Искусство, находясь в руках хищных гоминид, тем самым является областью нечеловеческой, нелюдской деятельности. С помощью создания эмоционально окрашенных образов, этаким целенаправленным экспериментированием (без преувеличения, по типу концлагерной медицины) в области чувств и переживаний, деятели и функционеры искусства (эти цепные псы хищной власти) добиваются сильного воздействия на глубинные слои психики. Это нередко заканчивается её разрушением, достаточно упомянуть широко известную психиатрам и криминалистам бесчеловечность, бесчувственность меломанов (лишь наркоманы не уступают им в этих качествах).

Говорить о сопереживании в искусстве не приходится, пианисты во время игры закатывают глаза и закидывают назад голову лишь для создания «возвышенного образа» и заодно для разминки шейных и плечевых мышц, это действительно очень трудоёмкое занятие. То же самое относится и к драматическим актёрам, «входящим в образ», но это всё исключительно дело техники.

Великий английский актёр Давид Гарик, например, пьяной шутки ради, просовывал голову в створку дверей, и в течение четырёх секунд его лицо последовательно переходило от выражения безумной радости к радости тихой, от неё к спокойствию, от спокойствия к изумлению, от изумления к удивлению, от удивления к печали, от печали к унынию, от уныния к ужасу, от ужаса к отвращению, затем его лицо в обратной последовательности возвращалось к первоначальному состоянию.

Это может служить красочной иллюстрацией того, каким фальшивым изображением чувств является лицедейство Театра, до какой степени могут профанироваться человеческие переживания. И хотя некоторые актёры могут играть искренне, точно так же как и некоторые т.н. «самовозбуждающиеся» ораторы способны «захлёбчиво» выступать с трибун, тем не менее всё это является частным случаем более общего, отмеченного психиатрией, феномена патологической лживости, уже упоминавшегося ранее.

Обладающие этим свойством аферисты и интриганы искренне верят тому, что они говорят «на деле», даже самым немыслимым своим фантазиям, а шпионам удаётся убедить в своей честности даже детекторы лжи (полиграфы). Рудиментарным случаем этого феномена и является талантливое актёрское перевоплощение. В наибольшей степени патологическая лживость свойственна женщинам суггесторного вида, некоторые из них способны лгать даже под гипнозом. Здесь ощутимо проявляется и женственность искусства, и одновременно — его опосредованная хищность.

Великий Давид Гарик демонстрировал лишь очень высокую сценическую, лицедейскую технику, но деятели искусства способны и на совершенно иные уровни перевоплощения. Иосиф Кобзон, знаменитый и некогда всенародно любимый советский певец, а ныне — политик, депутат Госдумы, удачливый предприниматель, а по стойким слухам, и видный авторитет мафии. Но иногда Кобзон ещё поёт по старинке кое-что из своего репертуара, он действительно очень любит петь.

Как-то на одной из «творческих встреч с общественностью» его, быть может и с некой издёвкой, попросили спеть что-нибудь о Ленине. Но не исключено, что это был заказной трюк. Потому что Кобзон не только спел «заказанную» песню о Ленине (в которой Ильич «такой молодой, и юный Октябрь впереди»), но выдал весь экстракт-комплект своих самых известных советских песен, по куплету из каждой — этакую своеобразную «песнь песней». И пел он с таким же точно пафосом и воодушевлением, как и когда-то — лет 15-30 назад. Так же задорно, молодо и целеустремлённо, как говорилось некогда, «с горячей верой в дело борьбы за светлое будущее человечества».

Ужасное, жуткое зрелище. Что-то типа ожившего трупа. Вернее, как разоблачённый оборотень — убийца или диверсант — начинает ёрничать: вновь играть свою прежнюю роль простого доброго человека.

Есть ещё одна опасность, исходящая от искусства. Его специфика такова, что по большей части совершенно отсутствует объективность оценок художественного творчества. Отсюда его незаслуженно высокая престижность. Даже богемствующие бездарности легко заполучают некий творческий ореол, а кто понаглее и понахрапистее — то и ауру, правда, на непродолжительное время, как бы «переходящую» или «тающую». Это привлекает в среду искусства мало обременённых каким-либо серьёзным (самообразованием и не отличающихся какими-либо нравственными принципами индивидов. Вместо этого они зачастую имеют солидный негативный опыт любителей, а то и профессионалов «ловить рыбу в мутной воде». Всё это существенным образом сказывается на общем нравственном и интеллектуальном уровнях сфер искусства.

Нельзя не учитывать и превалирование в искусстве женского персонала. Искусство и в этом аспекте женственно! В науке и технике, для сравнения, нет такого количества женщин, как в сферах искусства. Правда, женщины занимают в основном лишь второстепенные и вспомогательные позиции в искусстве, что вызвано рядом объективно существующих социальных и биологических причин. Помимо ординарного бесправия «женщин искусства», это приводит их ещё к необходимости терпеть, а то и потворствовать всяческим притязаниям и «художествам» заправил от искусства — мужского его персонала. Сексуальная эксплуатация женщин искусства тамошними самцами — от продюсеров и режиссёров до суфлёров и гардеробщиков — давно является банальной прискорбной повседневностью и часто принимает самые унизительные и чудовищные формы.

Из-за всего этого снижение нравственных порогов искусства становится лавинообразным и необратимым. Другими словами, здесь не просто теряется оборонительное моральное значение присутствия женщины-консерватора, а возникает диаметрально противоположная ситуация наличия женщины-провокатора, совратительницы (часто поневоле). Это отчётливо прослеживается по тому обстоятельству, что если в обычных семьях репродуктивно-мещанского толка институт брака признаётся анахронизмом в неявной форме неафишируемых измен, то среди занятых в искусстве супружество часто принимает карикатурные формы, а не то и чудовищные, — свойственные, что далеко не случайно, также и семьям комплементарных (взаимодополняющих) алкоголиков или наркоманов (такие пьют или «ширяются» на пару).

По большому счёту, лицедейство это чисто женская стезя, оно не приемлемо для мужчин — ни эстетически, ни этически, за исключением патологических и сексуально извращённых индивидов. Таким образом, «Великое Искусство» в подавляющей степени оказывается отданным на откуп откровенным и замаскированным мерзавцам, извращенцам и халтурщикам. В большинстве своём они являются «демонстративными» личностями. В криминалистической психологии так именуются субъекты, отличительной чертой которых является способность и компульсивная (неодолимая) тяга к нарочито бесстыдному поведению. «Авангардная» их часть — «знаменитые» эксгибиционисты. У нормальных людей подобное бесстыдство может проявляться лишь в очень пьяном виде или — в нечеловеческих условиях при впадении в состояние прострации. Представить себе крестьянина (диффузного человека вообще), кривляющимся в трезвом виде на потеху односельчанам, довольно-таки сложно.

Надо вспомнить, что стыд является первым признаком человечности, психофизиологическим фундаментом совести. Другое дело, кому и за что именно бывает стыдно. Убийце-нелюдю будет стыдно, что он не «убрал клиента» с первого выстрела, а суггестор-пройдоха покраснеет до корней волос, если его самого обманут его же «коронным» способом. (Да и то, у них это скорее не стыд, а злость, раздосадованность). В типологии К.Леонгарда такие личности без стыда (и, как выяснилось, без совести) имеют определение «акцентуированных». Подобные личности не способны на самокритичное поведение и, уже как следствие, они не в состоянии объективно воспринимать действительность в тех её аспектах, которые не затрагивают их личные интересы. Но здесь их часто спасает чисто звериная хитрость — «ум животного» (по определению Гегеля). Чужие проблемы они всегда «машинально» игнорируют, и в итоге у них не вырабатывается «социальная чуткость», не говоря уже об альтруизме (сострадании), органически недоступном хищным гоминидам. Это не что иное, как объективное, можно сказать клиническое, описание зоопсихологии суггесторов.