…Девушкам удалось задуманное, но каждая принесла жертву: одна – жизнь, другая – умения, третья – юность, четвёртая – здоровье. У неё жертвы и не было: она стала тенью. Никто, даже свои, а тем более люди, не замечал её присутствия, не слышали её шёпота – с той поры она не говорила голосом, словно та ночь придавила её навсегда.
Впрочем, ей было и не до себя – её душой владели скорбь и боль. Она оплакивала подруг, знакомых, тех, кого совсем не знала, пока не пришла к месту поминания. То, что они не превратились в ничто, совсем не утешало и уж, конечно, не исцеляло. Так она и обреталась вокруг самодельного стихийно сложенного памятника, не замеченная никем, ходила без устали, впитывая в себя боль и скорбь, а иногда и отчаяние живых, но переживших и переживающих до сих пор военные тяготы, утраты, с тоской спрашивавших:
– А животных уже поминали?
– А посуду?
– А умерших от ран?
– А сожжённый лес?
Она видела подходивших с предметами погибших любимых, рукой прикасалась к появлявшимся тотчас на граните именам и изображениям – не каждый владел речью и языком в нашем понимании – и ненадолго замирала, забирая в себя чужую скорбь и неуловимую надежду, как свою…
Это были не только поминки по погибшим, но также привет уцелевшим и воюющим, возможность узнать, живы ли они…
…Он увидел её в тот момент, когда она стояла, склонившись, и трогала рукой поверхность камня. Она была прекрасна, как изваяние итальянских мастеров. И когда она шевельнулась, он почувствовал восторг, что она живая, а не мраморная. Больше ничего необычного он не увидел: во время вой ны всё не так, в этом весь ужас.
Тень
В его душе была тягостная усталость, от него пахло борьбой, потерями, бессонными днями и ночами. Сюда он пришёл, потому что ноги принесли и невмоготу было оставаться одному. И здесь легче не стало: множество людей с их горем заставляли острее чувствовать свою вину перед погибшими – за то, что жив, за то, что слаб. Лишь кинув взгляд исподлобья, он не поверил глазам, посмотрел ещё раз, подошёл поближе: но так и есть, это была она – та, которую он никогда не видел даже во сне, и не знал, живёт ли она на свете. Глядя на неё, безгласную и хрупкую, он чувствовал в ней небывалый покой и уверенность, что всё это временно, всё образуется, – эта убеждённость сквозила в каждой её черте и была зрима, как она сама.
Сидя на полу у стены и глядя на бесконечное движение у сложенного памятника, он не выпускал её из виду, пока не уснул. Но и во сне было то же: люди приходили и уходили, приносили вещи убитых и умерших, чтобы совершить обряд погребения хоть здесь, если уж нет возможности закрыть им глаза и сложить руки на груди…
Он распахнул глаза, словно не спал ни секунды, но почувствовал с недоверием – нет в нём тяжести, что давила до того. Рядом мелькнула тень – она была рядом!
– Постой! Не уходи, – неловко и тихо сказал он, словно сам себе.
Но она уловила. Обернулась и виновато, еле слышно прошептала:
– Я не хотела тебе мешать…
Что за голос! Будто нет ни вой ны, ни неразберихи в умах и сердцах. Будто он случайно задел её на тротуаре или она неловко столкнулась с ним в дверях. Она, наверно, шла из библиотеки или на концерт, а он, так, гулял без дела, воздухом дышал.
– Нет, нет, посиди хоть немного, – спохватился он.
Но увидел, что она терпеливо стоит и ждёт, когда он очнётся от мечтаний. Будто так и должно быть. А по выражению глаз понял, к стыду своему, что она знает, о чём задумался.
Она села неподалёку.
– Знаешь ли, я тень, могу и не сидеть, и не спать. А тебе надо отдохнуть. Ты издёрган.
– Я тебя вижу, значит, не тень, – заметил он, хотя это его не интересовало.
В ответ она дотронулась до его руки – какая прозрачная ладонь, какое нежное прикосновение! Как дуновение.
Вновь в душе его волной поднялось восхищение, радость, восторг – забытые чувства из той, мирной, жизни. Он погладил её руку.
– Здесь темновато, потому и видишь. При свете не разглядишь, – возразила она, тихо вздохнув.
Решившись, он довольно сбивчиво сказал, надеясь, что она поймёт его без лишних слов:
– Завтра я уеду, не могла бы ты… дождаться меня, когда… когда я вернусь к тебе?
Лучше бы он ничего не говорил: он это понимал и сам – он всё испортил. Ушёл бы, ничего не сказав, хоть память о себе оставил нормальную, а сейчас смех, и только. Но она была тиха, настолько, что ему пришлось вглядываться в её лицо, не стала ли она и впрямь изваянием. Но, заметив его движение, она ответила:
– Дело невозможное.
И по дрогнувшему голосу он осознал обратное: понял, что она расстроена, что ей не до смеха, и подивился уж слишком серьёзному отношению к его словам.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
