Бил в горле.
Сбоку на скамью
Марина села.
– Жизни холод
Увел Офелию мою. -
И, право, слышал он едва ли,
Как мы шумели, вызывали,
Он не искал наград у нас,
С Марины не спуская глаз.
Уже белело утро. Баржи
По стали светло-серых вод
Влачил лениво пароход.
За эту ночь он вырос, старше,
Живее стал.
Волна в песке
Чуть лепетала пенной кромкой.
И бой колес тугой и громкий
Раскатывался по реке.
К чему подробности. Он шалым
Ходил недели полторы.
Но поезд, грохоча по шпалам,
Ее увлек. Конец игры.
О, яркость летнего спектакля,
Ты тускнешь. Время-бутафор
С подмостков выметает сор.
Не кудри Гамлета – а пакля,
Не Дания, а волжский плес.
И далее, не знаю, кстати ль
Сравненья множить без конца,
Но перед ним не тень отца,
А выцветший преподаватель
Латыни…
Значит, надо мне
Телеграфировать жене.
Но что за путаница в датах!
Однако, верно. Он женат.
Рассказ наш пестр. Он весь в заплатах.
Он мечется вперед, назад…
И за героем вслед, в одышке
Несется автор, за полу
Его хватает на углу:
– Нет, брат, не выскочишь из книжки.
Куда?
– Да, я на телеграф.
Тут безусловно Лугин прав.
Почтамт. Графленый бланк.
– Отсрочка
Отъезда. –
Мелких букв нажим.
Исчерчен лист.
Готово. Точка.
Теперь куда мы побежим?
Нева. Ну что ж? Пускай покоем
Подышит он.
Тут сложен тес,
И гладким и упругим строем
Столбов и лестниц мир возрос.
Тут Петропавловки твердыни
Приземистые тяжелы.
И ангел маленький с иглы
Мерцает в глянцевитой сини
Небес. И между круглых ростр
Сомкнулась биржи колоннада.
И шпиль адмиралтейства остр.
И желтобокого сената
Чуть выступившая видна
В блистаньи солнечном – стена.
Нет, кончено. Здесь первый роздых
Позволим мы. Спешить куда?
Насыщен морем свежий воздух,
Играет бликами вода.
И горечь дум обезоружив,
«Я опираюсь о гранит».
Пусть мнутся складки пенных кружев,
Пусть их ничто не сохранит.
Но легким выплескам внимая,
Чтоб не ждало в грядущем нас,
Я жизнь, как друга, принимаю
И слушаю ее рассказ.
Глава II
Прощались.
– Слушайте, не будем…
Что взвешивать нам каждый шаг?
Да неужели просто людям
Нельзя…
– Вы правы, это так.
Она отдернула портьеры.
Как тени утренние серы!
Пустынен город в тусклой мгле.
И блики мутно заиграли
На полированном рояле,
На фотографиях в стекле.
Вагон летит. Он вложен в тягу.
Колес, цепей и скрепов. Он
В свой неуклонный бег влюблен.
Купэ колышется.
– Прилягу.
Сосед в мышином пиджачке
Врос в угол с томиком в руке.
О, перестук колес. О, сказка
Железного тупого лязга. –
– Ты стар. Смирись. Роптать к чему?
Стекло позвякивает мелко.
Лишь огоньком метнется стрелка,
Да искры сыплются в дыму.
Не пожелайте с прошлым встречи.
Пускай оно молчит далече.
Его докучен разговор.
Что за вопросы, в самом деле,
Не все ль равно, куда вы дели
Пыл давний, молодой задор.
Но эта бронзовая прядка
Волос…
– Да кто же их остриг,
Те косы?
Хорошо на миг
Лет сбросить полтора десятка
И –
в театре, во втором ряду
Очнуться на свою беду.
Сумбур.
Скользим от темы к теме.
Никак не укротить пера.
Театр примолк в нагретой теми.
И яруса, как веера.
Затянутые в бархат ложи.
Рядов изогнутых зубцы.
И в люстре лампочки похожи
На золотые бубенцы.
Колонок вырезных опора.
Всплывают пятна лиц вокруг.
Но жест короткий дирижера
За звуком вырывает звук.
И вот оркестр чеканит, лепит
Свой грозный мир, свой мир сквозной.
И плещет флейт старинный лепет,
Воркует жалобный гобой.
Светла раскрашенная сцена.
Плоски картонные дубы.
Уж проверяется измена
Под зов герольдовой трубы,
И в реве меди изобильном,
В жестяных латах, наконец,
На лебеде въезжает пыльном
Далеких рыцарей гонец.
Мы не обязаны, не так ли,
Все время отбегая вспять,
Всех видов и родов спектакли
Внимательно живописать.
Пусть Лугин в ожиданьи бурном
Следит за вымыслом мишурным,
Марину слушает. Отсель
Бежим, у нас другая цель.
Немолчно поезд версты крошит.
Шумят леса. Бегут поля.
Овеянная ночью, строже
Молчит угрюмая земля.
И в тишине глухой и древней
Летят, опущенные в мрак,
Там – за деревнею деревня,
Болото, рощица, овраг.
Вот лай собак из-за забора,
Вот сторож с фонарем.
И – нет.
Вот сухорукий семафора
Навстречу вымелькнул скелет.
И снова темь – Россия – поле,
Моя страна – душа, и в ней
Весь гнет моей сокрытой боли,
Вся правда радости моей.
Он едет. Он зарылся в книжку.
Что встреча? – Бестолковый бред.
Пусть дни опять бегут вприпрыжку,
Пусть он бежит за днями вслед.
Ведь ясно сказано, что с мужем
Она дружна.
– Мы тоже дружим
С женою. Брак – не первый год,
И глупо затевать развод.
Из-за чего? И ропот жгучий
Он резкой мыслью пересек:
– Все это мимолетный случай.
Она – чужой мне человек.
А голос… Весь он гибче, тоньше
Стал, отлитый из серебра.
… Шумят у вешалок. Окончен
Спектакль и по домам пора.
О камни грохает пролетка.
Дворцы, ограды и сады.
В канале скользко режет лодка
Блеск металлической воды.
Мостов узорчатые арки.
Плотнеет, как слюда, Нева,
И белой ночи свод неяркий
Над ней колышется едва.
На небе сизые отливы.
Изваяны дома из мглы.
Копыта бьют. Слова ленивы.
И руки милые теплы.
У каждой комнаты обличье
Свое. И эта так пестра.
В ней проступало что-то птичье.
Тона павлиньего пера
Являли кинутые ткани,
Платки, вуали. На диване
Подушек расписных гора.
В глазах мерцает беспорядок
Каких-то лент, портретов, складок.
И мягок пышный пласт ковра.
И лишь рояля черный бивень,
Втянув упругие бока,
Меж легких досок звуков ливень
Неслышно заключил пока.
И на прочищенной до лоска,
На крышке чопорной его
Портрет, не все ль равно кого, –
Мужчина. Бобриком прическа,
Отлично слаженный крепыш,
Плечистый, крепкогрудый. Ишь,
Рост, верно, в эту дверь, не меньше,
В обтянутом по талье френче.
Зачем он здесь?
Ход тихнет. Глянь
К вагону приросла Любань.
Шум. Толочь. Жидковатым чаем
Себя в дороге угощаем
Здесь, или мутным кофейком.
Истерт, до одури знаком
Вокзал. Часы желтеют диском.
Дверь хлопает с железным визгом,
И на затоптанный перрон
Выходит поразмяться он.
Был вечер скользкий, зыбкий, топкий.
Дождь мелко лип на воротник.
Из жаркой паровозной топки
Огня вылизывал язык
Срез рельса, рычага суставы,
Колес крутые обода.
Рябилась между шпал вода.
Проходит Лугин вдоль состава
И видит, как его сосед,
