Дядя Джек кивнул. У него был задумчивый вид.

– Ага, милая. В этом ты полностью права.

Дядя Чарли обнял ее за плечи.

– Не только безобразничаем, а?

Джеймс раскрыл зонт, который взял у отца. Зонт был большой, черный и больше подходил для клуба в Дурхэме, улиц Ньюкасла или даже Лондона. Джеймс держал его над собой и Брайди. В ответ на предложение залезть под зонт Джек, Март и Чарли отрицательно покачали головами.

– От дождя защитит кепка, парень. Всегда защищала и будет защищать, – сказал дядя Март, когда дождь усилился и затушил его сигарету. Он бросил ее в сточный желоб, и все смотрели, как она размякла и развалилась на части.

Брайди подумала, что у нее прическа, наверно, выглядит как табак из этой сигареты: волосы намокли, вода заливалась ей за воротник и текла по шее. Она проворчала:

– Мог бы раскрыть зонт пораньше, придурок.

Джеймс мотнул головой.

– Не мог. Я совершенно забыл про него, к тому же сейчас ты здорово похожа на утопшую крысу. Будешь знать свое место.

Брайди ткнула его в ребра. Сегодня Джеймс казался более уверенным в себе, в отличие от последних нескольких недель, когда он без конца листал газеты, выбирая статьи о сражениях в Испании, где националисты – те же фашисты, только с другим названием, – устроили государственный переворот против избранного правительства республиканцев-социалистов. Она уже устала слушать каждый день, как он бормочет: «Как, черт возьми, они посмели?»

Служба наконец закончилась, и манифестанты начали строиться. Первый ряд поднял плакат с надписью «Джарроу протестует». В задних рядах появился другой плакат. В толпе тихо переговаривались. Джеймс оглянулся, чтобы убедиться, что Джек не может его услышать, и сказал:

– Отец говорит, что вроде бы этим из БСФ сказали, что после беспорядков на Кейбл-стрит им запрещается разгуливать в форме. Теперь гражданские вообще не могут носить форму, поделом этим дуракам. Впредь будут думать.

Марш возглавляла рыжеволосая Эллен Уилкинсон, депутат от Джарроу. Приветствия и аплодисменты поначалу то усиливались, то затихали, но, по мере того как росла решимость манифестантов, поддержка становилась все более активной. Брайди было плохо видно, потому что со всех сторон на нее давили люди, но ей удалось разглядеть верх плаката, когда его проносили мимо. Март окликнул Джека:

– Пройдемся с ними?

– Конечно, старик, а как же.

Они пошли вместе с манифестантами, договорившись заранее, что встретятся у автомобиля, если потеряют друг друга из виду. Манифестанты направлялись в район за шестьдесят миль отсюда и планировали быть там уже к концу недели. Ночевать они будут в сельских клубах. Сапоги у них стучали, как у солдат в строю. Чайки по-прежнему кружились в небе. Интересно, думала Брайди, как они узнают, появился ли Тим?

Они шагали вместе с толпой мужчин, женщин и детей, и Брайди обернулась к Джеймсу.

– Как ты думаешь, изменится он после Кейбл-стрит? Станет думать по-другому? – задала она вопрос.

Ей ответил Джек:

– Не так это просто.

Джек и Март догнали их, один пошел со стороны Брайди, другой – рядом с Джеймсом. Чарли следовал сзади.

– Это чтобы вы оба не учудили что-нибудь, – объяснил Чарли.

Но Брайди понимала, что взрослые защищают их с Джеймсом. Дождь продолжал идти, дома и магазины потемнели и приобрели мрачный, безотрадный вид. Но, в конце концов, октябрь в Британии не может быть другим. Она повернулась к дяде Джеку.

– Мы должны что-нибудь сделать. Его могут ранить, он может…

– Прекрати шуметь, девчушка, – Джек смотрел поверх толпы. Они держались рядом с плакатом. – Угомонись. Парень сам разберется, что к чему.

Джеймс уже срывался на крик:

– А что, если не разберется? Что мы тогда будем делать? Он наш, но он не один из нас, и как он не видит того, что происходит в Германии, с евреями, с коммунистами, социалистами, всеми, кто дрались с его людьми на Кейбл-стрит? Мы тут встретились, чтобы выпить вместе, и он заявил, что я не понимаю, как неэффективна демократия, и что, если лидер должен вытащить страну из депрессии, значение имеет благо всех, а не отдельных индивидуумов.

Брайди резко повернулась к нему.

– Ты встречался с ним и ничего мне не сказал?

Джеймс раздраженно мотнул головой.

– Я могу с ним встречаться, сколько мне угодно, но только мне, черт возьми, больше это не угодно. Прошу прощения, дядя Джек.

Они уже вышли за город, и в толпе манифестантов образовалось свободное место. Джеймс смешался с ними, захватив с собой зонтик и не обращая внимания, что остальные оказались под дождем. Они бросились за ним и в конце концов оказались посреди участников марша. Брайди увидела, что Джеймс впереди разговаривает с каким-то молодым человеком. Она слышала, как Джеймс отвечал:

– В самом деле, доктор? Присматриваете за людьми во время марша? А, вы перешли к ним?

Она не слышала, что сказал его собеседник, но по тому, как напряглись плечи Джеймса, и по тому, как он двигался, она поняла, что там было что-то интересное. Толпа продолжала движение, и Джеймс отошел назад со словами:

– Спасибо. Мне надо все хорошо обдумать теперь, когда у меня есть контакт.

Сзади послышался голос дяди Джека:

– Что у него на уме, Брайди?

– Не умею читать мысли, дядя Джек, но не беспокойтесь, я из него вытрясу все, что нужно.

Его смех был так похож на мамин.

– Я рад, что у тебя есть с кем дружить, – сказал он. – Друзей всегда тяжело терять, даже если и не навсегда.

Она смотрела на толпу манифестантов, поредевшую и уставшую. А что же с ними будет к концу марша в триста миль? Остается надеяться, что их как следует покормят там, где они остановятся на ночь, но двести человек – это немало, когда их приходится принимать. А когда они доберутся до места, что это даст? Будет ли правительство их слушать? Сколько членов парламента знают, что такое безработица и бедность? Людям нужна поддержка, когда они остаются без работы. Тогда они намного лучше переживали бы трудности.

Неожиданно для себя она спросила дядю Джека:

– Тим не прав, ведь так? Мы не должны отказаться от парламента, от демократии, от законов. Разве с таким фюрером, как Мосли[9], Британия станет более справедливой и деятельной страной?

Он обнял ее за плечи. Она промокла. Дождь струями стекал по ее лицу, вода уже хлюпала в ботинках.

– Ну, Брайди, если они попытаются проделать этот трюк, им придется иметь дело с твоей мамой и тетей Вер. Наши женщины прошли путем долгой и трудной борьбы за свои права. Вспомни, что потребовалась война, чтобы и мужчины всех социальных классов получили право голоса. Поверь, Брайди, я помню этот послевоенный призыв – «Если они годятся, чтобы воевать, то они годятся и чтобы голосовать». Так просто от этого не откажутся, помяни мое слово. И, как я тебе уже сказал, дай ему время.

Он крепко ее обнял. Она сказала:

– Вы такой спокойный, уверенный.

– Уверенный, пожалуй, но спокойный? Сомневаюсь, что тетя Грейси согласилась бы с этим. Но у моего мальчика доброе сердце, это я знаю точно. Однажды он бросит весь этот вздор и поймет, что, хотя Британия не так быстро идет вперед, здесь хотя бы не сажают человека в тюрьму только потому, что он такой, какой он есть, и не вышвыривают из страны.

Джеймс поравнялся с ними и поднял зонт над головой Брайди.

– А если он не поймет, дядя Джек?

– Тогда нам придется ему объяснить, но пока до этого не дошло, вы оба оставьте все, как есть. Обещайте.

Голос его звучал так серьезно, так мрачно, что оба только кивнули. Дядя Джек замедлил шаг, и Брайди с Джеймсом пошли дальше уже вдвоем. Манифестанты постепенно обогнали их, и вскоре они уже видели их спины, ощущая собственную бестолковость и беспомощность.

Дядя Март предложил возвращаться домой и выпить в Клубе шахтеров в Истоне, взяв с собой Джеймса. Брайди можно забросить в Истерли Холл по дороге. Ее ждал пациент, которому предстояло в первый раз после травмы сесть на лошадь.