Полина, сгорая от любопытства, выхватила спиннинг, повернула рычажок фиксации, не придерживая дугу, и леска тут же намотала целый клок борозды.
Иногда Юрий Степанович с дочерью рыбачили с удочками. Охотник такую ловлю не любил, ему не хватало азарта и он со скучающим видом, отмахиваясь от облака комаров, сидел на раскладном стуле у воды, печально смотря на мертвенный конец удочки. Изредка мелкая плотва пробовала на вкус, нырнувшее на крючке угощенье. Тогда леска еле заметно трепыхалась затем утихомиривалась. В такие вечера, скучая у реки, девочка бегала по полю, которое расстилалось заливным лугом за их спинами и ловила кузнечиков. Держа их за длинные, тонкие лапки, гладила по спинке, по маленькой головке с подвижными усиками. В такие моменты отец всегда тревожно оборачивался на дочь, следя за её передвижениями.
– Полька, там змеи могут быть! – кричал он ей.
Когда девочка гуляла одна, отец наказывал возвращаться домой раньше, чем гнали фермерское стадо. Но девочке так тяжело было отказать себе в этом зрелище. Подстёгиваемая любопытством и страхом одновременно, уже вернувшись домой, она под любым предлогом выбегала за двор, с той стороны, где начинались поля, и неслась, что было сил в сторону реки, где стадо переходило вброд. Через воду коровы шли скопом, наталкиваясь друг на друга. Пастух громко посвистывал и стегал плетью о воздух, от чего его лошадь пугливо прижимала уши. Когда Полина ходила на ферму или гуляла по полю, у реки, отец заставлял дочь надевать сапоги, но девочка сбрасывала их тут же и дальше бежала босиком. Ей нравились ощущения прохладной, скользкой травы, свистящего ветра в ушах. Её будоражило огромное поле, расстилающееся под ногами, из которого как из-под земли, со страхом взлетали кормящиеся посажеными зёрнами птицы. Ей нравилось после бега повалиться в траву и наблюдать, как в небе теснятся облака, показывая диковинных птиц, животных и человеческие лица.
В жаркие дни девочка ходила купаться. Она всегда плавала в том месте, где река делала поворот и скрывалась от глаз, несмотря на яму, вода в которой захлёстывалась в воронку от сильного течения. Она сбрасывала с себя всю одёжку и по-собачьи, громко шлёпая руками по воде, плавала от одного берега к другому. Каждый раз, проплывая мимо ямы и борясь с кручинами поворота, она воображала себя диким животным, сражающимся со строптивой стихией воды. Наконец, выбившись из сил, на четвереньках выползала из воды и жалясь о нагретый песок косы, бежала по изумрудной траве к дому.
Повадилась Полина с Балабановой Варей ходить на ферму, на дневную дойку. Когда подходило время, девочка уже ждала доярку на тропинке, ведущей к ферме. На пригорок они поднимались уже вместе. Над входной дверью в коровник крепились ласточкины гнёзда. Они были похожи на каменные кармашки, небрежно прилепленные к стене под самой крышей. Оттуда выглядывали птенчики. Либо показывая только чёрные маленькие головки, словно зачехленные в шлемы, либо, когда один из родителей подлетал, громко пища вытягивали шейки и показывали свои открытые, ярко-рыжие, ненасытные, похожие на почтовые конверты рты. Когда птенцы стали постарше, они полностью показывались из гнезда, расправляя свои молоденькие крылышки. На ферме, помимо ласточек выводили своих птенчиков аисты. Они прилетали каждый год и селились в огромном гнезде, громоздившемся, словно казачья папаха, на водонапорной башне. В коровнике всегда было тепло, и царил полумрак. Из маленьких окошек, залепленных жужжащими мухами, падал тусклый дневной свет. Вечером зажигали засаленные, облепленные дохлыми насекомыми лампы. С полей стадо приносило с собой много грязи, навоза и полные, набухшие вымена молока. Почти каждая корова знала своё место, и сама вставала у кормушки, другие задерживались в узких, длинных проходах коровника словно бы в задумчивости и нерешительности. Доски, на которых лежала скотина, очищали от коровьего навоза скребками и посыпали опилками. В кормушки клали корм, а в особенные, редкие дни давали полакомиться патокой. Бывало приносили соль. Она была крупная, похожая на кристаллы, полупрозрачная, скорее белёсая. После прихода с поля, коровам обмывали вымя и подключали доильный аппарат. Через всю ферму по трубе бежало парное молоко. Труба уходила в комнату, где стоял огромный бак. В него собирался весь удой и позднее забирался приезжим молоковозом. На ферме можно было вдоволь напиться парного молока, которое в редкие дни Полина наливала в баночку прям с аппаратной дойки. Оно всегда было воздушным, взбитым, как молочный коктейль. После дойки коров снова отцепляли и выгоняли в загон, откуда их уже забирал пастух. Только после вечерней дойки стадо оставляли до раннего утра. Первая же дойка проходила ещё в темноте, с первыми лучами солнца, а то и раньше.
Доярки смеялись, видя, как Полина каждый день, словно на работу, ходит на ферму.
– Полина, тебе уже можа в доярки идти, смотри, всё делаемши как надо. Ни одной коровины не боишься, – смеялись остальные работницы фермы. Полина довольная собой в ответ улыбалась и трудилась ещё усерднее. Бабу Варю юная помощница забавляла, но иногда забот прибавляла.
– Ты Полинка вон с того края не крепи, там Жучка стоит, она рогом и проткнуть можа. Та еще змия! Я Ваське говорю, ну, когда ты уже спилишь енные сабли, она скотина сама с ними справиться ня может.
Полина кивала головой, но иной раз так и тянуло её проверить себя на бесстрашие. Как-то, корова лягнула её, сильно по руке попало копытом. Девочке потребовалось много усилий, чтобы не заплакать. Она боялась выдать свою боль, боялась, что отец её больше не пустит на ферму. Баба Варя издалека не разобрала случившегося, только увидела, что девочка сильно трёт руку изменившись в лице.
– Полина, что скарёжилася? Кто лягнул?
– Не, баб Варь, – выпрямилась девочка. – Хвостом только зарядила.
– Ты гляди, а то убьёшься у мены тута, батька твой потом за нами по дяревне с ружьём бехать будет, – засмеялась она.
В июле съехались остальные дети. Начать прошлогоднюю дружбу оказалось не простой задачей. Полина стеснялась подойти к Оле, а та, в свою очередь, не желала первой подходить к ней. Трудность положения разрешил Стас. Когда Полина проходила мимо их двора, поверх забора, показалась растрёпанная светловолосая голова мальчика.
– Дурочка с переулочка! – крикнул он девочке. За ним последовал Олин голос:
– Стасик, ты что дурной? Чего обзываешься?
И тогда Полина первая крикнула Оле: «Привет». Детские сердца, стесненные, но любознательные, быстро забывают все преграды, выстроенные воображением. Они снова готовы дружить всей своей чистой, бескорыстной душой. Пусть они хвастаются друг перед другом, пусть надувают губки от лёгких обид, но всё это рассеивается в момент, когда есть, над чем посмеяться. И смех их заразителен. Он цепляет своей живостью, искренностью, наивностью. Стас был смешон в своей напыщенности, и девочки дружно рассмеялись, глядя на него. Дружба детей возобновилась с новой силой, ещё крепче, чем прошлым летом. Только «вредный» мальчишка всячески пытался досадить и обидеть девочку. И делал он это так ловко, что несколько раз Полина убегала готовая расплакаться. Она поджимала нижнюю губку, краснела в щёчках, втягивала носиком, но никогда, никогда при дерзком мальчишке она не позволяла себе захныкать. Терпела его оскорбления, несмотря на то что сердечко её сжималось от детской боли, причинённой невоспитанным деревенским мальчиком. Когда Полина возвращалась домой, она вспоминала нанесённые им обиды, и личико её морщилось, на лбу проскальзывала лёгкая, пульсирующая венка. Она не могла понять, почему он так её невзлюбил? В чём она провинилась перед ним? Она вспоминала каким он бывал весёлым, голосистым, смешным. При этих мыслях личико её светлело, слезы высыхали на круглых щеках, и она вновь была готова простить ему всё. Ей очень нравилось, что Стас всегда играл роль шута в их маленькой компании. Стоило только посмотреть на его лицо в моменты, когда он морщился или кривлялся, то можно было сразу покатиться со смеху. Но какой же он взбалмошный, грубый, дерзкий, ужасный, в конце концов!
