Женщина присела, трясущимися руками стала раздевать дочь. Всю, всю одежду вывернула наизнанку и надела обратно. Переоделась сама. Схватила ребенка.

– Мама, я вижу свет! – вдруг сказала девочка, и мать похолодела, прижала ее к себе еще крепче. – Да смотри же, смотри!

Женщина наспех вытерла мокрые глаза и вгляделась туда, куда указывала дочь.

– Я ничего не вижу.

– Вон там, пойдём! – девочка рвалась назад.

– Мы оттуда пришли, – помотала головой мать.

– Нет, мама, идём! Идём, я же вижу свет!

Уверенная в своей правоте, женщина медлила. Но все же робко пошла назад, туда, куда говорила дочь.

Спустя пару минут пути мать наконец увидела.

Вдалеке, за деревьями, брезжил огонек. Монотонно подскакивал в воздухе, ровно мерцал. Словно чей-то фонарь мельтешил от быстрой ходьбы.

– Эй! – закричала женщина. – Эй, подождите! Мы здесь!

Фонарь не замер и не остановился, удалялся вглубь чащи.

Мать крепко обхватила ребенка одной рукой, и, наспех тыкая палкой перед каждым шагом, заторопилась за огоньком. Но нагнать не получалось. В конце концов он исчез.

– Свет! – возликовала девочка снова.

– Где? – женщина беспокойно топталась на месте, силясь выцепить взглядом прыгающий огонек.

– Не тот, другой! Вон там!

– Свет… – прошептала она, на миг остановившись, но потом спохватилась и поспешила с двойным усердием.

Дребезина осталась позади, под ногами ясно ощущалась твердая земля. Вот и избушка! Через щели в ставнях трепетал рваный свет. Едва мать поняла, что они дошли, как дверь распахнулась и навстречу им вышла женщина со свечой в руке.

– Занесла нелёгкая! Тропинку вам стелила с Божией помощью, Господь и довёл до меня.

Мать бросила посох, рухнула на колени и, прижимая к груди свою девочку, зарыдала.

– Вставай, вставай, горемычная! – подошла к ней хозяйка избы. – Помыться надобно да согреться, щей похлебать да поспать, негоже на голой земле рассиживать.

На печи стоял жбан с теплой водой, а на столе дымились две плошки похлебки. Хозяйка ломала лепешку на большие ломти.

– Это ваш фонарь мы видели? – вытирая глаза рукавом, спросила женщина.

– Что?

– Вдалеке был чей-то фонарь… Мы кричали, торопились, но догнать не успели. Благодаря этому свету мы и нашли дорогу к вам.

– Смерть дорогу найдёт, – усмехнулась хозяйка. – За свечой покойника шли, как вышли – он исчез.

– Не понимаю, – растерянно проговорила гостья. – Это были не вы?

– Должно быть, не догадливая? – прищурилась знахарка. – Про покойников слышала? Что рты пораскрывали? Помочь просила покойника, как вывел – исчез.

– Разве это возможно – чтобы покойник ходил? – поежилась мать.

– Нет! Вру! – обиделась ведунья. – Думаешь, вру? Зачем мне врать?

– Неужели вы знали, что мы придём? – осторожно подала голос девочка.

– Отчего ж не знать, – пожала плечами женщина, наливая в кружки какой-то отвар. А потом, обращаясь к матери, закачала головой: – Знаю, знаю всё про твою беду, можешь не рассказывать, насквозь тебя вижу. Не жилец твоя дочка, она и сама знает.

Мать зарыдала пуще прежнего, кинулась в ноги ведунье.

– У меня же никого больше! Помогите, прошу вас, умоляю, я хоть что для вас сделаю, хоть душу мою заберите, спасите мою кровиночку!

– Встань, – ровно бросила хозяйка и уселась на табурет. – Громко не кричи попусту. Не помочь твоей беде. Никто не поможет тут, – пристально глядя на мать, сказала она. – Дуня пришла.

Женщина непонимающе посмотрела на дверь и собралась что-то сказать, но хозяйка опередила.

– Дуня пришла, Дуня. Рассказывает, Софью голодом заморила, вот и всё тут, не жилец твоя девка, Галка.

Понимание пришло внезапно. Мать вдруг прижала руки ко рту, тихо вскрикнув. Девочка переводила взгляд с одной женщины на другую, видела и потрясение матери, и надменную уверенность хозяйки. А старушка между тем продолжала.

– И Степан тут, головой качает. Говорит, это он сгубил, он, знаешь ты его, Галка, знаешь. Говорит, Игнат.

Девочка теперь не отрывала взгляд от матери. Мама мотала головой, закусив кулак, ужас и страх сочились из глаз вместе со слезами.

– Плодоизгнаний много, у каждой в роду, считай. Убийства, болезни, внезапные смерти, всего хватает. Эта ноша всегда на вас, такие несчастья вечно будут происходить. В вашем роду не рождаются чистые душой, и дочка твоя неспроста умирает, душа у неё грязная. Наперёд говорю: скоро умрёт.

– Ей семь лет! – прошептала мать. – Она ничего плохого сделать никому не успела!

– Душе не семь! Душа вечна. У неё душа в пороках прошлую жизнь прожила. А, не веришь, – заключила старушка, заметив нечто, промелькнувшее во взгляде матери. – До своих лет дожила, а всё не веришь. Пятеро у тебя умерли, одна ты теперь. Троих детей война забрала, не придут, даже не жди. Четвёртый внезапно заболел, да и умер. А пятый – муж. Знаю твою скорбь, знаю. Где это видано, чтобы столько гадких событий в одном роду?

– Время такое, всем плохо…

– Время всегда одно, – сурово перебила знахарка. – Но все как-то живут. А если души запятнаны, надеяться на хорошее нечего.

– Что же нам делать? Смерти одна за одной, всех похоронили, только вдвоём и остались. Если и доченьку заберет, зачем мне… – она уткнулась в рукав. Завыла, запричитала.

– Все умирают.

– Помогите нам! Помогите, умоляю! – горячо затараторила мать. – Я на всё готова, чтобы дочь жила! Она ещё такая маленькая, жизни не видела…

– Она своё отжила. Как зовут тебя? – обратилась она к девочке.

– Ася.      

– Ася, Ася… Каждый день тебя к смерти приближает. Да ты знаешь всё и так. Думаешь, несправедливо? Не бывает несчастий без причины. Мать твоя на злую судьбу грешит. Думает, сглазили. Зло делается самими людьми, а не судьбой. Зависть да сглазы появляются, когда есть чему завидовать, а если всегда одни несчастья – сами виноваты. Как жили – то и заслужили. Не рождаются в вашем роду чистые душой, – еще раз повторила хозяйка и вздохнула. – А ну-ка, ешьте! Завтра будем разговаривать.

– Вы нам поможете? – умоляюще спросила Галина.

– Бог поможет, – сказала как отрезала хозяйка дома, и никто этой ночью больше не посмел заводить с ней разговор.

Путники давно не ели горячей пищи, в дороге питались только тем, что находили по пути – ягоды, коренья, траву. После добротного ужина многодневная усталость тяжким бременем опустилась на их измученные тела. От переживаний и потрясений разум затуманился, сил не было даже думать. Помывшись и переодевшись в чистые, не по размеру, сорочки, выданные хозяйкой, мать с дочерью легли на охапки увядшей травы, разложенной прямо поверх земляного пола и застеленной грубым домотканым полотном. Обнимая друг друга, тут же уснули.

Едва рассвело, Галина открыла глаза. Хозяйка уже не спала.

– Не буди ребёнка, пускай спит. Ей силы понадобятся, – вполголоса предупредила ведунья, стоя к ним спиной возле печи.

Галина вздрогнула: будто женщина затылком увидела, что она проснулась.

– Как вас зовут?

– Кто зовёт? Глушь такая, белку не увидишь. Бабой Верой зови.

– А по отчеству?

– Я женщина простая, не важничаю. Бабой Верой зови.

– Давайте помогу, – подскочила Галина, увидев, что хозяйка начала затапливать печь.

Не обращая внимания на предложение, баба Вера продолжила свое занятие.

– Жалко твою дочку, – спустя какое-то время сказала она. – Умная она, сострадающая, покорная. Ошибок понаделала в прошлой жизни, теперь болеет. Скорая смерть научила доброте.