– Да, я не устану тебя благодарить, за то, что помог мне выкрутиться. До сих пор с трудом верится, что мне удалось выйти из той передряги относительно сухим.
– Да, чего уж там, – махнул рукой Билл, – но знаешь… меня до сих пор интересует вот что. Тот случай. Все дело было в Бэтти Джин?
– Да, именно в ней, – после некоторой паузы и с неохотой ответил Чарльз, – это чудовищное хладнокровие… я не был к такому готов. Вообще сомневаюсь, что к подобному можно быть хоть как-то готовым.
– Ох, даже вспоминать не хочу. Больные мрази. Это не то, что нелюди, а даже хуже диких зверей, – скривился Билл.
– Кстати о Хойте… Как все-таки удалось его приговорить к смертной казни?
– Это долгая история. Говнюк пытался выкрутиться всеми возможными способами. Писал разные жалобы и нелепые ходатайства, что затягивало процесс и сбор улик. По всему штату ведь наследили. Ну, это ты и сам помнишь. А что творилось на суде, ты бы видел. Его адвакатишко, Клемент Гоган, как он выступал. Боже. Представляешь, говорил, будто бы Малыш Рэд есть продукт нашего общества! Мол, и он сам, когда был молод, так же всех ненавидел, презирал. Втирал нам, что надо пощадить бедного юношу.
– Серьезно?
– А то. Но, видит Бог, Клемент Гоган не Кларенс Дарроу, а Фреди не Дики Леб. Присяжные принимали решение целые сутки. Виновен во всех случаях убийства первой степени. Даже больше скажу, смертная казнь на электрическом стуле, это их заслуга, дружище. Они сами об этом просили судью.
– А чего этот, Гоган ожидал? В лучшем случае, в какой-то параллельной вселенной его бы отправили на пожизненное.
– Верно, говоришь, старина.
– Послушай, а что на счет Марты?
– Пожизненное лишение свободы без права на условно-досрочное освобождение в течение первых пятнадцати лет, – нехотя выдавил Билл, осушая уже вторую рюмку виски.
– Черт! – выругался Чарльз. – Какого…?!
– А чего ты ожидал, Чарли? Она никого не убивала, ни разу не спустила курок. За соучастие это очень даже хороший приговор.
– Она стояла и просто смотрела на то, как ее беззащитную маленькую сестру хладнокровно забил какой-то ебанутый психопат! Не вмешалась, даже не попыталась этого сделать, а после спрятала тело несчастной девочки в чертову коробку, будто бы это какой-то мусор! Её место рядом с Хойтом, на электрическом стуле!
– Тем не менее, Чарли, если ты забыл, то я тебе напомню. У нас есть законы, у нас есть прецеденты. Это то, немногое, что отличает нас от животных или варваров. Они не позволяют нам скатиться до уровня каких-нибудь шимпанзе. Согласно законам и прецедентам, высшая мера ответственности за соучастие – пожизненное. Я считаю, что приговор абсолютно справедлив.
– Да в жопу цивилизованность, если она не гарантирует справедливость.
– А в чем ее приговор не справедлив? Какую справедливость ты хочешь? Как в былые времена – око за око? У нас есть и посерьезнее проблемы, сам прекрасно знаешь. Сколько за год настоящих преступников уходит от правосудия из-за залогов или из-за коррупции? Это настоящие преступники, которые заслуживают, чтобы гнить остаток своей жизни за решеткой.
– Согласен, но Марта…Как ты не понимаешь. То, ее бездействие, оно бесчеловечное. Сродни убийству.
– Это другое. С точки зрения морали, я согласен, что это чудовищный поступок. Но закон есть закон. В данной ситуации, Фреди Хойт, настоящее чудовище, получил абсолютно справедливое наказание. Лично моя жажда правосудия будет удовлетворена сегодня ночью сполна. Что бы ты не говорил, но мы с тобой, Чарли, одержали победу в этом деле.
Чарльз молчал. Его одолевали смешанные чувства – гнев и обида. С одной стороны, он понимал, что Билл прав. Марта проходила по делу как соучастник, хотя некоторое время рьяно утверждала, что соучастие то было вынужденным. Будто бы ее принуждал к этому Фреди, угрожая ей расправой. К счастью, суд, по всей видимости, разделил точку зрения Чарльза, что все это дерьмо собачье. Но, с другой стороны, нечто присущее исключительно человеку, надломилось в детективе, кровоточило внутри его души. Он никак не мог понять, как этой бездушной девушке дали хотя бы возможность на досрочное освобождение, пускай и по истечении долгих пятнадцати лет. Пожизненное лишение он бы еще проглотил, но это …
Краем глаза Чарльз уловил нечто знакомое лишь ему. Потусторонний отблеск черных волос. Он обернулся. Мимо их стола прошла женщина с длинными темными, отливающими смолью, волосами. На ней были нарочито обтягивающие джинсы, подчеркивающие привлекательные округлости фигуры и светлый топик. Неужели она здесь, в «Таверне Даффи»? Эта наивная мысль, молнией пронеслась в сознании детектива. Но вот она повернулась, заметила удивленный взгляд Чарльза, подмигнула ему, улыбнувшись, и ушла. А Чарльз с горечью понял, что ошибся. В очередной раз. С момента его встречи с загадочной Эммой Мортем прошло уже как десять месяцев. В бумажнике Чарльза до сих пор бережно хранилась ее визитка. Иной раз, боясь, что все это ему приснилось, он в тревоге проверял ее. Каждый раз визитка оказывалась настоящей, каждый раз он находил ее в своем бумажнике. Однако больше Чарльз ее не встречал. Но сколько же раз, за эти десять месяцев он ошибался подобным, необычно болезненным для себя, образом?
2. Полуночная гостья
Сентябрь, 2016, г. Нью-Йорк.
Полночь уже вступила в свои права. Холодный свет осенней луны пробивался сквозь незакрытые жалюзи внутрь кабинета Чарльза, разделяя ее неровными широкими полосами. Зеркало, висевшее на стене, подле двери, отражало яркое, красновато-оранжевое пятнышко на конце его сигареты. В сумраке кабинета, оно размеренно совершало свой незамысловатый маршрут. Часы, стоявшие почти на краю заваленного бумагами и, в меньшей степени, пустыми упаковками из-под сэндвичей из ближайшего круглосуточного супермаркета, показывали без десяти полуночи. Еще несколько часов и солнечные лучи осветят прохладные стены величественных небоскребов, зальют своим согревающим светом парки и аллеи, а пока немноголюдные улицы нежно окутывает белая дымка. Наступит еще один счастливый день. Не так ли?
Чарльз смял окурок в пепельнице, поднялся со своего кресла и, устало вздохнув, медленно направился к своему небольшому диванчику, что стоял справа, у стены. На своем коротком, но от того не менее затрудненном пути, мужчина в потемках споткнулся об пустую пивную бутылку. В следующую же секунду, бутылка из-под Будвайзера со всей мощи, что была приложена к броску, врезалась всего в футе от зеркала и, подарив хлесткий звон, разлетелась на десятки осколков. Чарльз опустился на диван и закрыл лицо ладонями. Слишком взвинчен. Нервы уже ни к черту, а ведь ему недавно стукнуло всего лишь тридцать пять. В воспаленном мозгу его беспорядочно роились сотни различных мыслей и тысячи разнообразных вопросов к самому себе, к окружающему миру, в котором ему приходилось жить. К сожалению, едва ли не на все вопросы у Чарльза не было ни малейшего ответа. Последние два года он активно искал их – в тишине и спокойствии, в лицах проходящих мимо людей, на серых улицах Нью-Йорка, по которым бездумно бродил он сам, а так же на страницах всевозможных книг. Где-то в глубине своего сознания, в той его части, что не была истерзана болью и бессилием, что не впала в безутешное отчаяние, Чарльз догадывался о существовании самых логичных из возможных ответов и самых простых истин. Их очертания не были четкими и яркими, как его болезненные воспоминания, они скорее были похожи на утренний туман, что ранним утром обволакивает в свои влажные прохладные объятия дома и улицы в городах. Но при этом суть их была ясна, как майское безоблачное небо. Все дело в том, что некоторые вещи нам проще и безболезненнее отрицать или не принимать вовсе. Сделать вид, что их попросту не существует. Пусть только в нашем необъятном, уютном, собственном мирке.
Нащупав рукой у левой ножки диванчика недопитую бутылку Джека, Чарльз поднял ее на уровень своего оценивающего взгляда и, открыв ее одним, к сожалению, уже мастерским движением, сделал хороший глоток. Виски приятно и в тоже время пылко обжег горло, даря ослабевшему организму свое тепло по пути вниз. К виски, вот уже долгое время, Чарльзу приходилось обращаться все чаще и чаще. Порой оно унимало его душевные терзания, а порой просто позволяло заснуть. Да, в забытье и пьяном бреду, кое-как расположившись на любой мало-мальски пригодной для этого мебели, но все-таки именно заснуть. Сон давно стал для Чарльза сокровищем. К несчастью – чаще утраченным, чем вновь найденным. Как бы он не пытался погрузить свое изувеченное сознание в столь сладкое и вожделенное царствие Морфея, всякий раз, как Чарльз закрывал глаза, перед ним, из тьмы небытия возникал её образ – невероятно милой, лучезарно улыбающейся, а главное родной. За этим приятным, счастливым и в то же время разрывающем сердце, образом молниеносно, подобно июльской грозе, приходили иные, заставляющие сжиматься внутренности. От которых слезы сами собой наполняли глаза, как ни старайся себя держать в руках. Чарльз отдал бы все то, немногое оставшееся у него, чтобы выжечь эти воспоминания, но, к сожалению, понимал, что это невозможно. Они навеки с ним, навсегда в его голове.
