– Меня Александром зовут, – сказал он вдруг дружелюбнее и протянул мне ладонь. Ладонь была сухой и горячей, а еще на ней я заметил много шрамов, у запястья так вообще белесый шрам был чуть не сантиметр шириной. Так и был ободком вокруг запястья.

– Приятно познакомиться, – сказал я для приличия и потянулся к бутылке. – Может, вам налить?

Он кивнул весело.

– От чего с хорошим человеком не выпить? Давай по маленькой.

Через час я ему рассказывал о своей горькой жизни, а еще через час спал сном праведника, очистившимся от грехов. Александр спал в комнате детей.

Бутылок я насчитал пять. Откуда они взялись? Мне казалось, что мы недолго посидели. Вот оно утро опять. Голова, как ни странно, не болит. Александр смотрит на меня, застыв у входа на кухню.

– Ты всегда такой чистюля?

Киваю с улыбкой, отходя от плиты с губкой в руках.

– Я сейчас, сейчас. Немного… только вот губку сполосну.

Быстро ставлю чайник и, открыв холодильник, замираю, у меня не было в холодильнике столько вкуснятины, наверное, лет так шесть. Экономили во всем для учебы детей. А теперь и институт, тоже надо детям жить на что-то.

– Ты что застыл? Это я вчера заказал нам на дом еды. Давай помогу.

Он отодвигает меня в сторону, и вдруг тишину кухни разрушает громкий рев зверя. Я чуть не падаю в обморок и сажусь на стул, хватаясь за сердце. А Александр смеется и достает своей сумки, что висит на стуле, телефон и показывает.

– Это звонок такой, прости, пожалуйста, – он задыхается от смеха, беря трубку и отвечая.

– Свят, ты пошто мне так рано звонишь?! Вон, хозяина, что приветил меня, пугаешь? Знаешь ведь какой звонок у отца твоего стоит, – говорит он, подмигивая мне, и тотчас отвечает: – Какого хозяина? Так Николая, эколога твоего бывшего. Что? Это еще почему? Что ты натворил?! – он встает и смотрит на меня как-то обреченно и, услышав ответ, его рука с телефоном опадает, и он так и садится, не сводя с меня взгляда.

Мне почему-то неудобно, я краснею под его испытывающим взглядом, и затем, встав со стула, кидаюсь в комнату. Он еще говорит о чем-то с сыном и уже другим тоном выговаривает ему что-то. Сжимаюсь у окна и смотрю пустым взглядом на улицу, мой взгляд блуждает по крупному мужчине, что стоит там, где бабульки развешивали свое белье. Дом у нас далеко от дороги, и потому белье не пачкалось. А еще они говорили мне, что раз я здесь живу, значит все нормально. Длинное пальто, застегнутое на все пуговицы, мужчина словно увидел меня из-за тюли, и я чуть не заорал, это был Святослав Иванович. Нет!!! Только не он. Кровь бросается в лицо, и я несусь к двери, чтобы закрыть все замки. За спиной Александр говорит мне, что там сейчас сын придет, и я обрываю его зло:

– Будете у себя дома, пусть приходит к вам куда хочет. Но вы у меня в гостях и тут мои правила. Или уходите. Забирайте свои продукты из холодильника, и прошу вас, – говорю почему-то зло.

Александр смотрит на меня понимающим взглядом и, набрав сыну смс, убирает телефон в сумку и спрашивает:

– Значит, мой сын сначильничал, да?

Краснею и отвожу взгляд.

– Видимо, он привык так поступать со всеми. Он позвонил мне позавчера вечером и сказал, что меня увольняют. Вчера я пришел с заявлением об уходе и отказался от этой должности. Думал, меня разыгрывают. И потом на входе… коридоре…

Он кивнул зло, часто моргая и, протянув ко мне руку, сказал тихо:

– Прости, нет, его не надо прощать. Я за сына не извиняюсь. Я извиняюсь, что допустил это. Не думал, что дойдет до такого. Совсем уже рехнулся он на тебе, Коль. Совсем рехнулся.

Непонимающе смотрю на него и выдавливаю из себя с трудом:

– Что он?

Тот, вздохнув, смотрит на меня.

– Он давно уже любит тебя.

Я смеюсь истерично.

– Любит?! Меня?! Вы сами рехнулись!!! Он же мужик!!! Ваши шутки меня просто убивают, что отец, что сын!!!

Он смотрит на меня очень серьезно.

– Зря ты так. Раньше ты добрее был.

Я смеюсь какое-то время и замираю, неверяще глядя на него.

– Раньше, я? Вы о чем, Александр?

Он вздыхает.

– Когда-то ты меня спас. Я не забываю долгов и все это время присматривал за тобой. Ты пропал из вида лишь когда в армию ушел. Я был рядом с тобой, когда ты отца хоронил. Я был с тобой, когда ты в лесу после этого чуть не заблудился, сгорая от горя. Потом Мишу, твоего названного брата, рак унес. И снова я рядом был. Только я уже сына своего брал, потому что тяжело было мне передвигаться.

Морщусь и гневно отвечаю:

– Да вы меня путаете с кем, Александр Константинович. Никого не было. Я один все это время был.

Он молча кивает.

– Никого не было рядом с тобой это точно… из людей.

Смотрю на него огорченно и не понимаю ничего. Вот ведь сам признался. Чего тогда лицо такое держит. И вдруг миг, и он, как-то застонав, падает на пол, и я не успеваю ему помочь, как вижу огромного волка. Он садится передо мной и смотрит так пронзительно, что крик застревает в горле. Темнота словно падает на меня, мозг отмечает лишь, что я падаю не на пол, а на что-то меховое.

Голова дико болит, в горле пересохло. Неужели пил вчера так много? Что ж так тело-то ломит? Хоть дома пил, и то ладно. На кухне бренчит посуда, и в комнату входит Александр. Почему-то первым порывом тело среагировало на него неоднозначно, забиваюсь в угол и чуть не умоляю его:

– Не подходите ко мне… прошу… пожалуйста… у меня дети… кормить их надо, растить еще…

Он так и застывает на пороге с тазиком в руках.

– Какие дети? Коль? От волка не может быть ребенка. Только щенок. Волчонок. Ты ведь из охотников-волков.

Мотаю головой, побледнев так, что чувствую, как озноб пробрал до самой печенки. Нет!!! Он путает все, я… я – человек. Никакой не волк. Хрипло шепчу:

– Путтттааететттеее, путттаете. Я Николай Старостин. Уходите… прошу…

Но он все равно садится на кровать и протягивает ко мне руку.

– Отец твой, царство его небесное, хорошим вожаком был в вашей стае. И тебя решил уберечь от всего этого. Ушел из стаи и зажил как все люди, боясь, что когда-нибудь и на тебя облаву устроят. Мы дружили какое-то время. Вы со Святом и не виделись толком. Когда совсем малышами были. Только Свят тебя старше был на несколько лет. На пять лет. Поэтому ты и не помнишь ничего. Но мы тебя навещали, когда стая твоего отца еще в Сибири была. Он долго шел сюда, чтобы вывести тебя в люди. А потом позвал меня на тех собак, что нападали на деревни. Тогда-то я увидел тебя уже взрослым, конечно, ты был еще школьником. Но сын мой запал на тебя тогда уже. У нас ведь…

Обрываю его, затыкая себе уши.

– Вы несете бред!!! Уходите, уходите, не хочу ничего слышать. Бред!!! Все это бред сущей воды.

Он кивает.

– Вся эта жизнь бред, Николай. Наши стаи породнятся и воссоединятся. Наконец-то. Твои, кстати, в Москве сейчас. Твой отец неплохо ими управлял, пока тебя растил здесь. Чтобы ты не примелькался и умел видеть все изнанки этой жизни. Прости, что именно мне пришлось это все сказать тебе. Я ухожу… не держи на меня зла. Я к тебе всю жизнь относился как отец. Защищая и оберегая тебя от проблем. Я знаю, что ты решил бы их сам. Твоя стая тоже помогла бы тебе. Но отец твой велел сказать тебе обо всем, когда тебе плохо совсем станет. Головные боли начались у тебя пару лет назад. Я настоял, чтобы ты прошел медкомиссию в моем центре. И все подтвердилось. Твой зверь хочет наружу. Ты сам удерживаешь его, тем, что цепляешься за правила этих людей. Позволь ему вздохнуть, и все произойдет, как и велено природой.

Он ушел, а я все смотрел на то место, где он только что сидел. Дверь хлопнула, и я, наскоро проглотив таблетку, что мне когда-то прописали, позвонил, вызывая такси. И едва машина подъехала, с чемоданом протиснулся на заднее сидение. Водитель, весело улыбнувшись, спросил:

– Аэропорт?

Киваю быстро, глядя как на мою карту пришли деньги, видимо, бухгалтеры начислили за увольнение. Судорожно трогаю свой чемодан и слышу, как водитель чертыхается: