Борька-Медведь

– С армейки? – спросили Борьку.

– Да.

– Понятно. Раньше крепче было. Два года. Сначала ты дух, потом черпак, потом человек. Домой, значит, едешь.

– Да.

– Что ты заладил все да, да да. Можешь сказать что-то нормальное?

– Да.

– Отстань от него. Не видишь, он как ошпаренный.

Автобус качало на ухабах. Борька Яковлев отвернулся и смотрел на заросшие мелким березняком поля. За окном накрапывал дождь. Вдали сверкала молния.

Пригородный автобус мчался по трассе и притормаживал только на остановках. Кто-то вышел, кто-то вошел. От вошедших пахло дождем. Мокрые зонты, плащи, все убиралось вниз.

«Тихо вы, машете тут! – Я не машу. – Машете! – Тетя Маш, не шуми. – А что он?! Мокрый весь. – Так ведь дождь. – И что, что дождь! Значит, можно входить и мочить всех».

Борька прислушивался к соседским разговорам и не придавал им значения.

Пассажиры засыпали. Чья-то кофта свешивалась сверху. За окном дождь усилился, и в автобусе стало душно.

Подъезжали к поселку. Борька с тоской посмотрел на лес, где-то там сгинул его отец. Отец был охотник и верил, что когда-нибудь он станет зверем и на него тоже будут охотиться. Никто не знал, что с ним сталось. Он просто ушел в лес с ружьем и пропал. Его искали, но ничего, никаких следов не нашли. Так он и числился в полицейской базе как без вести пропавший, и его пожелтевший фотопортрет висел на доске у входа в местный отдел полиции.

Когда Борька смотрел на эту фотографию, он воспоминал детали, предшествующие фотосъемке.

Отец взял сына, чтобы сделать себе фотографию на паспорт. Сорок пять лет – новый паспорт. «Сорок пять, мужик новенький опять!» – шутил Борькин отец и искал в комоде подходящую рубашку. Ее не было. Тогда он надел старенькую в полоску, рукава у которой были короткие. Так и остался на фотографии в рубашке в полоску, и только Борька знал, что под отцовым пиджаком рубашка с коротким рукавом.

За спиной тихо переговаривались:

«Сейчас все по-другому. Возьми работу. Пашешь с утра до вечера, а денег нет. А раньше: в семь отвезешь механиков и спишь до вечера. Потом в семь забираешь их обратно и домой. И зарплата хорошая и нервы в порядке. Я с этой зарплаты иномарку купил».

«Теперь ее фамилия Клюстова, а раньше она была Грачевой, а еще до этого мужа Синицыной, а вообще, девичья ее фамилия Быкова. Как думаешь, это судьба? Или животные восстали против птиц?»

Борька засыпал. Его укачивало. Он думал все так же об отце и вспоминал его лицо. В свете молнии на мгновение осветился угол придорожного кафе. Точно такого же, в которое он когда-то давно заходил с отцом есть пельмени. К ним подавалась томатная паста. Приятно было обмакнуть пельмень в пасте и затем сунуть в рот, ощущая ее холодноватый металлический привкус.

– ПАкро-о-в! – громко произнес водитель автобуса, налегая на «о». – Есть кто на выход?

– Да, – очнулся Яковлев и, встрепенувшись, схватил сумку и пулей вылетел на улицу.

Лил дождь. В его промежутках вспыхивала молния и вдали громыхало. У дороги стоял Жигуль-семёрка. Машина посигналила Борьке фарами. Он сел на переднее сиденье. За рулем был Саня Бочкин. На задних местах две девахи. Борька их не знал и видел впервые.

– Слушай, у тебя дома есть пельмени? – спросил Борька.

– А я чего, знаю. Мать вроде покупала, а вроде и нет. Зачем тебе пельмени? У меня картоха стынет. И водочка в морозильнике лежит. – Он подвинулся близко к Яковлеву и процедил еле слышно: – Короче, моя та, что справа.

– Мне все равно, – покосился на девах Борька.

– Не дрейфь, все будет пучком.

Семерка рванула, обдав горячим воздухом выхлопной трубы холодную ночь. Девчонки сидели тихо, как мышки. Бочкин косился на их голые коленки.

– А вы чего молчите?

– А чего говорить? – сказала одна.

– Ко мне друг приехал. Кореш мой, можно сказать, брат. Мы с ним на горшках рядом сидели. Потом за одной партой. Можно сказать, близнецы!

Девчонки засмеялись.

– А тебя как зовут? – спросила одна. Та, что была слева.

– Борис.

– А меня Катя.

– Очень приятно.

– А ты из армии?

– Да.

– А я к бабушке сюда приехала. Я вон там живу, – показала она на шлакоблочную двухэтажку, у которой со всех сторон торчали телевизионные антенны, из-за этого дом был похож на ежа.

– Учиться пойдешь?

– Не-а. Работать.

– А я учусь. В институте. На экономическом. Завтра уезжаю. На третий курс перешла.

– Понятно.

– А что ты какой не разговорчивый?

– А что говорить?

– У нас у одной девочки брат погиб в армии. При исполнении служебных обязанностей. Гроб привезли, так его даже открывать не разрешили. Так что радоваться надо, что домой живой вернулся.

– Чего ты ко мне пристала! – огрызнулся Борька.

Катя обиделась и отвернулась.

– Он всегда такой! – сказал Саня. – Сейчас пивасика еще зацепим, и он сразу повеселеет.

– Останови машину! – потребовала Катя.

– Да ладно, чего ты? – сказал Саня.

– Останови, кому говорю.

– Катя, прекращай, – произнесла ее подруга.

– Нина, помолчи. Я выхожу.

Саня остановился. Катя открыла дверь и вышла.

– Завтра увидимся, – кивнула ребятам Нина и поспешила за подругой.

Дождь только усиливался. Семерку обдавало водой, из выхлопной трубы шел белый дым.

– Чего ты в самом деле! – огрызнулся Саня, когда развернулся. – Я их так уговаривал.

– Да ладно ты, поехали, жрать охота.

– Если честно, я тоже жрать хочу.

Санек прибавил скорости и притормозил у деревянного дома-барака.

Лестница привычно покачивалась и скрипела. Борька несколько раз спускался вниз и снова поднимался, чтобы еще раз услышать этот родной для него скрип.

На плите стояла чугунная сковорода, картошка в ней была еще горячая. Санек и Борька ели прямо со сковороды, ковыряя вилками поджарки.

– Чем заниматься намерен? – спросил Санек.

– Сварщиком пойду.

– Куда?

– На железку, дядька обещался взять.

– Ерунда все это. Сейчас деньги можно по-другому срубить.

– Как это «по-другому»?

– На днях я тебя сведу с нужным человеком. Он бывший мент, всех своих знает. У него везде прихваты. Так что дело будет крыто!

– Я воровать не стану.

Санек рассмеялся.

– Там не надо воровать, все под ногами лежит. Помнишь, в нашем лесу была воинская часть?

– Ну.

– Ее сейчас нет, а кабель в земле остался. Он – медный. Там сечение, знаешь какое?! Я тут накопал, сдал, так долги сразу вернул. Кабель там лежит и никому не нужен.

– А если поймают?

– Не дрейфь. У нас весь поселок копает. Это всех сажать надо!

– Я даже не знаю. Лучше я сварщиком пойду.

– Ну и иди, за копейки работай! – Санек завалился на диван, над которым висели плакаты с обнаженными девушками. – Зря ты поругался с Катькой, – продолжил он. – Она ничего. Правда, мне больше Нинка нравится. Они в Москве живут. Завтра уезжают. – Он зевал. – Сестры двоюродные… А то можно еще на «хлебном бизнесе» замутить… хлеб всегда нужен, открыть будочку и торговать. Но тут сложнее, много бумаг надо. А с медью проще, подъехал, накопал, обжег и сдал.

За окном стучал по карнизу дождь. Борька сидел у окна и смотрел на улицу.

– Знаешь, мне отец как-то сказал, что если ему все надоест, он превратится в медведя.

Саня похрапывал.

– А, че?! Уснул, блин!.. – встрепенулся он.

– Ничего. Так, болтаю разную ерунду. У тебя матрас есть?

– В шифоньере.

– Я его на пол кину.

– Валяй. Я, пока тебя не было, с нужными людьми познакомился. Так что не дрейфь, деньги будут.

– Санек, я у тебя пару ночей перекантуюсь.

– Валяй. Я все равно сейчас один. Мать с отцом к брату на зону уехали на свиданку.

– Я только пару ночей.

– Без проблем.

Санек все так же зевал, перевернулся с бока на бок.

– Ты правильно сделал, что не поехал к матери. Правильно, – сказал он сдавленным голосом. – Чего ты дома будешь делать? Там другой живет, тебе его что, папой называть? Хотя Егорыч мужик ничего, нормальный.