Хозяйка охотно делилась подробностями прошлого, со зловещей радостью выдавая личные тайны. Она не пыталась преподносить правду в лучшем свете, не смягчала и не лукавила, но в ее рассказах не было и намека на стыд или раскаяние за свои дела. Это ужасало посетительницу.

Большинство историй Светлана никогда бы не осмелилась кому-то пересказать. Слова описания мерзких событий не хотелось пускать в рот. Старуха, улыбаясь и ностальгируя, повествовала, как отравила свою свекровь от второго мужа и никто не догадался. Как работала в детском доме и издевалась над детьми. Выгоняла босиком на мороз за мелкие шалости, закрывала без еды на несколько дней в чулане, высмеивала физические недостатки. Забирала последние вещи, напоминавшие о погибших родителях.

Почему она это рассказывала? Потому что уже ничего не боялась – ни осуждения, ни правосудия. Ей шел девяноста третий год, смешно чего-то бояться в таком возрасте.

Общество этой старой дамы было неприятно. Стабильно дважды в неделю девушка терпела унижения, не отвечала на оскорбления, игнорировала едкие высказывания. Подавляя раздражение, молчала. Хозяйка из вредности называла ее чужим именем. При первом знакомстве старуха скривилась: «Лада, Ладья… Шо за имечхо схотсхое! Светланой бушь!». И даже тут помощница не перечила – пусть зовет как хочет, ее настоящее имя от этого другим не станет.

Работа с людьми предполагает, что нравиться будут не все. Как соцработник, она обязана помогать любым нуждающимся. К тому же, несмотря на все имеющиеся недостатки престарелой подопечной, девушка испытывала жалость. Так жалеют безумных, душевно неполноценных. Так прощают тем, кому осталось совсем немного.

Погрузившись в свои мысли, Лада не сразу заметила, что хозяйка почему-то не разговаривает. Ни рассуждений, ни замечаний, ни наигранных вздохов. Помешивая еду, помощница обернулась и замерла. С приклеенной улыбкой на лице, в привычной позе, за столом сидела дряхлая старушка. Застывшие мутные глаза казались безжизненными и пустыми. Лада все поняла сразу.

Выключила плиту, позвонила. И уселась напротив – дожидаться никому здесь не нужных врачей. Задумалась.

Нет справедливости, нет.

5.

05 октября 2016 года

Утро следующего дня традиционно началось с планерки в кабинете главного врача. Первым делом начальник потребовал доложить о состоянии новоприбывшей.

– Пациентка послушно выполняет указания персонала, проходит обследования, сдаёт анализы, заполняет анкеты и тесты. Агрессию не проявляет, но скрытая враждебность читается в мимике, жестах, взгляде. Учитывая, что долгое время пациентка жила в социальной изоляции, ей тяжело дается контактирование с новыми людьми. С пациентами не разговаривает, держится особняком. С персоналом не здоровается, вежливости не проявляет, на вопросы отвечает односложно. Немногословна. Из комнаты выходит в случае крайней необходимости, к общению не стремится. Аппетит оставляет желать лучшего.