Когда эта история началась, Сурин помнил отчётливо: летним вечером он стоял у окна и смотрел на дождь, который подчинил себе весь городок.

В дверь позвонили, он не шелохнулся: его настроение вполне можно было бы назвать умиротворённым, благодаря хорошему пищеварению, прохладе, которую принёс с собой ливень, и сознанию собственной значимости. Последнее он любил подчёркивать, потому и ждал, когда прислуга соизволит открыть дверь его дома, чтобы впустить для него новости. «Если хочешь быть свободным, будь финансово независимым», – не первый год твердил он себе подслушанные чужие советы и не терял времени даром.

В ответ на слова горничной Сурин услышал знакомые интонации своей секретарши. Когда он предстал перед ней, та уже прощалась. Она изрядно промокла под дождём и выглядела, как мокрая кошка, но смотрела по-прежнему независимо: ей, похоже, не приходило в голову стесняться своего вида.

– Что такое, Таэра? – спросил он в своей обычной манере бога перед тварью. – Мне кажется, не так давно мы с вами простились?

– Вам письмо, – невозмутимо ответила секретарша. – Вы просили приносить личную почту, приходящую в офис, в любое время. Сегодня она поздняя.

Пока она говорила, хозяин прикинул в уме, что ему известно о ней. Из бедной семьи, каких здесь полно, работает у него года три, говорят, танцует в одной из забегаловок какие-то довоенные смехотворные пляски. Сурин представил её кружащейся в танце: да, вполне!

– Пройдите, осмотритесь в моём доме, – ни с того ни с сего разрешил он и сам себе удивился.

Это был поистине широкий жест, таких слов он от себя не ожидал. А мокрая курица даже не округлила глаза, будто так и должно быть. Впрочем, она вежливо отказалась, а он, неизвестно отчего растерявшись, вскрыл принесённое письмо. Всего каких-то десять строк – и умиротворение как рукой сняло. Досада. Да ещё сознание собственной значимости – иначе он не Сурин!

– У меня будет к вам просьба, Таэра, – сухо, как и положено говорить с подчинённой, произнёс он, – скоро у нас появится человек. Работник. Введёте его в курс дела. Поможете. Заодно расскажете мне о нём.

– Я могу идти?

– Свободны, – холодно изрёк Сурин, словно вынес приговор.

В окно он видел, как девушка, легко перепрыгивая через лужи, скрылась сперва за дождём, потом за домом и совсем исчезла из его жизни. Сурин был слегка задет той лёгкостью, с какой она стряхнула и его значимость, и его поручение, и его самого.

Не прошло и недели, как Таэру вызвали в кабинет Сурина. С ним был высокий молодой мужчина в защитного цвета рубашке, слишком тёплой для здешних мест.

– Таэра, это ваш… э-э… служащий. Знакомьтесь.

– Сурин, – негромко представился «её служащий», и Таэра невольно посмотрела ему в лицо.

Тяжёлый. Это слово пришло в голову, и к чему оно, девушка не знала. Зато знала, к кому относится. На фоне лощёного Сурина, её патрона, бывшего в своей стихии, второй Сурин выглядел уродливым гигантом, совершенно в этом месте лишним. Она кивнула ему – мол, очень приятно. Как зовут, услышал.

– Она покажет твоё рабочее место и поможет… Спрашивай, – в спину им сказал хозяин обоих.

Несколько дней контора гудела от новости: у Сурина, оказывается, есть старший брат! Родной! Совсем непохожие, сводные, может? Или двоюродные? У этого, видно, дела плохи: работает на родственника почти что за так (курьеру и то больше выходит), живёт в халупе, за которую и денег не взять, и смотрит волком!

Таэра в эти дни совершенно забыла о танцах: прибывший Сурин был непригоден копаться в бумагах, а по причине его немногословия трудно было установить, понимает он, что требуется делать, или нет.

Стараясь отделаться от груза безрезультатной работы, девушка свободное время проводила у моря, чтобы на следующее утро вновь увидеть невыразительное лицо «своего» протеже с неизменным выражением напряжённой задумчивости.

– Вы понимаете, о чём я говорю? – как-то отважилась спросить у него Таэра.

– Да. Но звенеть, как вы, я не могу.

– Что? – изумилась секретарша.

Сурин-старший протянул свою лапищу к её лицу и дотронулся до серёг в ушах девушки.

– Вы, когда идёте, звените, – пояснил он мрачно.

– Вам мешает? Снять?

– Брат расстроится. И остальные. Вам идёт.

Таэра была поражена словам Сурина. И польщена.

Сурин-младший редко вызывал её к себе, всего пару раз. В первый раз он с интересом выслушал секретаршу, затем спросил:

– Ну как он вам? Понравился?

Это было зло даже для Сурина.

– Необычный, – только и смогла дипломатично вставить Таэра.

– Говорят, он горел. Вернулся с войны.

Девушка лишь пожала плечами – слишком далеко от их жизни.

– Но я вас загрузил, вы не сердитесь? Просите смело прибавку, но мне хотелось бы не иметь с вами денежных отношений, Таэра. Я предпочёл бы думать о наших с вами планах.

Секретарша промолчала, оставив при первом удобном случае шефа ради протеже.

Во второй раз Сурин выслушал отчёт и неутешительное резюме её усилий, с напором сказал:

– Таэра, не надо добиваться толку. Пусть тупо делает какую-нибудь операцию, этого достаточно. Я на днях уеду на пару недель. Право подписи документов у Н., но смотрите, чтобы они были оформлены, как надо, он этим грешит.

– Посмотрю.

– Вижу, вы устали от этого медведя, – с улыбочкой промолвил шеф, – но потерпите. Надеюсь, когда я вернусь, вы мне дадите ответ.

– Разумеется.

После этого разговора Таэра по-иному смотрела на подопечного несколько дней. Но её спасли море и падеспань – пожалуй, никогда она столько не танцевала, как в это лето. Жизнерадостность скоро к ней вернулась (как раз уехал патрон), но заботу Таэра спрятала, как подобает любой женщине.

Настала жара: все изнывали в ожидании грозы, но не было ни ветерка, ни капли.

– У меня от высокой температуры сердце останавливается, – смеясь и переводя от зноя дух, как-то сказала Таэра Сурину-старшему между делом.

– У меня тоже, – ответил он.

Этой общей точки было достаточно для обоих, и с тех пор Таэру редко видели одну. Не то чтобы не нашлось добрых душ, которые бы не постарались намёками дать понять девушке, что она играет с огнём, но её лёгкий нрав и беззаботность обезоруживали и поневоле вселяли надежду, что всё как-то само уладится, уляжется, образуется.

Не так с Суриным: он был чужак, его побаивались и ненавидели за неприятный вид, за его непрозрачность, за то, что он брат большого человека, за интрижку с Таэрой, которая из всех почему-то предпочла его. А не последняя ведь девка!

Однажды в выходной она появилась в его хибаре с мокрой после купания в море головой.

– Я купила тебе рубашку, – с порога объявила она, – нравится?

– Нет.

– Почему? Я недорого заплатила. Примерь.

– Нет.

– Отчего же нет? Не нравится?

– Это брат велел?

Таэра не удержалась и прыснула.

– Сурин ничем не делится. Никогда. Это всем известно.

Таэра потопталась без дела. Не оборачиваясь, он услышал, как дверь аккуратно прикрыли. Сурин-старший остался один.

Он нашёл её в приморском баре, где она танцевала падеспань. Таэра и сейчас кружилась с кем-то в паре, очень мало волнуясь о чём бы то ни было… Они молча шли по шумной ночной улице, пока он с досадой не спросил:

– Зачем ты танцуешь… это?

– Это называется падеспань. Красиво. Но нужна пара.

– У тебя одной выходит лучше некуда, – он, видно, был не в духе, раз так много говорил.

Таэра покачала головой и промолчала.

– А вы… пришли выпить? – спросила она через несколько шагов. Медведь усмехнулся.

– Мне лучше не пить. Я и так их помню. Всех до единого.

Сурин увидел, как она загадочно улыбнулась.